Другой принц

«Давным-давно, еще при Аррене, когда в стране порядок был, Джон Аррен стареть начал. Этого, конечно, никто не замечал, многие лорда Аррена вообще вечным считали, только сам Аррен так не думал. И вот идет Аррен по коридору, грустные думы думает: что сын у него маленький и хилый, что из жены лорд Долины еще хуже получится, чем из малолетнего сына, ну или один черт, - а тут навстречу ему Варис с кучей анонимок, и в каждой жеманно написано, что все это птички напели. И так тошно стало Аррену, что взял он Вариса за отворот халата, наклонился к его уху и сообщил доверительно, но твердо:

- А ведь помру я, Варис, - и жопа тебе.

- Да вы что, лорд-десница, - залепетал Варис, и даже мысли коварные в нем пропали, о том, что раз может погибнуть один десница, то почему не может умереть и второй… Сколько бы их ни было, десниц-то, важнее ж то, что ему самому – жопа! Аррен так сказал, а Аррен слов на ветер не бросает.

- Точно, Варис, - настойчиво говорит Аррен. – Не станет меня, и через год, много через два, тебе жопа.

- Ну не надо, милорд…

- Жопа, Варис!

И тут Варис полы халата подхватил и как от Аррена по коридору дунет! А еще бы не дунуть, если сам Аррен пообещал, что, во-первых, помрет, а во-вторых, что тебе после этого жопа. Либо Эддард Вариса достанет, либо Станнис, нет для Вариса ничего ужаснее на свете, чем справедливый человек. Вот, скажем, мальчишки-шпионы у Вариса безъязыкие, что с ним за это справедливый и совестливый человек сделает, ну вот хотя бы и не десница, хотя бы принц Лионель…

А Аррен ему как вслед рявкнет, словно пятнадцать лет назад на поле боя:

- ЖОПА!!

Варис только у Великой Септы в себя пришел, чуть было не покаялся».**

- Если бы лорд Варис все еще был мастером над шептунами, а не сидел в темнице, тебя бы пришлось арестовывать за клевету на первых лиц государства, - предупредил хрониста Эддард. – Чем бы ты доказал, что Варис вырывает языки маленьким детям?

Лорд Эддард был многодетным отцом и любил детей, и подтверждение такого обвинения наверняка пробудило бы в нем генерала гражданской войны, у которого Варис покаялся бы во всех своих грехах и интригах, даже не дождавшись приезда Русе Болтона, всегда готового услужить в подобных делах.

- А вы поговорите с Варисом, лорд-десница, - предложил хронист. – Можно начать и ласково, вдруг он сам признается, не видя в своих действиях неизвинимого греха. А подозрение я имею, потому что один человек в подземельях сказал другому: «Мне нужно золото и еще пятьдесят пташек», а тот ответил ему: «Тех, кто тебе нужен, трудно найти, они слишком молоды, чтобы знать грамоту». Только безъязыкому шпиону нужно знать грамоту, чтобы докладывать хозяину, а если шпион слишком молод – кто возьмется развязать язык безъязыкому, не думая, что он может написать свое признание?

Хронист остановился и посмотрел на задумавшегося Эддарда, который уже припомнил рассказ Арьи, и прозвучавшую и в нем, и у хрониста фразу «если может погибнуть один десница, то почему не может умереть и второй?» Диалог про пташек Арья отцу не передала, и спросить у нее, был ли такой диалог, было сейчас невозможно, но фраза и подземелья совпали в обоих рассказах.

- Я просто люблю тихие места, милорд, - легко соврал хронист, чтобы дать объяснение своей осведомленности, в которое не стыдно поверить.

- А мне кажется, что ты опасный человек, - сказал лорд Эддард, но хронист невысоко вскинул руки, словно деснице сдавался большой и многогрешный живот хрониста.

- «Он слишком был смешон для ремесла такого», - процитировал неизвестного в Вестеросе поэта хронист. – Я опасен только для сладких вин, крепкого пива и вкусного мяса. Вот видите, вино-то у меня и закончилось. Пожалуйте записочку на полдюжины разных бутылок и фунт черной икры, история была короткая, на большее не тянет.

По дороге к занавесу, разделяющему миры, хронист все же не удержался от соблазна и прошел мимо камеры Вариса.

- Жоооопа, Варис! – провыл хронист замогильным голосом. – Жооопа тебе! Жоооопа!

