(Не) люби меня

Глава 32. Потерять и обрести

— Разумнее было бы отказаться от свадьбы и от коронации, — сказала я вечером, когда пришла к королю в спальню. — Люди ненавидят меня. И их ненависть распространится на вас.

— Пусть это тебя не заботит, — сказал он, как отрезал. — Ты будешь моей женой и королевой. И это — меньшее, что я могу сделать для тебя.

— Ясно, — ответила я, повернувшись лицом к столу, на котором лежали писчие перья, стояли чернильница и шкатулка для бумаг. И еще лежал перстень с королевской печатью. — Идите уже, принимайте ванну, — сказала я, осторожно доставая из рукава халата два письма. — Я давно вас не видела, не испытывайте мое терпение.

Я знала, что после этих слов он пробудет в ванне всего ничего. Но этого времени оказалось более чем достаточно, чтобы положить в шкатулку одно письмо и поставить королевскую печать на второе.

Когда Дидье вернулся, я ждала его в постели.

В ту ночь я не знала усталости, и к трем часам по полуночи уже король запросил пощады.

— Если не остановишься, — предрек он, когда я повела новую любовную атаку, — то я могу и не дожить до утра. Решила доказать, что ты — настоящая Повелительница Короля?

— Вы недовольны? — спросила я.

— Доволен, — он поцеловал меня и крепко обнял. — И счастлив.

Он не мог знать, что таким образом я прощалась с ним. Прощалась навсегда, и не могла им насытиться. И любовь этой ночью была для меня сладка и горька одновременно. Я хотела взять от него всё, чтобы воспоминаний об этой любви мне хватило до конца жизни. Я буду черпать силы в этих воспоминаниях, и буду помнить об этом до самой смерти, потому что дважды любовь обрести невозможно.

Дидье уснул, обняв меня, но как только дыхание его стало ровным и глубоким, я выбралась из-под его руки и выскользнула из постели, унося с собой письмо, заверенное королевской печатью.

Мы с Жозефом покинули Ланварский замок на рассвете. Мужская одежда, принесенная моим бывшим мужем, была мне великовата, но взглянув на себя в зеркало, я убедилась, что это к лучшему — так не заметны полные грудь и бедра.

Взлохматив волосы, я стала похожа на тщедушного подростка, который только-только готовился вступить в возраст совершеннолетия.

С собой я прихватила все монеты, которые нашлись в моей шкатулке — их полагалось раздать милостыней, и несколько украшений попроще, что можно было продать, не опасаясь, что ювелир перережет продавцу глотку, чтобы обладать немыслимым сокровищем.

Жозеф прихватил две корзины с рубашками, и мы поволокли их черным ходом, каким обычно пользовалась прислуга. Никто не обращал на нас внимания, только один раз нам повстречался пьяный лорд и, узнав Жозефа, начал тыкать большим пальцем вниз, фыркая от смеха.

Черный ход охранялся гвардейцами, так как после дневных волнений король приказал усилить охрану. Но нас выпустили беспрепятственно — Жозеф объяснил, что его величество решил пожертвовать свою одежду богадельням, чтобы задобрить горожан. Меня ни о чем не спросили, и я шмыгнула следом за бывшим мужем, прикрывая лицо корзинкой.

О лошадях Жозеф сторговался заранее, и как только городские ворота были открыты, мы выехали и направились к югу. Мы выбирали окольные дороги, и в первой же деревне купили двух кляч и повозку, загрузив ее пустыми мешками и корзинами. Лошадей, купленных в столице, пришлось отпустить — хорошие лошади могли стоить нам жизни, попадись мы разбойникам, да и выдали бы нас. Я не сомневалась, что Дидье отправит за нами погоню.

Я старалась не думать о короле — так сердцу было не слишком больно. Он никогда не был моим, поэтому было бы глупо растравливать душу разлукой. Жизнь — это счастье. Так сказала королева Тегвин. Я подробно описала о ее злодеяниях в письме, оставленном на столе, в королевской спальне. Король прочитает и будет предупрежден, с какой стороны ему готовятся нанести удар. А то, что меня не будет рядом, успокоит горожан, и бунты прекратятся.

