Завещание Шекспира

– Твоя семья, наверное, всегда была настороже.

Семьи, подобные семье моей матери, завещали местным церквушкам свои лучшие платья из черного дамасского шелка, чтобы их перешили в ризы, и отдавали своих телок-двухлеток, чтобы выручить деньги на ремонт церковных колоколов. Вот все, в чем были повинны Ардены – в любви к старым церквям, к древним святым, в разночтениях истории мира, которая в их разумении восходила к апостолу Петру, назначенному Иисусом Христом папой.

– И все?

Католичества было достаточно для того, чтобы тебя казнили, его хватило на то, чтобы сфабриковать ложное обвинение по делу Сомервилля и Трогмортона[42].

– А это кто такие?

Еще один заговор против Елизаветы. За пять дней до Святок Ардена повесили, четвертовали и выпотрошили в Смитфилде, а его голову насадили на пику на Лондонском мосту.

– Боже милосердный!

Через пять лет, когда я прибыл в столицу, голова его все еще была там. Она была неузнаваема. Невероятно, до какой степени Лондонский мост меняет черты человека, так что даже родные не могут различить его среди других, ведь на старом добром Лондонском мосту было много голов.

– Я их видел.

Перед тем как я отправился в Лондон, отец позвал меня на чердак нашего дома на Хенли-стрит и показал мне тайник между скатами крыши и стропилами. Он устроил его во время обысков, последовавших за казнью Ардена. Отец вытащил свое католическое завещание, тоже подарок Кампиона, чья обмазанная дегтем голова с зияющими глазницами чернела над Темзой. Отец, наверное, забыл, что у меня была собственная копия, я никогда ему о ней не напоминал.

– Посмотри, Уилл, – прошептал он так тихо, что можно было подумать, что глубоко под нами в земле какой-нибудь крот прислушивается к каждому нашему слову. – Прочти его вслух, только потихоньку.

Я знал завещание наизусть и зачитал его отцу.

Такая же, как у меня, шестистраничная рукописная книжечка, подписанная Джоном Шекспиром, который сим торжественно заявлял, что его последним желанием и завещанием было, чтобы его душеприказчиками были славная Дева Мария и все святые. И так далее. Он завещал своей семье, ради Спасителя нашего Иисуса Христа, после его смерти отслужить мессу по его душе, так как он может умереть раньше срока, в расцвете своих грехов.

– Господи!

Вот именно. Я прочитал и почувствовал, как руку мою сжала рука, которая забивала скот.

– Помолись за душу мою в чистилище, Уилл.

Не сожалей, но выслушай внимательно, что я тебе скажу.

И он начал самую длинную речь, какую он когда-либо произносил в моем присутствии.

Вот что он сказал:

– Держи убеждения припрятанными под крышей головы. Не позволяй никому заглядывать в окна твоих глаз. И, самое главное, не позволяй ничему выскользнуть за дверь.

– Он имел в виду рот?

Всех слушай, но не всем давай свой голос.

– Ну прям старик Полоний!

Будь ласков, но не будь приятель общий; остерегись, чтоб не попасться в ссору; советы принимай от всех дающих, но собственное мненье береги; смотря по средствам, одевайся пышно, но не смешно; не занимай и не давай взаймы – то была философия моего отца.

– Но главное, будь верен самому себе?

Вот это ему ни за что не пришло бы в голову. Все было как раз наоборот, уверяю тебя. Нет, эта скромная строка моя. Будь он верен себе, отец никогда не достиг бы таких высот. Ведь в те времена правда не была ходовой монетой.

– Это точно.

Закончив самую длинную речь в своей жизни, он попросил меня поцеловать книжечку, которую когда-то с горящими глазами вручил ему Кампион, такую же, как и мне. Она вряд ли спасла бы мою душу, но могла легко укоротить мне жизнь. А посему пусть остается там, где есть. И сунул ее назад, в тайник, в объятия тьмы, поближе к синему небу, на глаза птиц и херувимов.

Полагаю, она там по сей день.

– Здесь? На Хенли-стрит?

Отец был осторожным человеком. Только после смерти Лестера он рассказал мне, что протестант Лестер не жаловал Арденов в целом и Эдварда Ардена в частности. Он задумал погубить всю семью и устроил так, чтобы его арестовали по надуманному обвинению в государственной измене. У Лестера была возможность бросить его за решетку, и он ею безнаказанно воспользовался, пуританская сволочь, хотя сам был далеко не безупречен. В то время он имел шашни с фрейлиной королевы, выжидая подходящего момента, чтобы забраться в постель к ее величеству – в том же самом доме, где встречался с ее камеристкой.

