Последний рубеж

Джоанна вздохнула, подумав, что это очень точно сказано про таких вот упрямцев, как ее брат. Она не собиралась снова пытаться вытянуть ответ из Ричарда – ей пришлось признаться себе, что его гневная вспышка напугала ее: таким злым она его раньше не видела. Но и относиться ко всему философски, как ее мать, тоже не могла, поскольку знала, как страдает Беренгария.

– Неужели мы ничего не можем сделать, матушка?

Алиенора помолчала. Инстинкт требовал защищать Ричарда любой ценой, даже от Джоанны.

– Да… Мы можем дать ему время.

«Сколько же ему нужно времени?» – спросила себя Джоанна. Она знала, что ответила бы ее мать: столько, сколько потребуется. Но как объяснить это Беренгарии? Как удастся объяснить что-либо невестке, когда сама ничего не понимаешь?

Джоанна предложила расчесать волосы матери и, сняв вуаль и покров, залюбовалась их цветом. Некогда глубокий темно-каштановый, сейчас он стал серебристым, как свет луны, и Джоанна понадеялась, что и ее волосы в старости приобретут этот эффектный оттенок.

– Куда ты отправишься после Лизье, матушка? Мы не сможем сопровождать Ричарда в походе, поэтому я собираюсь вернуться в Пуатье. Ты поедешь со мной?

– Нет, я останусь в аббатстве Фонтевро.

Гребень замер на полпути.

– Ты ведь не собираешься принять постриг?

Алиенора тихо рассмеялась.

– Нет, дитя, у меня нет стремления стать монахиней. Но после всех потрясений последних лет я поняла, что мечтаю о монастырском покое. Думаю, пора мне заверить Всевышнего, что я не столь суетна и пресыщена, как утверждают мои враги. Опять же, Фонтевро идеально расположен: близко и к Пуату, и к Нормандии.

Джоанну позабавила эта смесь набожности и практичности. Ее успокоило то, что мать не собирается оставлять светский мир ради мира духовного: ей не хотелось уступать Алиенору даже Господу. Джоанна продолжила расчесывать волосы матери, и они завели разговор о менее опасных предметах, чем оголенные нервы Ричарда. Поэтому молодая женщина растерялась, когда Алиенора вдруг спросила:

– Я не знакома с Раймундом де Сен-Жилем. Что ты о нем думаешь?

Чувствуя, как заливается краской, Джоанна порадовалась, что мать не видит ее лица. До каких пор она будет вести себя, как юная послушница при одном только упоминании имени этого испорченного человека?

– Я бы сказала, что он из того сорта мужчин, против которого матери предостерегают своих дочерей.

Алиенора снова рассмеялась:

– Да, я слышала, что он не похож на своего змея-отца. Говорят, у Раймунда страсть к женщинам, а не к власти.

– Он сказал мне, что не понимает, почему враги считают его катаром, – призналась Джоанна, – поскольку это означало бы, что он должен отказаться от всех удовольствий плоти.

И тут ее озарило, и она удивилась, как не додумалась до этого раньше. Ей хотелось узнать, не женился ли Раймунд снова, хотя она не признавалась в этом любопытстве даже самой себе, и теперь сообразила, что мать, вероятно, знает ответ. Алиенора питала к Тулузе весьма личный интерес, а значит, наверняка хорошо осведомлена о графстве и его обитателях.

– Полагаю, ты слышала, что Раймунд в прошлом году развелся со своей женой? – решилась она.

– Конечно. Я была удивлена, что он так долго цеплялся за этот брак.

Джоанна обнаружила, что бывшая жена Раймунда интересует ее не меньше вопроса, нашел ли он себе новую.

– Неужели их союз был настолько несчастливым?

– Многие ли мужчины будут счастливы с женой, пренебрегающей их ложем? – Алиенора вздрогнула, поскольку Джоанна случайно ударила ее гребнем по виску. – Ты разве не знала, что Беатриса Транкавель катарка?

Джоанна пораженно покачала головой:

– Она всегда ею была?

Алиенора пожала плечами:

– Давно известно, что Транкавели весьма расположены к катарам. Я думаю, что Беатриса уже была Верующей, когда выходила за Раймунда, и с годами стала еще более набожной. Полагаю, ты знаешь, что их священники считают плотские связи величайшим грехом, поскольку те ведут к деторождению. Они достаточно разумны, чтобы не ожидать от своих Верующих целибата, но поскольку Беатрисе хотелось вести более чистую жизнь, она с неохотой исполняла супружеский долг, уверенная, что подвергает риску свои шансы на спасение.

