Страница 4 из 14
…Примерно через месяц Мзия, стараясь не встречаться с Рудиком глазами, выдавила из себя:
– Ты это… хотел венчаться… Я согласна… Теперь, думаю, смогу прожить с тобой всю жизнь.
Рудик просиял:
– Я знал, что ты согласишься… Я где-то читал, что в браке супруги не должны подавлять волю друг друга… Я понимал, что ты не любишь меня, и ждал, когда к тебе это придет… И вот я вознагражден. Постараюсь быть тебе хорошим мужем…
Шекспир не понял
На Плеханова стоит двухэтажный дом XIX века. Такой же, как и его соседи. Резные деревянные балконы, веревки с бельем через весь двор. Единственное отличие – тутовое дерево в три обхвата толщиной, которое растет прямо из первого этажа, создавая приятную тень во дворе, а в сезон туты привлекая множество мух, которых манят раздавленные ягоды на асфальте.
С этим деревом была связана одна курьезная история.
Дворовая летопись умалчивает подробности, а повествует только об одном неоспоримом факте: после войны поселились в одной комнате на первом этаже супруги – дворники Арамаис и Кнарик Халатян. Кнарик сразу же потребовала от мужа спилить старую туту, которая нагло занимала большую часть их залы. Арамаис, которого во дворе звали Арамисом, сказал свое веское слово:
– Это добрый знак. Бог даст нам здесь много детей, и мы расцветем как эта тута весной.
Кнарик, уже обошедшая всех в Гардабани, лечась от бесплодия, решила больше не поднимать эту тему.
Время шло, но особого цветения в семье дворников не наблюдалось. Старая тута с завидным упрямством плодоносила каждый год, все больше и больше прибавляя работы для уборки в виде опавших листьев либо гниющих плодов.
Пришла как-то к Арамаису его троюродная тетка, сгорбленная Арпеника, и, шевеля кустистыми бровями, дала дельный совет:
– Усыновите кого-нибудь, и Бог даст вам своего ребенка.
И в подтверждение привела историю из жизни своей прабабки, жившей в турецком Карсе, с которой и произошло вышеуказанное чудо.
Арамаис недолго собирался и на следующей неделе отправился в Тбилисский дом младенца. Там ему предложили несколько кандидатур. Но и тут, как нарочно, все были девочками и только один мальчик, который значился Мамедом Мамедовым.
Арамаис вздохнул: вот, дескать, судьба-индейка и тут строит мерзкую гримасу: вместо родной кровушки или, на худой конец, грузина или русского – на́ тебе, татарчонка подпихивает. Однако решимость обрести наследника немедленно не дала ему ходу назад.
– А… ммм – почесал он в затылке, – имя поменять можно?
Молодая докторша с помадой-светофором побарабанила ноготком по столу:
– Как хотите.
Арамаис, сам не зная с чего, выпалил:
– Назову Шекспиром. Пускай большим человеком будет!
Докторша глупо хихикнула, но тут же напустила на себя серьезный вид.
Арамаис насупился.
– Иа-а! Я что плохого сказал? У меня кавор[5] жестянщиком работает. Так он Нельсон – Нелик-джан. Или друг мой – на одном горшке, извиняюсь, в детском саду сидели. Его Вашингтоном зовут. Не человек, что ли?
Белохалатница изящно подъязвила:
– Да, армяне любят давать такие имена.
Арамаис еще больше сдвинул брови. Грузин хлебом не корми, дай свое превосходство показать. И он сделал армянский ход конем:
– У меня сосед во дворе – Жюльверн Хачапуридзе. Хороший тамада, между прочим. – И упрямо заключил, как печать поставил: – Шекспиром будет мой сын!
Так на первом этаже под сенью старой туты появился новый жилец – Шекспир Халатян.
Дерево с годами становилось все шире в обхвате, а супруги-дворники с годами все больше и больше усыхали, напоминая со стороны два старых сучка с той туты.
У Господа Бога были, по-видимому, другие планы в отношении этой парочки. Шекспир, или Шеко, как звали его во дворе, вырос единственным ребенком и со временем выровнялся в невысокого худющего парня с округлыми черными глазами.
Кнарик уже хотела его женить, высматривала девочек из семей победнее (на богатую невесту и золота много надо), но и тут гладко ничего не выходило. Матери невест, заслышав о кандидате в зятья, дружно воротили носы, высказываясь по-разному:
– Моей пока рано замуж.