В письме не было слов любви. Я посчитала их лишними. И свой отъезд объяснила тем, что не хочу быть королевой, которую ненавидят все, и из-за которой может рухнуть благополучие целой страны.

Жизнь — это счастье. Но если это — жизнь, а не существование. А как можно жить в окружении всеобщей ненависти?

Жозеф не задавал лишних вопросов. Он вел себя так, словно между нами ничего не произошло, и мы были теми же счастливыми молодоженами, что совершали путешествие из южных земель на север. Он не домогался меня, но был необыкновенно услужлив. И когда мы останавливались на постоялых дворах на ночь, по возможности закупал две комнаты. Мне казалось, он искренне хотел нашего примирения, но ни о каком примирении не могло быть речи.

До границы оставался день пути, и, когда мы выехали за стены какого-то захудалого города, где ночевали, я остановила повозку.

— Слезай, Жозеф, — велела я бывшему мужу.

Он спрыгнул с облучка и уставился на меня с готовностью, ожидая дальнейших распоряжений.

— Спасибо за помощь, дальше я еду одна, — сказала я и бросила на дорогу пять монет. — Удачи, если ты ее заслужил.

Я подхлестнула лошадей, и Жозеф сначала замер столбом, а потом бросился за мной, хватаясь за край повозки.

— Диана! — закричал он. — Ди! Я думал, ты простила меня! Я готов ехать к твоей родне! Я готов…

— Отойди! — велела я, выхватывая нож, который прикупила по дороге. — Если хочешь заслужить мое прощение — оставь меня здесь, Жозеф. Иначе я тебя не пожалею.

Восходящее солнце блеснуло на клинке, и Жозеф с проклятьем отпустил повозку.

— Я ведь раскаялся!.. — крикнул он мне уже без особой надежды.

Я только кивнула ему на прощанье, как стороннему человеку. Хотя, он и, правда оказался сторонним в моей жизни. Я опасалась, что Жозеф станет преследовать меня, но он постоял на дороге, опустив голову, потом собрал брошенные монеты и пошел к городу.

Чем ближе была пограничная стена, тем больше я волновалась. Наверняка, из Ланвара уже пришли вести о моем бегстве. Может, Дидье одумался и решил, что лучше отпустить меня, пока королевство не было ввергнуто в хаос. Но что если он и в самом деле, обезумел от страсти и не внял моим предостережениям?

Я положила рекомендательное письмо за рукав, чтобы сразу предоставить его стражникам на границе и, подхлестывая лошадей, тренировалась говорить низким голосом.

Сначала дорога была пустынной, но потом меня обогнала карета, и еще одна. Я небрежно развалилась на облучке и грызла травинку. Главное, не выдать себя.

Уверенность и спокойствие — вот залог успеха.

Уже показались сторожевые башни, когда пошел дождь. Это было совсем некстати, и я поспешно накинула плащ из рогожи, а письмо спрятала за пазуху.

Дорога превратилась в грязное месиво, и, конечно же, повозка тут же застряла.

Проклиная все, я спрыгнула в лужу и отправилась собирать хворост, чтобы подложить его под колеса.

Провозившись на дороге, я перемазалась в грязи, как болотный черт, но смогла вытолкать повозку и повела лошадей в поводу. Сапоги насквозь промокли и хлюпали при каждом шаге, и сама я выглядела так жалко, что когда я добралась до ворот сторожевого поста, у стражника, открывшего смотровое окошко, брезгливо вытянулось лицо.

— Кто такой и куда едешь? — спросил он недовольно.

— Позови старшего, — сказала я, по-мальчишески сплевывая в грязь. — У меня письмо.

— Давай сюда, — велел он.

— Позови старшего, у меня важное дело.

Стражник заколебался, окошко закрылось, и я осталась стоять — под дождем, с колотящимся сердцем. Получится или нет?

Ждать мне пришлось недолго. Смотровое окошко опять открылось, колючие глаза оглядели меня, а потом скрипнули засовы двери.

— Заходи, — последовал приказ, и я вошла, смахивая с лица дождевые капли.

— У меня письмо, — сказала я, доставая и протягивая стражнику свернутый пергамент. — С королевской печатью. Видишь, что здесь написано? — я ткнула пальцем. — «Оказывать помощь и не спрашивать”.