Тирион оказался неожиданным бенефициаром оригинальных молитв Тороса, которыми красный жрец храбро терзал слух божества. Тириону просто нравилось беседовать с серьезным и начитанным мальчиком, приносить ему книги, и однажды, чувствуя, что теперь он заслужил право на дружеские безнадежные попытки, Тирион стукнул обездвиженную ногу рядом с коленной чашечкой, не совсем понимая, почему это пришло ему в голову, – скрытное божество, не принуждая людей к вере в него, предпочитает совершать чудеса чужими руками. Нога Брана вдруг дернулась, а у Тириона появилась ничем не обоснованная уверенность, что дела мальчика не так уж плохи, с каковой уверенностью он прежде всего пошел к мейстеру Лювину и чуть не принес свои колени в жертву вестеросской науке, еще ничего не знавшей о сухожильных рефлексах. Мейстер Лювин, вдоволь постучав по Тириону и по себе, разработал для Брана немного варварскую и вполне бессмысленную терапию, но божеству, действующему своими методами, было все равно, за какой завесой прятаться. Терапия постепенно работала, Лювин с Тирионом, который стал его подопытным и по совместительству ассистентом, становились в глазах Кейтилин лучшими людьми в Вестеросе, даже несмотря на скромные результаты, а Рглор, Владыка Света, только досадовал на маловерие Тороса, не верившего в вещие сны, видевшего в пламени фигу и по-прежнему донимавшего Бога Пламени и Теней своими несуразными, но искренними молитвами.

Лювин был лекарем с большим стажем, добрым и внимательным к больному, и быстро заметил момент, когда их доморощенная терапия перестала помогать, а Рглор занялся другими делами, полагая, что Торос что просил, то и получил, а с молитвами он все равно не отвяжется, пока Бран не вырастет и не женится. Возможно, это характеризовало Владыку Света как Великого Сачка, дающего своим последователям по их молитвам, но не щедро, а «на отцепись» - а вот Лювина бестрепетное сообщение своей госпоже о том, что он сделал все, что в его силах, характеризовало как человека честного, бесстрашного, но не очень тонкого. Неожиданно для себя услышав в ответ на это имя Квиберна, Лювин чуть не повалился своей госпоже в ноги, и уж на ее намерение везти сына в Королевскую гавань для дальнейшего излечения ничего не смог возразить, только восславил потом лорда Эддарда за его письмо, в котором тот запретил оставлять замок на старика и трехлетнего ребенка и не велел жене уезжать до возвращения Робба.

Тирион не имел природной склонности к медицине, но обладал конструкторской смекалкой и хорошей фантазией, поэтому, когда Лювин прекратил донимать Брана переставшим помогать лечением, Робб вернулся из похода, скорее смущенный, чем пострадавший в своих славных боях, а Кейтилин собралась вместе с Браном в дорогу, Тирион, пользуясь своим новым положением, велел изготовить для Брана два костыля, привязал их полотенцами накрест к его плечам, и оказалось, что и с еле действующими ногами Бран может стоять, не боясь упасть, кое-как передвигаться и даже стрелять из лука.

- Погоди, ты еще и фехтовать так научишься, - пообещал неунывающий Тирион и начал рассказывать мальчику бесконечную историю, выдумываемую на ходу: про одноногого моряка Джона Сильвера, умело передвигавшегося на костыле по палубе даже в шторм, про его приключения, авторитет и славу, и постепенно изначально задуманный мрачным персонаж превратился в благородного морского разбойника, а Бран решил после Королевской гавани отправиться на Драконий камень к адмиралу Станнису Баратеону.

- А в Белой Гавани мы купим тебе попугая-матерщинника, - заключил один из своих рассказов хулиган Тирион, и Бран рассмеялся – теперь он спокойно спал по ночам, и вместо трехглазой вороны, страшных предсказаний и бесконечного падения ему снились моря, приключения и воинская слава, как обычному мальчишке.

- Э, какой еще попугай-матерщинник? – возмутился Трехглазый Ворон, заглянув в сны Брана, и выругался, длинно, похабно и витиевато – поработай полвека сначала десницей, а потом лордом-командующим Ночного Дозора, не того еще наберешься. – Это чертов карлик про меня, что ли? Что значит: научусь читать карты и прокладывать курс корабля, а потом уйду в корсары, дойду до Залива работорговцев и покажу им драконову мать? Что значит: к черту твою тундру, мы пойдем в Летнее море? Вот ведь спас сорванца на свою голову, даже третий глаз ему открыл… Этак он наломает дров, не говоря уж о фрегатах и крепостных стенах. А кто будет раскрывать семейные тайны, разоблачать злодеев и срывать планы Великого Иного? – и взгляд Трехглазого Ворона устремился в будущее. – Мать моя Блэквуд, да вы что, серьезно, что ли?