Последний рубеж

– Ему было всего четырнадцать. Не многие взрослые мужчины нашли бы в себе столько мужества.

Джоанна подождала, не скажет ли он что-то еще, и когда он промолчал, уважила его выбор и не стала задавать вопросов. Ей хотелось узнать про браки Эноры и Анны с сыновьями Леопольда, но Ричард уже давал понять, что не хочет говорить про заложников, и Джоанна знала, что он резко отказал Анне, когда та опрометчиво попросила его пересмотреть планы на ее замужество – как будто это было в его силах. Джоанна привыкла свободно высказывать брату свое мнение, и необходимость взвешивать каждое слово сбивала ее с толку.

– Матушка надеется, что Джонни явится в Эвре просить тебя о помиловании за предательство. Я очень любила Джонни, когда мы были детьми, чего не могу сказать о мужчине, каким он стал. Я не уверена, что он заслуживает прощения.

– Как и я, – признал он. – Помиловать его еще можно, а вот простить – вряд ли.

Джоанна внимательно посмотрела на него.

– Зачем вообще его миловать? Потому что матушка попросила?

– Какая причина может быть весомее, чем порадовать нашу матушку? – отозвался Ричард весело. – И я понимаю, почему она этого хочет. Пока я не произведу на свет собственного наследника, у нас есть только брат и племянник. Ни Джонни, ни Артур не внушают доверия, но матушка считает Джонни меньшим из зол. Да и я, пожалуй, тоже.

– Не могу с этим спорить. Артуру всего семь и он определенно станет марионеткой Филиппа. Но каждый раз вспоминая, что Джон – следующий в очереди претендентов на трон, ты должен чувствовать непреодолимое желание сделать Беренгарии ребенка.

Она намеренно завела разговор про жену Ричарда, но брат лишь улыбнулся, не клюнув на наживку.

– Есть и другая причина заключить мир с Джонни, – сказал он. – Так мы выведем его из-под тлетворного влияния Филиппа. Брат Саладина научил меня замечательной арабской пословице. Сарацины говорят, что лучше пусть верблюд стоит внутри шатра и гадит за полог, чем стоит снаружи и гадит внутрь. – Джоанна улыбнулась, и он игриво добавил: – Не жалеешь, что отказала ему, ирланда?

Джоанна с притворным неодобрением покачала головой:

– Тебе очень повезло, что французы не узнали о твоем плане выдать меня за аль-Адиля. Представь, что бы они раздули из этого на суде в Германии! – Она чувствовала себя спокойно, произнося это: король свободно говорил о суде, который в конце концов стал его блистательным триумфом.

Он рассмеялся, подтвердив справедливость ее догадки.

– Истинная правда, Джоанна. Если бы Саладин стал моим зятем, отрицать сговор с сарацинами было бы гораздо труднее. Впрочем, мои недруги не верили на самом деле в эти нелепые обвинения, даже эта ручная крыса Филиппа, Бове.

При мысли о заклятом враге на лицо Ричарда набежала тень, и Джоанна поспешно сказала:

– Я знаю, что ты уважал аль-Адиля. Но если тебе вновь придет охота искать для меня мужа, то помни, что я предпочла бы христианина.

Он ухмыльнулся и заверил сестру, что учтет это пожелание.

– Значит, никаких сарацинов, иудеев и еретиков. Какие еще будут требования?

Шутливое упоминание про еретиков пробудило непрошенное воспоминание; Джоанну раздражало, что Раймунд де Сен-Жиль постоянно присутствует где-то на задворках ее сознания, готовый в любой миг завладеть ее мыслями.

– Что ж, меня бы вполне устроила корона, – сказала она, подстраиваясь под насмешливый тон Ричарда, и тот пообещал добавить в список требований титул «король», предупредив сестру, что та рискует никогда не найти мужа, если будет такой разборчивой.

Джоанна радовалась, что им так легко общаться друг с другом, будто и не было этих последних двадцати месяцев. Она почувствовала достаточную уверенность, чтобы впустить в комнату призрак:

– Ричард, нам нужно поговорить о Беренгарии.

Если при упоминании Генриха брат замыкался, то сейчас женщина увидела перед собой замок в осаде: мост поднят, ворота заперты, решетка опущена.

– Ты уверяла меня, что она здорова. – Каким-то образом это простое утверждение прозвучало в его устах укором. – Ты солгала мне?

