Страница 78 из 79
Носила ли Екатерина Владимировна их при муже или прятала, как кольцо, которое получила от Его Сиятельства в их единственную ночь? Она их прятала. По крайней мере одно украшение — Яков внезапно вспомнил, как однажды матушка достала откуда-то из ящика со своей одеждой бархатный мешочек и вынула из него медальон. Внутри медальона был портрет молодого мужчины. Матушка сказала, что когда Яков вырастет, то будет похож на него. Он тогда не спросил, кем был тот человек. Его больше интересовал сам медальон, на крышке которого был рисунок из сверкавших камешков. Теперь он был более чем уверен, что частью того орнамента была латинская буква L. Вернул ли Штольман после смерти жены князю медальон вместе с кольцом? Понял ли Платон Павлович, кем для князя Ливена была его жена, которой тот отдал перстень княгини, предназначавшийся законной супруге? Скорее всего понял.
А вот сам Яков не понимал очень много. Платон Павлович Штольман, потомственный дворянин, у которого была своя усадьба и неплохая служба, внешне весьма привлекательный мужчина, который должен был пользоваться успехом у дам, не был женат до сорока лет. Почему? Любовницы же у него явно были. Ни одна из них не была настолько хороша, чтоб стать мадам Штольман? Или та, на ком он бы и хотел жениться, предпочла другого? Или уже была замужем? Или же он сам не был столь завидным женихом? Он женился на молоденькой особе, к которой, как представлялось, имел чувства, но которая не отвечала ему взаимностью, более того, любила другого мужчину. Женился после того, как этот мужчина ее скомпрометировал. До ее романа с князем ее руки не просил. Возможно, не считал себя подходящей партией барышне Ридигер из-за своего возраста. Или же ее родственники не рассматривали его как возможного кандидата в мужья для племянницы, хоть он и был их знакомым. А когда Катя познала ласки любовника, а он оставил ее, Платон Павлович внезапно превратился в желанного жениха — защитника доброго имени барышни Ридигер, которая, возможно, барышней уже не была. На первый взгляд, спасти барышню от бесчестия, вступив с ней брак, благородный поступок. Но только на первый. Катя не сама согласилась выйти замуж за Платона Павловича, ее к этому принудили родственники — те, которые, кстати, ранее не препятствовали ее довольно фривольным отношениям с князем. Муж, с которым заставили обвенчаться, когда еще и сердце отдано другому, не самый лучший вариант. Штольман, будучи неглупым человеком, в свои сорок лет должен был понимать это. Насильно мил не будешь. Или он не был умен и считал себя настолько неотразимым, что Екатерина Владимировна забудет князя, как только он наденет ей обручальное кольцо? Не любила бы Катя Ливена, возможно, у Штольмана со временем и появился бы шанс на взаимность чувств, на которую он надеялся.
Или же дело было не только в чувствах, но и в более приземленных материях — в приданом барышни Ридигер и ее происхождении? Павел сказал, что Катенька не пришлась по вкусу их отцу, так как была лишь дочерью кузена графа и имела небольшое приданое. Для князя Ливена брак старшего сына с такой особой был бы мезальянсом, поэтому он и не допустил его. А для нетитулованного дворянина Штольмана? Женитьба на родственнице графа для него, наверное, была бы продвижением вверх. А приданое Екатерины Владимировны? Небольшим по каким меркам оно было? По меркам Его Сиятельства князя Ливена, который владел несколькими имениями, усадьбой под Ригой и особняком в Петербурге, а кроме них наверняка счетом в банке и, скорее всего, не одном и, вполне вероятно, какими-нибудь ценными бумагами на приличную сумму. Каков был размер приданого Кати для Штольмана? Тоже небольшим или достаточным, чтоб закрыть глаза на то, что у его обладательницы была не самая безупречная репутация?
