Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Причиной невыхода замуж такого количества женщин в шереметевских имениях была, скорее всего, старая вера беспоповского толка – точно так же, как везде в тех местах, о которых у нас имеются более или менее основательные сведения о присутствии староверов. Что касается имения Вощажниково (Ростовский уезд), сведений как раз достаточно, чтобы допустить вероятность этой причинной связи. Нужно сказать, что в обширных архивных материалах из Вощажниково мы находим лишь некоторые признаки присутствия старообрядцев275. Один небольшой комплект документов дает даже основания считать, что их там было мало: в 1847 г. вотчинное правление задало вопрос двум по крайней мере священникам – не из Вощажниково, а из других сел вотчины – есть ли в их приходах раскольники? Один ответил, что нет вообще, другой, что есть только три четы старообрядцев276. Сам по себе вопрос, по-видимому, означает, что у управляющих было подозрение, что где-то там могут быть староверы, но ответы были утешительные.

Исповедная роспись от 1843 г. церкви Пресвятой Богородицы – одной из трех церквей в Вощажниково – рисует другую картину. Среди ее прихожан 652 были из этой деревни. 35 из 207 женщин 25 лет и старше – 16,9% – никогда не были замужем277. Это число примерно совпадает с процентом взрослых незамужних женщин по данным ревизских сказок и подворных описей вотчины за 1832–1858 гг.278 Только один член прихода – 39-летняя замужняя женщина – была записана как приверженец старой веры. Еще 30 женщин и 21 мужчина, однако, пропускали исповедь по «нерачению» – объяснение, которое специалисты Министерства внутренних дел считали практически безошибочным признаком принадлежности к старой вере. Еще 132 мужчины и 42 женщины пропускали исповедь, потому что были в отъезде; те же самые специалисты отмечали, что подобное отсутствие часто приходилось на период проведения исповедей (см. Введение). Между тем, поскольку многие вощажниковские крепостные действительно уезжали из имения по делам или в поисках работы, я буду считать их отсутствие совершенно невинным279.

Только 4 из 35 женщин 25 и старше лет, не приходивших на исповедь, были не замужем, но еще 10 взрослых незамужних женщин проживали во дворах, из которых 1 или более мужчин старше 25 лет «забыли» исповедаться. В большинстве из этих дворов, вероятно, обитали скрытые староверы: сами по себе ни безбрачие женщины, ни неявка на исповедь не являлись абсолютно верными признаками религиозного инакомыслия, но маловероятно, что наличие двух таких характерных показателей в одном дворе может быть совпадением. Это проясняет ситуацию 14 из 35 взрослых незамужних женщин, достигших возраста 25 лет. Из оставшихся 21, которые жили во дворах, где все либо исповедовались, либо были на заработках, 3 незамужних сестры в возрасте 53–56 лет составляли все население своего двора; 3 незамужних в возрасте 54–62 лет – не сестры – тоже проживали вместе и самостоятельно; еще один двор состоял из вдовца, его незамужней сестры и взрослой незамужней дочери. Как станет ясно из анализа в последующих главах, это наверняка были реликтовые дворы староверов-беспоповцев – то, что осталось после того, как эти дворы приняли обет безбрачия или же пошли на страшный демографический риск, не обеспечив себя адекватным количеством мужчин-производителей. То же самое, по всей вероятности, относится и к двум дворам, каждый из которых состоял из одной незамужней женщины – 37 и 42 лет. Остальные 10 взрослых незамужних женщин жили во дворах с большим, чем у вышеупомянутых, населением. Возможно, некоторые из них остались в девках из-за физического или умственного дефекта, но большинство, скорее всего, не вышли замуж по религиозным причинам. Вощажниковские женщины, бывшие не замужем в 1843 г. – в основном по религиозным соображениям, – и были именно той проблемой, которую Шереметевы пытались и не сумели разрешить с 1796 г.