К счастью для Джоанны в покои вошла дама Амария, а вслед за ней пожаловали дама Беатриса и Мариам, и разговор перешел на другие темы. Но позже, лежа в постели рядом с матерью, Джоанна не могла уснуть, осаждаемая постыдными воспоминаниями, от которых ее щеки пылали жарким румянцем. В ушах у нее гремели ее же собственные насмешки над Раймундом за то, что он оставил нежеланную жену; нападки за его отказ сразу признаться в уходе Беатрисы в монастырь. Ему не хотелось этого говорить, потому что монастырь был катарский. С какой радостью его враги использовали бы это против него! И в ту ночь в саду в Бордо она тоже была ему врагом, винила за неудачный брак и даже за то, что он плохой отец для своей дочери. Теперь в ее ушах раздался голос Раймунда. «Ты всегда так скора на суд?» – спрашивал он. Тогда Джоанна даже не стала бы отрицать. Сегодня она поступила бы иначе, да вот только опоздала. Опоздала уже почти на целый год.

Ребенком Джоанна провела несколько лет в Пуатье с девушками, помолвленными с ее братьями: Констанцией, герцогиней Бретонской, и Алисой Французской. Поскольку обе были старше нее, они так и не стали подругами, тем не менее Джоанну удивило холодное приветствие Констанции, когда та прибыла в Кан, пока она не вспомнила, что герцогиня не переносит всех Анжуйцев за исключением Жоффруа. Встреча Констанции с Алиенорой прошла холодно – Джоанна пошутила потом, что они рисковали что-нибудь себе отморозить. Хотя она находилась далеко и не слышала разговора, но подумала, что аудиенция герцогини у Ричарда была нисколько не теплее. Джоанна знала, что он не любил вдову брата: его недоверие коренилось в двух вторжениях Жоффруа в Аквитанию. Но не понимала причин такой враждебности со стороны Алиеноры. А спросив, получила резкий ответ.

– Потому что она лила яд Джеффри в уши, – сказала ее мать, глядя на герцогиню Бретонскую. – Делала все, чтобы отдалить его от семьи и подтолкнуть к союзу с французским королем. А если бы не тот проклятый союз, Жоффруа никогда бы не принял участия в турнире.

Джоанна могла бы согласиться, что Хэл был податливым, как воск, но насколько могла припомнить, Жоффруа ни принадлежал к тем, кто поддается чужому влиянию, даже своей жены. Посмотрев на мать, она решила, что Алиеноре нужно назначить кого-то виновным в гибели сына, и враждебность Констанции делает из нее естественную мишень. Однако Джоанна промолчала, наблюдая, как Констанция делает скупой реверанс и уходит с помоста, задержавшись перед уходом лишь для того, чтобы неохотно поприветствовать мужа, графа Честера. Похоже, Честера встреча с женой обрадовала не больше, чем ее, и Джоанна пожалела их обоих, скованных освященным браком, как два вола, запряженных в плуг.

Когда Ричард позже присоединился к сестре и матери, Джоанна спросила, зачем Констанция приехала в Кан, раз не ищет расположения короля.

– Она хотела узнать, когда ее дочь должна отправиться в Австрию, – ответил он. – И не слишком обрадовалась, услышав, что Леопольд ожидает Энору в Вене к октябрю. Я сказал ей, что пошлю Анну к Эноре в Руан, чтобы они поближе познакомились друг с другом, но это все, что я могу сделать.

Джоанна хотела было возразить, поскольку знала, что Анна будет недовольна. Но секунду поразмыслив, поняла, что обе девушки только выиграют от этого. По крайней мере, они не будут совсем чужими, когда им придется отправиться в свадебное путешествие, нежеланное ни для одной из них.

Оглядевшись, чтобы посмотреть, не подслушивает ли их кто-нибудь, Ричард признался Джоанне и Алиеноре, что не собирается исполнять это условие Вормского пакта.

– Я ничего не сказал Констанции или Анне, так как не хотел давать им ложную надежду. Но думаю, есть большой шанс, что эти браки не состоятся. Мне сообщили, что папа послал Леопольду строгое предупреждение, потребовав освободить моих заложников и вернуть его часть выкупа, в противном случае пригрозил наложить на Австрию интердикт.