Завещание Шекспира

– Отчего же?

Говоря о его душевных качествах и чтобы не вдаваться в утомительные подробности, опишу его лишь одним словом – католик. Но чтобы ответить на вопрос, был ли он хорошим католиком, мне понадобится гораздо больше времени и слов. Прежде всего нужно сказать, что истовые католики не всегда умирали своей смертью, а до того, как умереть, лишались кишок и еще раньше – гениталий. Они были созданы из более твердого материала, чем мой отец. И даже по самым строгим меркам того времени, я должен признать, что он был как сотни людей вокруг: верил в одно, делал другое, не обсуждал ни того, ни другого, держал язык за зубами. Лицемерие помогло ему выжить – и в этом не было ничего плохого. Вера его была не настолько глубока, чтобы за нее умереть. Еще меньше ему хотелось умереть за традиционное католичество семейства Шекспиров. Традиция? вера? – да что они значат по сравнению с комфортной жизнью и легкой смертью неискалеченного тела? Конечно, мне легко теперь рассуждать. Я должен быть ему благодарным. И я благодарен. Отец обязан был думать о жене и детях, и он заботился о нас, не только о себе самом, он заботился обо мне. И значит, он был хорошим человеком.

– И все же?..

И тот же самый Джон Шекспир, отец-король, в свое время главенствовавший в Стрэтфорде, католический пес, при голосовании выжил викария Роджера Даеса, который меньше чем за год до этого крестил его первую дочь, мою сестру, малышку Джоан. Католика Даеса изгнали из Стрэтфорда голосованием такие люди, как мой отец. Исходя из практических соображений, они сделали из него козла отпущения, безжалостно выдворили его из города и обрекли на голодную смерть. И именно Джон Шекспир и его собратья-горожане уничтожили католическое искусство Стрэтфорда, разрушили памятники и истребили картины, отмахнулись от них, как от антикварной пыли. За год до моего рождения они пришли в Гильд чэпл с ведрами побелки и замазали ею тысячу лет культуры: святого Георгия с драконом, видение Константина, Беккета, умирающего, как тварь на кентерберийской скотобойне, и все стародавние картины Страшного суда вместе с католическим чистилищем и раскаленными цепями проклятых.

– А, ту культуру! А откуда ты знаешь, что он не сожалел о ее потере?

Зная его, сильно в этом сомневаюсь. Они пощадили облачения, витражи и, насколько хватило смелости, несколько картин. Если наступят другие времена, побелку всегда ведь можно смыть. Мой отец был человеком трезвомыслящим, осторожным и деловитым, необремененным воображением или верой, человеком, который не мыслил, а действовал. Он всегда плыл по течению. Он удерживал равновесие в мире, который уходил у него из-под ног, и сумел продержаться до семидесяти лет и умереть в чистой постели. Немалое достижение для того, кто когда-то привел меня в дом сэра Уильяма Кэйтсби[38] и получил личную копию католического завещания[39] из рук самого отца Эдмунда Кампиона[40].

– Ты мне никогда об этом не рассказывал, Уилл.

Я никому и никогда об этом не говорил.

– Почему же теперь?..

Взгляни на меня. Я в шаге от загробного мира. Теперь я в безопасности. И книжка тоже.

– Не буду спрашивать, где ты ее хранишь. А можно спросить, когда это было?

Теперь можно. В 1580 году во время миссии иезуитов в Уорикшир. Мне было всего лишь шестнадцать лет, но я хорошо запомнил Кампиона и то, каким нездешним огнем горели его глаза.

– Скорее нездоровым.

Тот огонь мог потушить только Тайберн.

– Люди с такими глазами редко умирают дома, в кругу семьи. Жить надо потупив глаза.

В тех глазах мне виделся Тайберн. Тайберн был его судьбой. Для этого он родился, и туда он шел – и наверняка знал, что его ожидает, когда, одетый в черный плащ и шляпу, сошел с корабля в Дувре. Он был величайшим теологом своего времени, одевался как дворянин и был полон решимости исполнить миссию борьбы за свою веру оружием террора. Через год его схватили, долго допрашивали, морили голодом, выкручивали пальцы и вырывали ногти, сжимали в «дочке мусорщика»[41] и бросали в темноту карцера – все безрезультатно.

– Он обладал огромной силой – то ли Божьей, то ли сатанинской. Сама королева допрашивала его в Лестер-хаузе. Она спасла бы его, если б могла. Когда-то давно в Оксфорде она посетила его лекцию о луне, приливах и отливах. Но на допросе он неправильно ответил на «кровавый вопрос».

