Отрочество

Проводились, и рассасываться начали. Мы отказались от предложения доехать до города на извозчике, и пешком пошли, в охотку-то. Денёк хороший такой, што просто ой!

Тёплышко с ветерком, но не жарко. И запах! Акация цветёт так, што ажно голову кружит, опьяняя. Куда там вину! Вот так идёшь по широким бульварам, и запах! И нотка солёная от моря, от камней нагретых. Надышаться невозможно. Дышишь, и дышишь, и вкусно до того, што будто и не запахи акациевые, а счастье само в воздухе разлито.

Кажется, будто вся Одесса и есть та самая акация, и ничего на свете больше и нету. Только запах головокружительный, да улыбки вокруг, и говорок южнорусский, быстрый.

Все вокруг улыбаются, даже и вечно насупленные городовые с багровыми шеями, передавленными тугими воротниками. Вот не хотят даже, а просто — само!

Даже лошади пахнут не потом едким, а теми самыми акациями. И лепестки опавшие на потных их шеях. Даже и копыта подкованные по булыжникам музыкально этак выстукивают, будто не рысцой усталой бегут, а фламенко танцуют.

Цок-цок-цок! Кастаньеты металлические по камням. И говорок напевный, одесский, мелодией вплетается в этот танец.

Счастье!

Разговорились о всяком разном, да не чинно пошли, а вразнобой, да чуть не спиной вперёд. Хохочем! И чувство такое, што таки да! Сильно потом этот день будет одним из самых счастливых! А пока просто — живём. Здесь и сейчас!

— Осто…

— Ой!

— Прошу прощения, милая барышня, — повинился я у зацепленной, шедшей с подружками. Моих примерно лет девицы, такой себе симпатичный южнорусский типаж, — даже и не знаю, как виноватиться перед вами!

— Ничего страшного! — улыбается хорошо так — искренне, а не потому, што так и надо по этикету, — В такой хороший день воздух пьянит сильнее вина!

«— Понимает!» — мелькнуло в голове, и я только поклонился молча, да назад скользнул, шляпой этак перед собой поведя.

Зафыркали мал-мала моему шутовству, захихикали, да и разошлись. А Фира засопела грозно так, но молчит.

— И шо это такое?! — да взгляды грозные забросала. Негромко, но вполне себе весомо спросила. Я даже остановился, только в сторонку сошёл, и на неё — глаза в глаза.

— Фира, — говорю, — сердце моё! Ревновать ты будешь замужем, но если таки да, то может быть и не за мной!

Вздохнула та несколько раз прерывисто, будто перед рёвом. У меня ажно сердце! Но надо. Воспитываю, значица. Если уже сейчас вот так вот, то што там будет дальше?! Она конечно и да, но не через ломание моего мужчинства!

— Мама! — девочка влетела в кухню, воткнувшись головой в спину, и сходу обхватив мать руками. От неожиданности Песса Израилевна чуть не смахнула кастрюлю с печки, — Егорка сказал таки да за нашу будущую свадьбу!

И глаза вверх, сияющие, на поворотившуюся матушку.

— Не так штобы и да как да, но да как планы на будущее! Я заревновала к другой, а он такой — ша! Ревновать будешь сильно замужем, но и тогда не нужно! Мама, он меня любит!

Обхватив так и не отлепившуюся дочь, Песса Израилевна села на подвернувшийся табурет, борясь с неожиданным желанием перекреститься. Вот откуда бы, а?!

Планов на лето у меня громадьё, но пока отдыхаю. Солнце, море, южнорусская кухня и безделье. Знаю уже, што без дел быстро надоест, но пока — после предэкзаменационного марафона и безостановочного визитирования по Одессе с дядей Гиляем, вполне себе и да. Нега томная.

Главное — Мишка. Временами тот ещё баран-баранистый, не лучше Владимира Алексеевича. Если решит, што вопрос принципиальный, то и упрётся! Так и будет хромать, да глазами тоскливыми смотреть на бегающих ровесников.

Пощурившись от солнца, я надвинул кепку на глаза, но коварный план по заманиванию Мишки к докторам не думался на солнечном свету.

— Тётя Песя! — окликнул я её со двора, не снимая с колен пригревшегося полосатого кота тёти Хаи Кац.

— Да, золотко! — выглянула та с каким-то шитьём в руках.