– Твой мальчик мало зарабатывает.
– А почему он до сих пор не женат? Значит, он либо пьяница, либо наркоман! А может, у него по мужской части что-то не то?
Кнарик возмущенно махала руками на хулительниц, пытаясь доказать, что у Шекспира на всех фронтах полный порядок, но тут же осекалась от избытка эмоций и нехватки аргументов.
Энтузиазм брачной лихорадки как-то сам собой сошел на нет, и за Шекспиром после смерти родителей прочно укоренилась слава «неженатика с приветом». Почему с приветом? – спросите вы. Да потому, что его никто всерьез не воспринимал. Так, мальчик на побегушках.
Целый день во дворе только и слышалось:
– Эй! Шекспира! Ты куда пропал? По-братски подымись ко мне, что-то тарелка барахлит, Москву не ловит, – кричит Важа Сихарулидзе, свесив полный живот за перила резного балкона.
И Шекспира будто ветром сдувает из его каморки с тутой. Через пять минут его черная кучерявая голова уже мелькает на балконе второго этажа.
Не пройдет и двух часов, как истеричка Этери зовет с противоположного балкона:
– Шекспира-а! Где ты? А ну, выгляни!
И на балконе тут же появляется знакомый худой силуэт с поднятыми плечами. Шекспир сутулый, как вопросительный знак.
– Что хочешь, тетя Этери?
– У меня мясорубка не режет. Приди, ну, нож заточи.
Через какое-то время из ее кухни доносятся кляцающие о металл звуки, а потом слащавая похвала ворчуньи Этери, которая ухитрилась быть в ссоре со всеми во дворе попеременно.
– Ай, сагол[6], Шекспир! Правда, золотые руки. Только, жалко, невезучий.
Это тоже было общедворовое мнение. Да и как еще назвать человека, который вечно без денег, бегает взад-вперед, а за труды свои ничего не просит, считая, что «на соседях деньги делать нельзя»?
Постоянной работы Шекспир, понятное дело, не имел. Позовет его кто-то раз в квартал проводку провести или покрасить что-нибудь, и то хорошо. Вот и был Шекспир постоянно в долгах, курил чужие сигареты, если угощали, и так перебивался из года в год. А о лучшем даже не мечтал. По безотказности ему хоть раз в день перепадала то тарелка супа, то аджабсандал. Свет у него в каморке был пожизненно отключен за неуплату, и соседи иногда спускали с верхних этажей удлинитель – «одалживали» свое электричество.
Так дожил Шекспир до сорока лет с хвостиком. День рожденья он никогда не отмечал и всегда путал свой точный возраст.
И вдруг такое однообразное житие его резко изменилось.
В то историческое утро Шекспир проснулся от стука в потолок. По ударам сообразил: орудовали шваброй. Так Этери звала его, когда что-то было нужно. Шекспир просунул всклокоченную голову в рассохшееся окно, вывернулся на 180 градусов.
– Что случилось, тетя Этери?
Сверху полной луной маячила заплывшая физиономия соседки.
– Опять раковина засорилась. Шеко, сынок, подымись, – просительно шамкнула беззубым ртом Этери. Потом добавила заискивающе: – Я уже тебе и кофе приготовила.
Шекспир, не умывшись, схватил «лягушку» и еще кое-какие инструменты, которые валялись у входа, и побежал наверх.
Этери уже заняла стратегическую позицию на табуретке против раковины, курила и стряхивала пепел в банку из-под кофе «Пеле». Наблюдая за ремонтными работами, она издалека начала свою речь:
– …Вот нет на свете справедливости. Сколько я людям добра сделала – и какой толк? Живу, как бомж, все от меня отворачиваются. Это правительство, чтоб оно в жизни радости не видело, все время на моих нервах играет. Позорную пенсию четырнадцать лар – и то вовремя не дают. Иногда сижу и думаю: надо мою пенсию получить, пойти к знающему человеку и сильное джадо[7] сделать на Шеварднадзе. За всех пенсионеров Грузии порчу на него напущу…
5
Свидетель на свадьбе, впоследствии он же должен крестить детей (арм.).
6
Молодец (азерб.).
7
Порча (груз.).