Александр Матросов
(Повесть)

Наконец Матросов не вытерпел:

— Ну, расскажите, товарищ старшина. Пожалуйста. Почему подкидыш и сын каторжника?

Кедрова еле упросили рассказать о себе.

— Владимирка, — вздохнув, начал он, хмурясь. — Дорога такая начиналась от Москвы. Теперь шоссе Энтузиастов. По Владимирке в самую Сибирь гнали в кандалах революционеров. Так угнали и моего отца, когда я был еще сосунком…

Кедров старался говорить спокойно, но усы его часто подергивались, медное лицо морщилось.

— Мать, видно, крепко любила моего отца, потому что со мной, грудным ребенком, пошла вслед за конвоем, который гнал отца по этой бесконечной Владимирке. И дошла до самой Иркутской каторги. Кормилась, видно, тем, что люди подавали из милости. Мало я знаю про своих родителей. С тех пор, как помню себя, я жил в богатой кержацкой семье. Меня часто пинали, как щенка, кормили объедками, называли подкидышем. Лет шести я уже понял, что я в этой семье чужак. Одна сердобольная старушка про мать мою рассказала и объяснила мне горький смысл слова «подкидыш». Никто не знал имени моей матери, не знали, как звать и меня, несмысленыша. И потому, что подобрали меня под кедром и в месяце марте, назвали: Мартын Кедров. Полая вода вынесла на берег реки труп неизвестной пришлой нищенки. Думаю, то и была моя мать…

Кедров засопел трубкой, жадно вдыхая табачный дым. Все выжидающе смотрели на него.

— Не под силу мне было у кержака, — продолжал он, — замучил меня бородач работой, да все с богом да с укором. Подрос я малость и сбежал от него. Но попал из огня да в полымя. Принял меня в учение один хозяйчик, владелец кузницы. Тут за все давали подзатыльники. Переступишь — бьют, недоступишь — бьют, мало сработал — бьют и много съел — опять бьют… Так вот я и рос и мыкался по свету, а потом в восемнадцать лет забрали меня в солдаты…

И Кедров рассказал, как в окопах во время прошлой мировой войны тайком читал большевистскую газету «Окопная правда» и как после революции пришлось отстаивать молодую советскую республику.

— Ой, жарко нам было! Со всех сторон, как шакалы, лезли на нас колчаки, деникины, юденичи и с ними вся нечисть капиталистическая. У них была лучшая по тому времени техника, а мы бились чем попало…

Комсорг батальона лейтенант Брагин вошел незаметно в землянку и стоял у входа все время, пока Кедров рассказывал, потом пробрался к печке, потирая руки. Ему радушно уступили место.

— Э, да вы, хлопцы, хорошо устроились, — весело подмигнул Брагин, окинув землянку довольным взглядом. Лицо его было такое приветливое, что всем показалось, будто они уже давно знакомы с этим белокурым юношей. — Ага, — хлопнул он себя ладонью по колену, — так вы, сдается, уже и о боевых традициях части заговорили? Что ж, наша часть хоть и молодая, а героев у нас уже много. Взять хотя бы нашего капитана Буграчева, помощника начальника политотдела по комсомолу. Надеемся, звание Героя Советского Союза присвоят ему. Да вы, наверное, приметили его на станции. Молодой, а виски седые. В деле таком побывал, что поседел. Орел, скажу вам!

Все приготовились было слушать, но к Брагину быстро подошел связной и, козырнув, доложил:

— Товарищ лейтенант, в штабе вас ждет капитан Буграчев.

— Легок на помине, — засмеялся Брагин. — Что ж, товарищи, в другой раз поговорим.

Но, как только Брагин и связной ушли, Матросов и его друзья стали упрашивать Кедрова, чтоб он рассказал о Буграчеве.

— Ну что ж, расскажу, — согласился Кедров. — Известно, капитан — это настоящий комсомольский вожак. Лейтенант, конечно, заговорил о нем не случайно, хотя героев у нас много. К примеру, наш командир роты Артюхов или командир батальона Афанасьев, или рядовой Щеглов! Да и про самого лейтенанта Брагина есть что рассказать. А Буграчев — это да, это орел!