– Нет, конечно нет! – Джоанну смутила враждебность брата, но отступать было поздно. Как никогда убежденная, что что-то не так, она тронула его руку: – Беренгария не больна, Ричард. Только не понимает, почему ты намеренно откладываешь ваше воссоединение, почему не захотел, чтобы она приехала к тебе в Англию. И я тоже этого не понимаю.

Она почувствовала, как напряглись мышцы его руки. Затем Ричард отстранился и рывком встал:

– Я уже предупреждал тебя, Джоанна – не лезь в наш брак!

– Я не лезу. Я просто хочу помочь…

– Разве я просил помощи? Или Беренгуэла просила? У тебя есть дурная привычка вмешиваться в чужие дела, и я сыт ей по горло!

Джоанна тоже встала, в смятении глядя на него. Не впервые она выговаривала ему за пренебрежение женой, поскольку за время, проведенное с Беренгарией в Святой земле, привыкла заботиться о невестке. Обычно Ричарда ее ходатайство забавляло, иногда раздражало, но лишь однажды он рассердился на нее – на начальной стадии арнальдии. Но таким разгневанным, как теперь, ей его видеть не доводилось. Вместо того чтобы огрызнуться, как она поступила бы в обычных обстоятельствах, Джоанна попыталась успокоить брата:

– Прости меня. Я не хотела вмешиваться…

Он не успокоился, продолжая сердито смотреть на нее.

– Гляди, чтобы это не повторилось. – Голос Ричарда показался ей настолько чужим, что Джоанна смогла только кивнуть в ответ, в кои веки не найдя, что сказать, и испытала невероятное облегчение, когда вошел принесший вино Арн, потому что молчание становилось тягостным. Приняв у юноши кубок, она кое-как смогла поддерживать беседу о пустяках, пока не осушила его, а когда сказала, что ей пора идти, Ричард не стал возражать. Напротив, как ей показалось, он этому только обрадовался.

– Сядь здесь, я расчешу тебе волосы, – предложила Алиенора.

Они были одни: Джоанна предложила подняться в опочивальню до того, как фрейлины присоединятся к ним на ночь. Она села на скамью, как было велено, и наслаждалась кратким благословенным возвращением в детство, предоставив матери поухаживать за ней. Алиенора проводила гребнем по длинным волнистым волосам дочери, задавая убаюкивающий ритм.

– Что случилось, Джоанна? – спросила она спустя некоторое время.

– Днем я ужасно поссорилась с Ричардом, матушка. Я пыталась узнать, почему он держит Беренгарию на расстоянии вытянутой руки, и он обвинил меня, что я вмешиваюсь в его брак.

Алиенора продолжала расчесывать.

– Ну, ты ведь действительно вмешивалась, моя дорогая.

– Знаю, – признала Джоанна. – Но я всегда вмешиваюсь, мама! Я очень люблю Ричарда и в нашу бытность в Святой земле была уверена, что у него и в мыслях не было пренебрегать Беренгарией. Он просто не может думать о двух вещах одновременно и склонен забывать, что у него есть жена, если я не напомню.

– Вполне могу представить, у него хватало поводов отвлекаться. – Алиенора невесело усмехнулась. – Попробуй-ка поступить иначе, когда ведешь священную войну.

Джоанна с улыбкой обернулась.

– Уверена, это оправдание приходило ему на ум, когда я отчитывала его за недостаток уделяемого молодой супруге внимания. – Улыбка ее померкла. – Но тут дело другое, матушка. Прошло уже два месяца с момента его возвращения в Англию. Беренгарии очень обидно, что он до сих пор не послал за ней.

Повернувшись на скамейке, Джоанна пытливо посмотрела на мать.

– Они вроде бы неплохо ладили в Святой земле. Конечно, Беренгария была без ума от него, но и она ему, похоже, нравилась, потому что оказалась милой, верной и при своей скромности не лишена была отваги. Мне известно, что до разлуки в Акре они не ссорились. Что же случилось, раз он так возражает против ее присутствия рядом? Ты разговаривала с ним об этом?

– Нет, не разговаривала. – Алиенора решила опередить следующий вопрос. – И не собираюсь, дорогая. Какой в этом смысл? Тебе пора бы уже знать, что мужчин невозможно уговорить сделать то, чего они не хотят.