— Вы прошлогодний полуподвал никому не сдавали?

— Нет пока! — и толика лёгкого сожаления в голосе.

— Ключ киньте!

Почти тут же вниз полетела связка ключей.

— Мине таки самую множечко интересно, зачем оно тебе?

— Лелеять коварные планы, — отвечаю вполне себе честно, — для этого нужен таинственный полумрак и зловещие тени.

Сверху сделались большие глаза, а любопытно выглядывающая тётя Хая хохотнула.

— Творческая личность!

— Но не шлемазл! — вскинулась чему-то тётя Песя.

— Та я в хорошем смысле!

— Тогда да, — согласилась успокоено наша почти хозяйка.

Завалившись на доски топчана с невыпущенным из рук тарахтевшим котом, начал думать за Пономарёнка.

Мишка сам себе нашёл работу по специальности. Не так штобы и совсем да, да и не так, штобы и нужно. Для собственного самоуважении и завоевание позиций на Молдаванке через профессиональное мастерство.

Через тётю Хаю, которая Рубин, взяли в одном из соседских дворов швейную машинку в аренду. Такое себе приданное, хранящееся у лупоглазой Двойры до свадьбы, без особого толка. Вроде как и есть приданное, и вроде как даже и шить умеет, но именно што вроде.

Расплачиваться подрядился обучением великовозрастной девахи, сильно засидевшейся и уже мал-мала подвядшей, со всем своим тщательно лелеемым и никому не нужным девством. Ну и деньги пополам.

Сложная схема, да и с временной регистрацией в одесской управе, как ремесленника, проблемы обещаются не самые простые. Или таки нет, и обойдутся без них?

Мишка забаранился, и всё через сам! Попросил народ приглядывать за ним, штобы если вдруг што, то и сразу мне, а не через потом, но нервенно.

И как с ним, упёртым таким, о ни разу не дешёвом лечении? Если просто отдыхать, и то нахлебничество сам себе выдумал!

— Мендель! — ввинтился в мои уши крик, — иди домой!

— Зачем? — отозвался ломающийся юношеский басок, — Я таки устал или шо?

— Ты хотишь кушать!

— Я?! Вам виднее, мама! Иду!

Зевнув, снял осторожно кота, пропотевшего мою рубаху, и потёр глаза. Заснул, н-да… Впрочем, ничего страшного. Дни с дядей Гиляем такими насыщенными были, што наверное, ещё дня три отсыпаться да очухиваться будем.

— Ну што, взлелеял? — оторвавшись от картины, иронически поинтересовался Санька, когда я поднялся наверх.

— Заснул, — признался я честно, — не взлелеялось!

Хмыканье…

— Зато я придумал насчёт полуподвала! Мастерскую хочу, слесарную.

— Зачем?!

— На надом! — отдразнился я, — Просто, ну… тянет иногда руками што-то такое… Хобби. Не сапожничанье! Такое, посерьёзней што.

— Бомбу собрать, — кивнул тот со смешинками. Фыркаю в ответ, но останавливаюсь…

— А знаешь… — в голове всплыл вполне себе рецепт — из тех, которые на коленке. И ингредиенты вполне себе доступные!

— Забудь! — Санька зашагнул ко мне, схватив за грудки, — Сколько глаз вокруг! Ты сейчас как под микроскопом! И вообще!

— Да я понимаю…

— Понимает он… — пальцы на рубахе разжались, разгладив ткань, — точно?

— Да сам же… про глаза! Да и так… зачем?!

Я надулся было — за кого меня принимают! Хм… да в общем-то и верно принимают! Но мастерская всё равно будет. Хобби!

Проверить хочется всякое, из снов и читанного. Теорию в практику перевести. В прошлой жизни, если верить снам, я был таким себе мастеровитым. И очень, очень любопытно проверить некоторые вещи!

Сдаётся мне, што не всё из них уже изобрели. Не так штобы даже и славы с деньгами хочется, а скорее — цепочку технологическую размотать. Смогу, не смогу… шарады!

— Егор! — Фира замахала конвертом ещё со двора, взлетая по деревянной лестнице, — Письмо! Из канцелярии градоначальника!

— Ну-ка…

Вскрывал я его, признаться, не без лёгкого трепета, подозревая всякое нехорошее. Градоначальник, ишь! Небось хорошее не станут!