Голодная

Любой человек хоть раз в жизни на себе испытывал, что время — понятие относительное. Бывают дни, что оно несется бешенным галопом сквозь минуты и часы, и ты с ужасом наблюдаешь как стрелки на циферблате стремительно обгоняют друг друга. Мучительные мысли, что ты не справишься, не успеешь, не уложишься в срок, только подгоняют время, делая такие дни невыносимыми. Бывает и по-другому. Тогда время превращается в солидную, громоздкую черепаху и неторопливо, с достоинством ползет по кругу, а в худшем случае и вовсе погружается в кому, вытягивая каждую минуту в часы. И ты, чтобы выдернуть себя и время из этой бездонной вечности начинаешь придумывать какие-нибудь дела. Сначала небольшие, легкие. Полить цветы, сходить за хлебом, помочь соседу поклеить обои. И вот время вновь поднимает голову, подтягивается, сбрасывает тяжелый панцирь и уже мчится галопом на встречу твоему концу.

Полторы недели под панцирем подействовали на Шерил, как передозировка самого мощного успокоительного средства. Настолько сильно, что у нее даже не возникло желания придумывать себе заботы, чтобы придать ускорение часам. Суматошное колесо последних лет, учеба — работа, работа — учеба впервые остановилось. Воспоминания о Панамаренко и деньгах окончательно растворились в кристально-чистой воде бассейна.

Ежедневные встречи с Максом за завтраком не повлияли на ее положение. Он небрежно, короткими насмешливыми фразами отделывался от ее настойчивых попыток выторговать себе свободу. Она же осмелела, привыкла к нему, перестала прятать глаза в его присутствии.

Однажды, в редкое, этим летом, пасмурное утро, когда привлекательность неограниченного доступа к бассейну сводилась к нулю и маета от неопределенности достигла вершины, Шерил выскочила к нему на встречу, едва он успел выйти из машины.

— Ты очень медленно думаешь, — невежливо заявила она, испытывая на нем свою новую теорию. Возможно, если вызвать у него хоть какие-то эмоции, пусть даже отрицательные, он назовет причину ее заточения?

— И тебе здравствуй, — ответил Макс. — Ты завтракала?

— Когда же ты, наконец, решишь, что со мной делать, — Шерил издевательски улыбнулась. — Или ты настолько медленно думаешь, что быстрей наступит второй ледниковый период, чем ты выберешь булочку себе на завтрак? Уверена, одежду тебе покупает специальный человек, иначе ты состаришься в магазине, но так и не сумеешь выбрать себе галстук.

Макс не улыбнулся, но и не рассердился.

— Так себе шутка, — он прошел мимо, направляясь в дом. Она нагнала его в столовой. Макс мимолетом мазнул по ней взглядом, мгновенно понял, что она не собирается останавливаться.

— Помни про язык, — предостерег он ее от дальнейших шуток.

— Ну да, язык. Больше мне терять нечего. Свободу я уже потеряла, — отчаянно не унималась Шерил. Она присела на край стола, лихо, вполоборота развернувшись к Максу.

— Твою честь, а может и жизнь, — вполголоса произнес Макс. — Мне стоило не малого труда вытащить тебя из того дерьма, где ты оказалась.

— Вот так новость, — обрадовалась Шерил. Впервые за все время он проговорился. — Ты решил мне помочь? Но почему?

— Тебе не обязательно знать.

— Опять двадцать пять. Обидно слышать, что мое будущее планируют без моего участия, — объявила Шерил. — Наводит на нехорошие размышления.

Она поражалась собственной смелости, адреналин приятно щекотал нервы. Ее мнение о Максе стало склоняться в другую сторону. Он терпит шутки, ни пытается затащить в постель, и не о чем не спрашивает. Он вовсе не такой опасный и жестокий, как о нем отзывалась Марина. Может, настала пора проявить настойчивость? Как бы ни пришлось остаться здесь до конца своих дней.

— Думаю, на самом деле, ты мне не помогаешь, а хочешь обмануть меня, — забросила она приманку.

— И как же? — он заинтересованно приподнял бровь, ожидая пояснений.

— Думаю, что тебе тоже нужны деньги Щербакова, — Шерил кокетливо наклонила голову, волосы блестящей волной скатилась с плеча, занавесив одну руку.

Макс негромко, но вполне искренне засмеялся, обнажив белоснежные зубы. Шерил впервые видела, как он смеется. На мгновение он показался ей красивым. Пока он смеялся, глаза его не прожигали насквозь, а весело блестели из-под черных ресниц. Шерил не удержалась и тоже заулыбалась, забыв про свой план, вывести его из себя. Хотя, если разобраться, не обязательно злить человека, чтобы выбить его из равновесия, смех — тоже проявление сильной эмоции.

— Так значит, ты считаешь, что я, как и Панама хочу выпытать у тебя, где деньги Щербакова? — произнес он, откинувшись на спинку стула, не переставая улыбаться.

— Ну да. Зачем же еще меня здесь держать?

— Потом я, как хотел Панама, тебя изнасилую и убью, а тело ночью закопаю на заднем дворе? — сделал он предположение.

— О, прошу не надо, я ни кому не расскажу, что ты похитил все деньги, — натянуто смеясь, Шерил театрально прижала руки к сердцу. Не показывая, как вдруг ей стало страшно, как мгновенно, словно бешеное цунами, обрушились на нее те чувства, что она испытала при первой встрече с Максом. Она успела отметить, как искренняя улыбка Макса превратилась в натянутую маску, и стало казаться, что губы не улыбаются, а растянуты в зверином оскале.

— Что же ты можешь предложить, чтобы я сохранил твою жизнь? — неожиданно серьезно спросил Макс.