– Какой такой вопрос?

– «Если войска папы вторгнутся в Англию, на чьей стороне вы будете воевать?»

Он отвечал:

– Я поступлю так, как угодно Господу.

– Недостаточно определенно. И совершенно неприемлемо.

Отдан был приказ отправить его на дыбу, и он пробыл там столько, сколько смогли выдержать его суставы.

– Дыба сделала свое дело.

Среди пронзительных криков палачу удалось разобрать несколько имен, и к ним были посланы всадники.

– Но птицы-заговорщики разлетелись кто куда.

Кому удалось. Последовали аресты, заточения, загадочные смерти. В Стрэтфорде не удивились, когда один учитель ушел с работы – его брат был участником миссии Кампиона, и его судили вместе с ним. На суде Кампион отчеканил:

– Вынося нам приговор, вы осуждаете всех своих предков, всех епископов и королей былых времен, все, что когда-то составляло славу Англии.

– Его речь, должно быть, всколыхнула католиков.

Его повезли в Тайберн, где ему вырвали гениталии, кишки и сердце.

– Мм. Лично я очень люблю телячье сердце… Может, без подробностей?

Казнили его первого декабря, и было слишком морозно для того, чтобы распороть живот и впустить холодный воздух во внутренности. Снег обагрился кровью, и на короткое мгновенье жар его тела с шипением поднялся от земли. Рай находится где-то над головами зрителей, но тепло кровавой казни рассеивается, не достигая уровня глаз. Не так уж трудно потушить душевный жар, как бы ни было свято топливо, какие ни были б возвышенные помыслы.

– Так догорай, огарок! Жизнь – только тень минутная, не так ли?

Ручаюсь, Кампиону пришлось тяжко.

– И ручаюсь, никто не увидел, как его душа поднялась и направилась в рай.

И душу моего родственника Эдварда Ардена тоже никто не заметил, даже его родные, которые тайком приехали в Лондон, чтобы увидеть его, поддержать из толпы, хотя чем поможешь человеку без половины внутренностей? Вот в чем вопрос.

– Интересно. А когда казнили Эдварда?

Через два года после Кампиона, усилиями нашей местной пуританской шишки, сэра Томаса Луси, по приказу протестанта Роберта Дадли, ставшего Графом Номер Один у Елизаветы. Луси сживал со свету моего отца, и, чтобы отплатить ему, я совершал налеты на его садки в поисках кроликов и другой живности.

– Слушай, Уилл, есть вещи, которые служителю закона лучше не знать.

Срок судебного преследования давным-давно истек. Я был резвым мальчишкой. А Луси объявил браконьерство уголовным преступлением. Но если Луси точил на тебя зуб, лучше уж было быть браконьером, чем католиком.

– Он был как бельмо у тебя на глазу.

Он руководил облавой на известных властям католиков Уорикшира, включая нашего родственника Ардена, арестованного по огульному обвинению в покушении на убийство королевы. Он был повинен только в том, что отказался надеть ливрею во время кенилвортских фейерверков Лестера. А еще он сказал, что Дадли выскочка и прелюбодей. Истинным преступлением Ардена, конечно же, было его католичество, его старая вера и то, что он принадлежал старинному роду нетитулованных дворян Уорикшира, врагов елизаветинской элиты.

– Опасное все-таки было время!

Трудно было выжить – особенно католику, на которого охотятся. Агенты королевы неистовствовали в домах и, как дикие звери, скребли и шарили лапами по панелям, прищуривали одичавшие глаза и топорщили усы в поисках тайных чуланов-убежищ, обнюхивали кровати, чтобы убедиться, что в них никто не спал. Волоски на подушке? Отшелушившаяся кожа? Еще теплый матрас? Ничего такого не находили, потому что хозяйка уже его перевернула и перестелила постель. Но охотников на иезуитов трудно было разубедить. Ноздри их были как у псов Господних и могли вынюхать папистов, даже когда те стояли по щиколотку в cloaca maxima, которая опорожнялась в ров с водой.

38

Отец Роберта Кэйтсби, руководителя группы католиков, готовивших Пороховой заговор.

39

Клятва верности католицизму.

40

Священник-иезуит и проповедник.

41

Английское название этого орудия пыток буквально переводится как «дочка мусорщика» и происходит от искаженной фамилии его изобретателя Уильяма Скевингтона.