Кьеркегор

Кьеркегор как никто другой глубоко описывает внутреннюю жизнь человека, проводимую в борьбе с разломами своего сознания, наполненную позором греха и страданием, определяющим саму природу человека. О страдании, играющем фундаментальную роль в мысли Кьеркегора, мы еще поговорим, здесь же достаточно лишь вкратце напомнить об узах, связывающих, с одной стороны, христианство требовательности, исповедуемое им самим, и лютеранство и пиетизм – с другой.

В лютеранстве страдание лежит в основе весьма строгого представления о природе человека: в мире, опороченном первородным грехом, страдание считается необходимым условием и тяжким испытанием, через которое обязательно надо пройти. Но вера может прийти на помощь душе и помочь ей справиться с мучениями: вера наделяет их смыслом и тем самым спасает человека от абсурда. Таким образом, она становится не просто движением духа, направленным на достижение вечного спасения и обретение вечного блаженства, но и деятельностью мысли в той степени, в которой благодаря этому движению мир обретает определенный смысл. Вера представляет собой не что иное, как способ познания внутреннего мира человека.

Если страдания укрепляют веру, то человек не должен бежать от них, ища забвения в мирских благах (как говорил Блез Паскаль, «отвлекаться»), но напротив, стремиться к нему, как к неожиданному, дарованному Богом шансу возвыситься к нему душой. Как следствие, христианин – это человек страдания, а христианство, в виде страстей Христовых есть, по сути, единственный способ познать Бога. Отсюда напрашивается неизбежный вывод: если Христос представляет собой модель земного существования и абсолютную истину, то истина эта неизменно приводит к страданию всякого, кто пытается ее принять, позволив ей при этом нарушить привычное течение его жизни. Страдания – это призвание христианина, и Кьеркегор, на чью долю с самого детства их выпало немало, попытался реализовать его сполна. Именно эта разновидность христианства неумолимой логикой своей требовательности побудила Кьеркегора к разрыву с церковью своей страны. Для него христианство, как и внутренняя жизнь, чуждо миру и всегда ему противостоит.

Здесь нужно подчеркнуть особо, что Кьеркегор громогласно отстаивает свое право называться религиозным мыслителем, который совсем не обязательно должен быть просветителем, и у нас еще будет возможность к этому вопросу вернуться. В итоге он получает известность как оппонент Гегеля и критик созданной им философской системы, но противоположность этих мыслителей основывается не столько на теоретическом, сколько на религиозном фундаменте, потребовавшем от Кьеркегора выступить против государственной церкви и высказать соображения по ее реформированию. По собственным словам философа, все его труды служат одной-единственной цели: «пролить свет на природу христианства» (X1 646).

Однако предложенный им путь, по всей видимости, оказался слишком узким, а шаги на этом поприще явно непродуманными. Несмотря на все усилия, Кьеркегор так и не стал самой значимой фигурой религиозного возрождения – этого титула удостоился Николай Фредерик Северин Грундтвиг (1783–1872), лютеранский теолог, преподаватель и поэт. Он тоже обрушивался с нападками на рационализм Гегеля, оказавший такое влияние на теологию, и противопоставлял ему романтическую философию. Но там, где Кьеркегор обещал кровь, пот и слезы, Грундтвиг вносил успокоение. Первый повышал в цене страдание и жертвы, второй больше опирался на такой аспект, как рассудительный «национальный» характер датчан. Кьеркегор не мог не сожалеть о такой «мягкотелости»:

«Беда нашей эпохи совсем не в том, что она существует со всеми ее недостатками; беда нашей эпохи как раз в пагубном стремлении к реформам – к этому кокетливому, лицемерному желанию все изменить, не страдая и не принося жертв».

1.2. Философский контекст

В плане философии XIX век начинается столкновением, а потом и диалогом между рационализмом Просвещения и идеализмом романтической культуры.

