Страница 1 из 10
Леон Костевич
Молись и кайся
1
– Эс!
– Великий писатель Петр Авдеев!
Заматеревший в Москве Эсхил выпустил из рук перетянутые брючными ремнями сумки и троекратно расцеловал друга, щекоча черной, кудрявой, как набранный жирным курсивом текст, бородой.
Двадцать с лишним лет назад с этого же вокзала Эсхил Христофоридис уезжал поступать в «Щуку», а перед тем друзья ходили в театральную студию при Доме офицеров. Руководил потенциальными Качаловыми и Ермоловыми лицедей святоградской «драмы» Бобров, видом и манерами больше похожий на бурлака – с неряшливыми усами, грубым голосом, к тому же пьющий. У себя в театре он играл Тузенбаха1, и играл хорошо, выпив же, любил порассуждать «о тонкости Чехова» и о том, что «никто ни бельмеса не понимает разбора драматургии этого великого автора». «Чехова нельзя иллюстрировать, – внушал Бобров студийцам. – А в нашем понимании тонкость – это надеть длинное платье со шлейфом и напялить фрак». Притихшие студийцы внимали. «Не в этом суть! – голосом оперного трагика ревел режиссер. – Чехов – глубинный автор!» Ни одного спектакля за все три года они так и не поставили – пробавлялись концертами для военных к Двадцать третьему февраля да новогодними утренниками. Но было весело. Ездили на пикники, вместе встречали праздники, крутили романы. И постоянно что-нибудь репетировали.
Эсхил поискал глазами окно своего купе:
– Жена дочек собирает…
За прошедшие годы он стал напоминать карточного короля: прямой взгляд больших, немного удивленных глаз, румянец на скулах, полные губы и богатейшая растительность в пол-лица. Узнать, бывает ли у карточных королей лысина, обычно не дает корона, но если бывает – друг Петра соответствовал образу целиком.
Сам Петр являлся обладателем коротких, никогда не расчесываемых темных волос: они торчали на голове соломой и придавали своему владельцу дополнительное обаяние.
Эсхил достал сигареты.
– Я бросил давно, – отказался Авдеев.
– А я – по пачке в день. Слушай, я же твой роман в Москве в книжном видел! Меня Сашка Горевой затащил.
– Ты Горевого знаешь?!
– Учились вместе. Хожу мимо полок, и тут: Петр Авдеев, «За роялем – Берия». Видишь, название запомнил.
– Это второй роман, который у меня в Москве издали. Первый лет пять назад, я за него литературную премию получил.
– Горевому говорю: «Вот, друг мой написал». Потом посмотрел в Интернете, а там твое портфолио – печатался в США, переводился на французский!..
– Было дело. А мы тут все по нескольку раз фильм «Белоручки и замарашки» смотрели, где ты играешь.
– Тоже было дело. Ты откуда узнал-то, что я приезжаю?
– От соседки, которая за вашим домом смотрела. Заметь, случайно встретил. Мог бы и предупредить, между прочим. А, ты же номер не знаешь: мы переехали…
Возникла пауза. Деловитый носильщик чуть не наехал Эсхилу тележкой на ногу, ветер пронес через опустевшую вокзальную площадь пакет из-под чипсов. Не представляя, о чем дальше говорить со старым другом, когда не видел его много лет, Петр задал тривиальный вопрос, на который принято отвечать – «Стоит»:
– Как там Москва?
– Разонравилась! – оживился Эсхил. – Потому и вернуться решил. Сказал жене: «Хватит, милая, поедем в нормальный город, к нормальным людям…»
– Насовсем?
– Насовсем, брат ты мой. Хамство, грязь – надоело! Животных больше, чем людей, любят! Заходишь в магазин – на прилавке котяра развалился. Тут колбасу продают, а он себе лижет все места, какие хочет, понимаешь? И все ему: «Ко-о-отечка, ко-о-отечка…» А у меня-то психика здоровая, я же из провинциального города. Поэтому мне хочется взять этого кота за шкирку, скинуть с прилавка да еще наподдать. Как-то раз случай был…
На высокой подножке вагона возникла одетая в черное женщина с усталым взглядом. Ее руки оттягивали чемоданы, из-за спины выглядывали две девочки – лет шести и девяти на вид.
