Страница 29 из 34
Мысли путаются. Устаю. Иногда кажется, что меня как сухую ветку несет ураган. Наверное, это от осени. Не люблю это время года. Осенью у меня всегда упадок сил. Дрянное, дрянное время. Осенью погибла моя бабка-колдунья.
... Сегодня ночью мне почему-то приснился тот мальчик, которого приводил на сходку Димка. Я тогда на нем славно попрыгала. Еще пара встреч, и он был бы мой, я бы его согнула, смяла, я чувствовала это тогда. Он был слаб и мягок, этот эмоциональный интеллигентишка. Ему никогда не справиться со мной, не уйти бы от меня, не обхитрить, если война не закалила его. Ели он вообще жив еще. Во сне он был в погонах штабс-капитана и кричал мне: "Ведьма! Я тебя проткну осиновым колом!"
Тут одна цыганка из местных обещала мне проколоть половые губы и соски, чтобы вдеть туда золотые сережки в виде колечек. Соглашусь. Я видела такие в Москве. К нам на сходку однажды пришла какая-то немецкая баронесса. Кто же это ее привел?.. Так меня поразило, что у нее в сосках и между ног были продеты золотые колечки. Это было очень красиво. Наши возбудились страшно, и весь вечер и полночи все скакали вокруг баронессы, забыв про наших девушек. А она - Гертруда, кажется, ее звали, - периодически поддергивала себя за колечки на груди, вытягивая соски. Это был ее способ возбуждения. Я уже тогда знала: когда-нибудь и я захочу того же - с болью оттягивать себе соски, получая острейшее наслаждение.
По-моему, боль и половое удовлетворение очень тесно связаны. Только боль должна быть терпимой, как острая приправа к блюду. Именно как приправа. Чистую же приправу есть невозможно, лишь вместе с блюдом. Но это моя боль. Чужая же боль может быть беспредельной и только возбуждает мои инстинкты.
Ковалев.
- Эту крысу необходимо раздавить, - неожиданно сказал Ковалев.
Поручик посмотрел на него с недоумением.
- Крестовскую, - пояснил штабс-капитан.
- В каком смысле?
- В прямом. Через Борового подкинем информацию, что Крестовская перевербована нашей разведкой. И еще кое-что подкинем.
- Что?
- Провал большевистского подполья и агента Лизуна, которого, якобы она сдала. Например.
- Не поверят.
- Это уж от нашего профессионализма зависит. Подкинем доказательства.
- Какие?
- Давай подумаем. Я тут накидал кое-что ночью.
- Да зачем нам это надо?
- Дополнительный урон врагу... Это личное, Олег. Личные счеты, Харьков. Как-нибудь расскажу. Давай-ка лучше подумаем, как нам ее подставить. У меня есть одна идея. Как фамилия резервного, которого ты с Боровым послал? Ну, со шрамом от пивной кружки...
= x x x
"Не знаю, что на меня нашло. Наверное, некоторое расслабление после всей этой гонки за призраком. И вот призрак пойман. Осталась текучка. Но это привычное дело. Главная напруга спала.
Мы с Козловым, как главные герои эпопеи, лично удостоенные превосходного рукопожатия, заглянули в ресторан отметить нашу маленькую победу в этой большой войне.
И как-то так получилось, что я рассказал ему все о Крестовской, об Алейникове, о Даше, о последней осени, о желтых листьях под маленькой ножкой. Если бы не спадающее напряжение последних дней, не анисовая водка, которой, как и вином славится у нас Хмельницкий, я бы, конечно, никогда не поделился тем, что привык изливать только на страницы дневника. Я выплеснулся весь и опустошился.
Полтора часа говорил только я, поручик молча слушал. Потом он ни разу не напомнил мне о моих откровениях.
Верно как-то сказал поручик, я человек настроения. Наверняка Олег ни при каких обстоятельствах не стал бы выворачивать себя наизнанку.
Пошатываясь, мы вышли от Хмельницкого и отправились к девкам сбежавшей мадам Желябовой. А куда еще?"
x x x
- Кто у них теперь на хозяйстве? - спросил Ковалев.
- Машка-подбритая, - ответил Козлов. - Ты когда-нибудь драл бабу бритую?
- Драл. Машку, - выдохнул анисовым перегаром штабс-капитан. - Я не сильно пьян, Олег?
- Что ты, - замахал руками поручик. - Как стекло!
- Тогда слушай. Завтра начинаем операцию против Крестовской. Мы ее уничтожим, как считаешь?
- Как пить дать, - кивнул Козлов. - Раздавим гадину - сорок грехов спишем. С утра и начнем.
В эту ночь хмельной Ковалев долго не мог кончить, двигался яростно, стравливая остатки напряжения последних дней и замаячившие заботы грядущих..
О Даше в эту ночь он даже не думал.
x x x
"Она не дает мне покоя. Она где-то рядом, в получасе ходьбы, ходит по этим же улицам, дышит этим же призрачным осенним воздухом. И маленьким башмачком наступает на желтые листья на мостовой. Как тогда. И погода на удивление похожа.
Если бы не было войны, наверное, я бы нашел ее и мы были бы вместе. И я бы открыл, как ее ножки топчут траву и снег. Мы жили бы обычной жизнью. Лучше всех. Мы были бы вместе всегда, и я знал бы, что в любой момент могу пройти в соседние комнаты и увидеть ее. Читающую. Вяжущую. Сидящую у камина. Наливающую чай. Такую разную и всегда мою.
Мы бы были близки.
А теперь она с Димкой. Ревную ли я? Нет, как ни странно. Я люблю Димку. Я люблю ее. Мне просто жаль, что все так случилось. Со мной, с нами, со страной. С мадам Желябовой. С Катей-Катюшей. С толстым Гореловым...
Да, они близки. Но я не ревную. Мне просто тяжело.
Я бы отдал жизнь просто за то, чтобы выдернуть этих двух любимых мною людей отсюда и забросить куда-нибудь в предгорья Альп или в Ниццу. Где нет войны. Где они могли бы просто жить. Без меня. Без моей тяжкой боли.
...Любит ли она его?..
Я по сто раз вспоминаю ее последнее "жаль..." и мучаюсь, пытаясь угадать его смысл.
Мне тоже безумно жаль. Время необратимо. Ножки, топчущей желтые листья, больше не будет..."
x x x
Все последующие дни, пока фронт медленно полз на юг, в городе продолжались одиночные аресты, вызванные чкаловским разгромом большевистской типографии. Потянулись конспиративные цепочки.
В иные дни на окраинах уже можно было услышать дальний гул фронтовой канонады. Город жил ощущением катастрофы.
Штабс-капитан отправил через линию фронта поочередно двух связных к Боровому с заданием по Крестовской.
Работа шла, но на сердце было неспокойно. То ли глухая канонада давила, то ли какая-то незавершенность. Кавалеву почему-то не давал покоя таинственный некто, который должен был прийти к Горелову с приветом и фото Крестовской.