Просвещение стояло у истоков основополагающего философского течения XIX века, в зависимости от конкретной страны приобретшего те или иные специфические формы. Главная общая черта этих форм состоит в практически безграничной вере в разум, выступающий с критикой предполагаемого или действительного обскурантизма устаревших воззрений, но относящийся положительно к установлению законов и норм для науки, политики, морали и религии, и считающий подобную деятельность именно своей прерогативой и независимой мысли как своего порождения. В работе «Что значит ориентироваться в мышлении?» Иммануил Кант очень хорошо объясняет, что здесь имеется в виду: «Мыслить самому означает искать высший критерий истины в самом себе (то есть в собственном разуме). А максима: всегда мыслить самому – есть просвещение [Aufklarung]». И Скандинавия как культурная наследница Германии в полной мере испытала на себе влияние Aufklarung.

Таким образом, с точки зрения Просвещения разум представляет собой конечную силу, способную в рамках своих возможностей противостоять миру и осуществлять в нем преобразования. Но поскольку эта сила далеко не всемогуща, то в ходе своей деятельности ей приходится сталкиваться с вещами, одолеть которые она не может. Еще в последней трети XVIII века германское движение «Буря и натиск» (название книги Максимилиана Клингера) предложило пойти по пути не разума, а чувств или веры, но только когда разум стал считаться не конечной, а бесконечной силой, которая населяет этот мир, составляет его и в нем доминирует, в противовес Просвещению родился романтизм.

Переход от разума как силы конечной к разуму как силе бесконечной осуществил Фихте, превративший «я» в абсолютное самосознание, продуктом которого является окружающий мир. И, упоминая ту часть бесконечного, из которой состоит «я», Кьеркегор имеет в виду именно этот аспект романтизма.

В то же время идею бесконечного можно интерпретировать двояко.

Первый подход представляет ее в виде абсолютного разума, то есть движения духа, который неизбежно и неукоснительно продвигается вперед, от одной идеи или решения к другой, так что каждая последующая в обязательном порядке является продолжением предыдущей, из которой ее можно вывести априори, не прибегая к опыту. Этот подход, с рядом специфических для него различий, определяет то, что принято называть романтическим идеализмом, главными представителями которого были Фихте, Шеллинг и Гегель. С последним Кьеркегор и вступил в полемику. В первую очередь, как мы увидим чуть позже, он критиковал стремление рассматривать человека лишь частью философской системы, утверждая, что философские умопостроения не могут заменить собой личностный опыт.

Второй подход усматривает в бесконечном чувство, отражение безграничной, не подлежащей определению свободы, выходящей за рамки любых правил и норм. Свое выражение эта свобода находит в видах человеческой деятельности, самых близких сфере эмоций – искусстве и религии. Ключевыми поборниками этого подхода были Новалис[5], Фридрих Шлегель и Фридрих Даниэль Эрнст Шлейермахер. Подобный романтизм Кьеркегор унаследует в своем анализе эстетики (см. § 2.4.1.1), заимствуя его у Шлегеля. В итоге музыка, например, превращается у него в чистую, бесконечную субъективность. Романтическое бесконечное религиозного чувства подтолкнуло его к радикализации отношений между верующим и Богом, понимаемых как бесконечная трансцендентность.

Последней характерной чертой романтизма является ирония, играющая первостепенную роль в трудах Кьеркегора. Помимо прочего, именно иронии посвящена его диссертация на соискание докторской степени. С точки зрения романтизма чувства конечное, например, произведение искусства в виде иконы, является проявлением бесконечного. Икона, живописующая Бога, представляет собой конечный предмет, физически выражающий концепцию бесконечного. В то же время образ Бога можно представить бесконечным количеством способов: в виде треугольника, луча света, голубя, пылающего на солнце куста. Из чего неизбежно следует вывод, что возможность представить бесконечное неисчислимым количеством способов является одной из его отличительных характеристик.

5

Под псевдонимом Новалис публиковал свои работы Фридрих фон Гарденберг, немецкий философ, писатель, поэт мистического мироощущения, один из йенских романтиков. – Прим. пер.