– Ах, Уилл, сколько же ты всего знал!

В определенном смысле наглость этого подлеца восхитительна. Забавно то, что королева, которая не любила пуритан, благоволила Лестеру, хотя я уже давно перестал поражаться силе убеждения, которую некоторые мужчины имеют на некоторых дам в постели, неважно, камеристка она или королева.

– До тех пор, пока они в их постели.

Законы постельной игры меняют все остальные: законы политики, религии и даже старого доброго здравого смысла. Любопытно, что, когда в 15 75 году я лицезрел раскрытыми от изумления глазами фантазию Лестера, в реальном мире маэстро замышлял погибель наших Арденов. В то же самое время! Даже тогда я чувствовал, что мы были посторонними, хоть и придерживались «правильных» взглядов, осмотрительно пряча нашу правду от королевских духовных соглядатаев.

– Немудрено, что ты состарился раньше времени.

На следующий год королева учредила Верховную комиссию, которая направляла, исправляла, наказывала и избавлялась от тех, кто упрямо или намеренно уклонялся от посещения церкви и церковной службы. Гражданским служащим, таким как мой отец, пришлось принести присягу верности монархине, которая являлась главой английской церкви.

– Отголоски Генриха VIII.

Но не Томаса Мора, по крайней мере в отце. Он был совершенно искренен, когда говорил, что не годится на роль мученика. Католиков обложили штрафами, которые отец отказался выплачивать, и требовали сообщать имена тех, кто не посещал англиканскую церковь.

– В той охоте на ведьм вы оказались мишенью.

Да, мягко говоря. Уже тогда никто не верил всерьез в рассказы о ведьмах, но к католикам относились серьезно. Вскоре у отца начались неприятности. В одно прекрасное утро выяснилось, что его привлекают к суду за ростовщичество и махинации с шерстью – закон был строг к Шейлокам и спекулянтам. Однако любопытно, что человек, который донес на отца, был далеко не самым честным и трудолюбивым уорикширцем.

– Это Лангрейк-то?

Насильник и убийца. А также ничтожный доносчик, вроде той мелкой сволочи, которую власти предержащие выуживали, высушивали и откладывали про запас для особых надобностей. Но не о нем речь. Двадцать лет отец продержался высоко на колесе фортуны и теперь начал стремительно опускаться вниз.

– И уже так и не поднялся.

Он перестал ходить на заседания совета, сначала заложил, а потом продал недвижимость, дома и земли в Вильмкоуте и Сниттерфилде, его оштрафовали за незначительные разногласия с соседями и наказали за непосещение церкви, которой он остерегался как чумы, боясь, что его привлекут к ответственности за долги, ведь должник всегда был легкой мишенью воскресной проповеди, несмотря на заповедь прощать грехи. Действительно, некоторые состоятельные католики притворялись банкротами, чтобы не посещать англиканскую службу, но мой отец не относился к их числу. В его глазах всегда был огонек, но они не горели неистовым пламенем Кампиона. Он не афишировал свое католичество, благоразумно принял символику новой компромиссной религии и посещал церковь, как прилежный ребенок.

– Он не ходил в церковь из-за денежных трудностей?

В глазах настоящих католиков он был всего лишь еще одним лжецом и отступником, и его духовный крах был отражением его пустых сундуков. Богатая наследница Мэри Арден с тоской наблюдала, как из-за финансовых неудач этого сниттерфилдского ничтожества, которое так быстро и высоко вознеслось, таяло ее состояние. На ее личной печати был изображен скачущий конь, она слыла сильной и гордой женщиной. Ее не касалось, что он был в черных списках церкви и государства. Несмотря на гордыню, она понимала, что, какова бы ни была причина их падения, дорога назад была отрезана, и они двигались вниз по пути унижений и позора.

42

Джон Сомервилль, психически больной зять Эдварда Ардена, был арестован в 1583 г. за высказывания и угрозы в адрес королевы Елизаветы. Повесился в своей камере накануне казни. Фрэнсис Трогмортон подозревался в участии в заговоре против королевы. Казнен в 1584 г.