Наличие у Штольмана усадьбы не означало, что она приносила доход — угодий около нее не было, по крайней мере, в то время, что помнил Яков. Были ли они ранее, он не знал. Он не исключал, что усадьба могла быть заложена, и Платон Павлович нуждался в средствах, чтобы ее выкупить или хотя бы погасить долг частично, и потратил на это деньги, полученные в качестве приданого жены. Продал же он усадьбу вскоре после того, как отвез приемного сына в Петербург для получения им образования за счет князя Ливена. Возможно, продал бы и раньше, но князь настоял на том, чтоб его сын до отъезда в пансион жил в родном доме… и, возможно, отчасти компенсировал Штольману затраты на содержание дома… И, в чем теперь у Якова не было почти никаких сомнений, давал деньги на содержание сына. Почему такая мысль пришла ему в голову? Потому что сейчас он смотрел на некоторые события, произошедшие в доме, под другим углом.
Когда он оправился от длительной болезни, настигшей его через какое-то время после смерти матушки, в его комнате произвели ремонт и превратили ее в комнату для занятий и игр. А из соседней, до этого пустовавшей, сделали спальню. В обеих комнатах поставили новую мебель. Стал бы Штольман так тратиться для нелюбимого им сына жены? Однозначно нет. Даже если бы и понадобилась классная комната и был нужен ремонт, мебель в замене не нуждалась. Оплатил бы князь расходы на то, чтоб у его сына были лучшие условия? Более чем вероятно. Кроме комнат, в которых находился Яков, ремонта в доме не было нигде, и мебель также нигде не меняли. Одно из кресел в гостиной просело, и когда он забирался на него, он оказывался как бы в яме. Сидя в этом кресле, он смотрел не только в окно, выходившее в сад, но и на трещину на стене у того окна. А в кабинете отца между стеной и полом была щель. Когда отец как-то отчитывал его в своем кабинете, он подумал, достаточно ли она большая, чтоб там жила мышка. Если бы Платон Павлович затеял ремонт сам, он бы прежде всего позаботился о гостиной и своем кабинете, а не комнатах приемного сына. Когда классная комната была готова, у Якова появился гувернер, как оказалось, жалование которому платил Его Сиятельство. Прислуга же осталась та же, что и была. Агаша, которая была вроде горничной матушки, а также его нянюшкой, и Марта, которая убирала дом, стирала и готовила. Мужской прислуги в доме не было. Ни лакея, ни садовника, ни конюха. У отца была лошадь и маленькая коляска, он сам чистил лошадь и запрягал ее, а стойло убирала Марта. Она же изредка занималась небольшим садом, который после смерти матушки стал приходить в запустение.
Яков вспомнил, что матушка хозяйствовала саду, бывало даже, когда ей нездоровилось. И, как он теперь предполагал, не столько из любви к садоводству, сколько по необходимости. Видимо, за проживание свое и своего сына в доме мужа Екатерине Владимировне нужно было вносить посильную лепту. К Якову пришли воспоминания, как матушка подстригала кусты, а он сам складывал в кучу обрезанные ветки. Как они с матушкой вдвоем поливали розы, посаженные у входа в дом, рядом с крылатыми львами и шиповник возле беседки, где они пили чай, в том числе и заваренный из плодов дикой розы. Матушка поливала цветы из большого ведра, а он из маленького ведерка, которое мог донести от колодца. Бывало, она останавливалась со своим ведром передохнуть и говорила, чтоб он не торопился, поскольку она за ним не поспевала, и что гордилась, что ее сын сильный маленький мужчина. У нее самой, вероятно, было не так много сил, чтоб нести ведро, полное воды. Для него работа в саду была скорее игрой или развлечением, для матушки, по-видимому, обязанностью, и при ее неважном здоровье довольно тяжелой. После смерти матушки в саду он никакой работы не выполнял. Он только гулял там с гувернером Иваном Карловичем, который рассказывал ему о тех растениях и цветах, что в нем росли, по большей части предоставленные сами себе. Он нехорошо усмехнулся, в каких бы цветастых выражениях высказался Его Сиятельство князь Ливен, если бы обнаружил, что ранее Штольман использовал труд не вполне здоровой жены и ее маленького сына вместо того, чтоб пригласить садовника хотя бы для выполнения тяжелой работы или делать это самому.