На войне жизнь человека — у всех на виду. На фронте судят о человеке по его делам, быстро узнают о подвигах и хранят их в памяти. Старшина не раз слышал о Буграчеве: накануне войны капитан отлично окончил Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, начал было научную работу, но в первые же дни войны добровольцем ушел на фронт.

В августе сорок первого года, когда часть, в которой служил Буграчев, отошла с тяжелыми боями в Эстонии на новый рубеж, раненый комсорг батальона Буграчев оказался в тылу у противника. Восемь дней полз он по лесам и болотам к своей части, полз без медицинской помощи и пищи, утоляя жажду болотной водой. По пути он осматривал убитых бойцов и командиров, уничтожал их документы, а партийные и комсомольские билеты забирал с собой. И на девятый день, когда Буграчев, наконец, добрался до своих и сразу впал в беспамятство, у него нашли пятьдесят семь партийных и комсомольских билетов.

— Дело понятное, — пояснил Кедров. — Попадись он фашистам с такими документами — верная гибель.

А когда бригада вступила в бой под городом Белым и в самый разгар боя комбат был тяжело ранен, комсорг батальона Буграчев принял командование батальоном, умелым, решительным фланговым ударом разбил противника и занял шесть населенных пунктов. Бригаде был открыт широкий простор для дальнейшего наступления. За эту операцию, шел слух, он и представлен командованием к званию Героя Советского Союза. Ему присвоили звание капитана и назначили помощником начальника политотдела бригады по комсомолу.

Матросов слушал Кедрова, и непонятный холодок пробегал по телу. Он попал в огромную семью героев, и это волновало его, радовало и — обязывало.

Старшина Кедров заметил входящих в землянку Буграчева и Брагина, быстро встал, хотел скомандовать «смирно!», но Буграчев махнул рукой:

— Не надо.

Сняв шапку, он запросто сел у печки, пригладил волосы и всмотрелся в лица солдат.

Матросов глядел на него, не сводя глаз. Да, именно этот вот человек, израненный и обескровленный, восемь дней и ночей сознательно рисковал жизнью, сберегая партийные и комсомольские билеты в тылу врага. Видно, очень трудно и страшно ему было, раз так побелели его виски. Но он преодолел страх и достиг своей цели. Это и есть настоящий человек — отважный советский воин.

Матросов смотрел на Буграчева, ожидая, что вот капитан скажет сейчас что-нибудь особенное, но Буграчев потер ладонью лоб и спросил о самом обычном:

— Хлопцы, а как у вас портянки, валенки и вообще одежда, в порядке? А то, видите ли, на войне никогда не знаешь, что завтра делать прикажут… Может, тактические учения, а может, долгий марш или бой.

Он вгляделся добродушными, грустными серыми глазами в лица людей. Темная прядь волос, смоченная потом, прилипла ко лбу, уже пересеченному тремя тонкими морщинками. Когда он снял шапку, у него особенно стали выделяться белые виски и широкие скулы. От его полушубка пахло овчиной и дымом.

Матросову раньше казалось, что герой и внешне чем-нибудь отличается от всех людей, — может, каким-то особенным, рыцарским поведением, одухотворенным взглядом. Но Буграчев прост, как все, даже, кажется, угрюм и скучен. Вид у него тоже самый обыкновенный, и заговорил сразу о портянках. И все же, несомненно, он — герой. Для него, Матросова, полны нового значения простые слова Буграчева о готовности к маршу и бою. Значит, величие духа и умная простота в герое — нераздельны.

Буграчев достал из кармана кисет:

— Закуривайте, кто хочет.

Капитан свернул толстую цигарку, и несколько человек протянули ему огонь, — кто горящую лучинку, кто спичку. Он не спеша затянулся, синей вьющейся струйкой пустил вверх дым и говорил о фронтовой жизни, о предстоящих боях. Потом окинул повеселевшими глазами людей, низкий бревенчатый потолок землянки и распахнул полушубок.

— Хлопцы, а ведь мы только начинаем жить! Впереди ждет нас такая прекрасная жизнь, о какой и не мечтал человек. Это про нас в песне поется: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»… Ведь начали же мы создавать новые моря, изменять направление рек, рыть каналы, орошать пустыни, превращать их в сады и плодородные пашни, выращивать новые, невиданные растения. Да, мы по усмотрению будем изменять и климат и направление ветров… — И глубоко вздохнул, сдерживая взлет собственной фантазии.