Примерно то же самое можно сказать о других владельцах крепостных душ. Братья Александр Михайлович и Михаил Михайлович Голицыны, высокочтимый Суворов, всеми поносимый Аракчеев, Ирина Воронцова, иногда Владимир Орлов и другие прибегали к жестоким мерам, чтобы принудить крепостных крестьянок к нежеланному замужеству. Но, скорее всего, бóльшая часть помещиков – тот же Орлов в большинстве случаев, Шереметевы, Глебовы-Стрешневы, Куракины, Панины, Орловы-Давыдовы и так далее – налагали штрафы и другие наказания, но, по имеющимся сведениям, не доходили до применения грубой силы. Штрафы, как все быстро убедились, не достигали желаемого результата, но помещики продолжали их брать в качестве статьи дохода. Штрафы за безбрачие были из той же категории, что куры, орехи или половина овечьей туши, которые многие крепостные обязаны были ежегодно поставлять к барскому столу, и зачастую не более обременительны. Постоянно растущие выводные, несомненно, должны были помешать некоторым женщинам выйти замуж на сторону, но Шереметевы и другие помещики устанавливали размер выводных на том уровне, который, по их оценке, максимизировал их доход, а не на том, который мог бы действительно предотвратить уход женщин из их владений. Продажа отпускных грамот, позволявших женщинам не выходить замуж, преследовала ту же цель. То, что цена вольной обычно рассчитывалась в соответствии с достатком двора, также указывает на намерение в первую очередь увеличить доход. В то время как историки почти единодушно характеризовали эти методы как меры регулирования или контролирования браков крепостных – и изначально они могли преследовать именно такую цель, – в большинстве случаев они таковыми не являлись. Хотя высокий размер выводных влиял на брачный выбор мужчин из более бедных дворов – но из дворов чужих вотчин (не тех, где действовали эти правила), которые могли бы в противном случае сосватать невест из данного имения, – различные поборы за замужество на сторону и за безбрачие, взимаемые душевладельцами, приносили им солидный доход, но едва ли меняли отношение крепостных крестьянок к браку. По крайней мере, таково впечатление от демографических историй орловского имения Сидоровское и шереметевского Вощажниково.

Почти всегда вотчинные правила о браке были подсказаны неоправданными опасениями потери собственности (в виде либо самой женщины, либо тягла, которое без нее не будет создано) при выходе женщины замуж на сторону или же обнаружением, что в вотчине есть незамужние. То есть поведение крепостных в большой степени определяло решения их владельцев. Хотя придумываемые ими брачные режимы у разных помещиков имели разные особенности, в действительности их выбор ограничивался двумя вариантами: положить конец традиционному праву женщин выходить замуж на сторону или извлечь выгоду из брачной мобильности; заставлять женщин выходить замуж любыми, пусть даже самыми зверскими способами или обратить женское отвращение к браку в денежный доход. Право же, неудивительно, что так много помещиков решили извлечь выгоду из брачного поведения своих крестьян.

Как бы мы ни относились к жестокости и жадности вотчинников, вмешивающихся в брачные дела крепостных, их вотчинная переписка помогает нам восстановить историю и географию женского отвращения к браку. Помещики узнали о том, что крепостные крестьянки избегают замужества, только во второй половине XVIII столетия. Реакции вотчинников на это явление определяют по крайней мере один регион, в котором концентрировалось сопротивление браку: Ярославль, Кострома, Нижний Новгород и Владимирская губерния – полоса земли вдоль верхнего и среднего течения р. Волги. Их вотчинная переписка и ревизские сказки XVIII в. дают основания полагать, что женское отвращение от брака, если оно вообще существовало, было неощутимо в Московской, Калужской, Тульской, Рязанской, Орловской и других губерниях к югу и западу от Москвы, несмотря на то что дворянским семьям, которые фигурируют в данной главе, принадлежало в этой части много имений.

275

Трейси Деннисон гораздо тщательнее, чем я, проштудировала эти документы и не нашла в них ничего, что заслуживало бы упоминания касательно старообрядцев в ее монографии, посвященной этой вотчине. Ее анализ очень точен, за исключением Главы о необычной демографической структуре вотчины (De