– Вот, Таня, это и есть дружище моей юности, а ныне – великий писатель современности Петр Авдеев, – задорно представил Авдеева Эсхил.
«Великий писатель современности» смущенно кивнул.
– А это, Петше, супруга моя Татьяна и… – знаменитый уроженец Святограда принял у жены чемоданы, помог ей спуститься, – …и доченьки мои, Варя и Глафира. – Он снял с подножки девчушку с кукольными глазками и выбивающимися из-под шапочки льняными волосиками, а за ней крепенькую, с целеустремленным видом девочку постарше – так в мультфильме могла бы выглядеть рассудительная морковка.
– А Гласка… – Варя непредсказуемо вцепилась в шубейку сестры и попыталась выдрать оттуда клок меха. – Гласка мои каландасы отоблала!
– Правильно сделала, уже к станции подъезжали! – прикрикнула на младшую дочь Татьяна. Извиняясь, пояснила Петру: – Все нервы они мне в поезде вымотали.
Авдееву показалось, женщина нарочно скрывала свою привлекательность отсутствием косметики и повязанным по самые брови платком. «Хотя, – возразил он себе, – до красоты, что ли, в скомканных купейных сборах, да еще с маленькими детьми».
В салоне такси пахло новым ароматизатором. Татьяна сидела впереди и настороженно обозревала незнакомые улицы. Во избежание свары Варю и Глашу рассадили по разным краям заднего сиденья, но сестры и тут ухитрялись высказывать друг другу претензии.
– Так вот, – вспомнил Эсхил, когда машина проезжала мимо святоградского хлопчатобумажного комбината. – Вышел я как-то после репетиции из театра в новых штанах в магазин, а мне ротвейлер навстречу – огромный такой, зараза, в наморднике. И хозяйка его даже не удерживает! А он идет ко мне, и я понимаю, что сейчас это все произойдет. Говорю ей: «Почему вы не держите-то его?» – «Ну он же вас только понюхает». Он и понюхал. И его слюна осталась на моих брюках. А я не хочу, чтобы меня нюхали!!!
К последней фразе Эсхил достиг такого накала, что таксист даже оглянулся. Только по невозмутимости Татьяны и девочек Авдеев догадался – это была кульминация репризы.
– Логика москвичей понятна, – уже спокойнее продолжал рассказчик. – Собака все равно будет любить – только кусок колбасы дай, а на человека нужно затрачиваться. Но люди в больших городах на других затрачиваться не хотят: у них полтора-два часа уходит лишь на то, чтобы до работы доехать. Вот и ходят все в скорлупе собственного достоинства, которое сжирает их. Такая трагедия, брат ты мой…
В такси стало тихо. Хлопчатобумажный комбинат давно остался позади. В сшитых там халатах когда-то щеголяла вся женская часть Советского Союза. После перестройки большую часть цехов закрыли, но все равно этот окраинный район неофициально продолжали называть «СХБК».
Оглядев салон машины, Эсхил подметил около руля маленький турецкий флажок.
– Вот смотрю я, парень, ты же вроде не турок? – нейтральным тоном полюбопытствовал у таксиста недавний москвич.
– Да у меня друзья турки, – беззаботно объяснил водила.
– А турки повесили такой же флажок, только российский, у себя в машинах?
– А зачем они должны вешать? – насторожился парень.
– А зачем ты повесил? Нет, ну зачем ты повесил?
– Они бы тоже повесили! – стал горячиться таксист.
– Так нет – повесили бы или повесили? – все так же уравновешенно продолжал бородатый пассажир. – Ты подарил им такой же?
Петр тихо засмеялся.
– А чё ты меня… как будто я тебе!.. – покраснел водитель. – Нет, ты кто такой вообще, чтобы меня расспрашивать?!
– Нет-нет, ты не выкру-у-учивайся… Ты так и скажи, что нерусский человек.
– Да русский я-а-а! – взбесился шофер.
– Мужик, ты скажи правду: обрезался, ислам принял? – голос Эсхила оставался ровным.
– Не принимал я исла-а-а-ам! Не принима-а-ал!!!
Татьяна философски вздохнула. Варя спала, неловко поджав коленки к подбородку. Глаша прижалась лбом к стеклу, и стекло от ее дыханья запотело.
1
Персонаж пьесы А. П. Чехова «Три сестры».