Страница 14 из 18
Духовник писателя, один из самых строгих аскетов в России, неутомимый молитвенник, духовно мощный человек протоиерей Матфей Константиновский, часто слышал от своего чада, что его жизненный путь заканчивается, что скоро он предстанет перед Господом.
После поездки в Оптину Гоголь написал духовное завещание, где рассчитывал, что в его родном селе будет организован монастырь, сестры станут монахинями, а его самого похоронят в церкви или в церковной ограде.
Никто не знает недуга, подкосившего Гоголя и болезни, от которой он умер в сорок два года.
Последние дни Гоголя наполнены молитвами, душевными метаниями, суетой, которую создавали вокруг его болезни близкие и друзья. Он слышал голоса, говорившие ему, что он умрет. Сжег личные бумаги, среди которых много важных, в том числе несколько черновых глав из второго тома «Мертвых душ». Распорядился деньгами, отдал наставление относительно людей, которые ему служили, и скудного имущества.
Врачи пытались применить для излечения Гоголя новейшие методики, например, магнетизм. Но Гоголь все время читал Иисусову молитву и эксперименты над ним не удавались. Его сажали в теплую ванну, обливали холодной водой, ставили к носу пиявки, общались, как с невменяемым человеком. Даже были попытки неожиданно сбросить его с кровати, чтобы Гоголь от этого пришел в себя. И среди происходящего единственным утешением оказывались весточки из Оптиной пустыни.
Старцы просили писателя принимать лечение от врачей. Николай Васильевич относился к этому, как к послушанию, благословение на которое получил из святого места.
После оптинского письма он не оказывал никакого сопротивления странным процедурам, которым его подвергали.
Умирал с четками в руках, последние дни все время твердил Иисусову молитву и стих из деяний апостолов: «Всегда радуйтесь и непрестанно молитесь!»
Последними словами Гоголя стали: «Как сладко умирать!» и «Лестницу! Поскорее, давай лестницу!» Удивительным образом это совпало с тем, что видел во сне незадолго до своей кончины почитаемый Гоголем святитель Тихон Задонский.
После смерти писателя друзья переслали в Оптину пустынь извещение и пятнадцать рублей серебром на помин души новопреставленного. Монахи Оптиной получили возможность одними из первых познакомиться с «Размышлениями о Божественной Литургии» Гоголя. Они нашли это сочинение «запечатленным цельностью духа и особенным лирическим взглядом на предмет».
Мать Гоголя Мария Ивановна прислала в Оптину письмо и деньги, а потом приехала сама.
От Игумена Моисея она получила заверение, что с февраля 1852 года «исполняется по душе его поминовение в обители нашей на службах Божиих и навсегда продолжаемо будет». В 1988 году, после возрождения в обители церковных служб, непрестанное поминовение Николая Гоголя в Оптиной пустыни было возобновлено.
На родине писателя местные крестьяне не хотели верить, что Гоголь умер, и среди них родилось сказание, что в гробе похорон кто-то другой, а барин будто уехал в Иерусалим и молится о них. И в этом была духовная правда: Гоголь переселился в Иерусалим Небесный, Горний и там, как призывал при жизни, молится за возложенную православную Россию.
В конце ХХ века, через несколько лет после своего возрождения, обитель пережила страшную трагедию: в пасхальную ночь трое ее монахов были убиты ритуальным способом: кинжалом в сердце. И вот эта боль сразу же потребовала от новой братии призвать все свои душевные силы, чтобы осмыслить и пережить страшную беду. Поэтому в обители сразу же появился особый стержень, духовная основа, которая влияет на все, что происходит внутри монастыря.
Надевать шубы Дедов Морозов на территории монастыря мы с Васей не дерзнули. Остались в обычных одеждах, которые мудро взяли с собой. Поначалу все шло хорошо: благочинный буквально за руку переводил нас из храма в просфорню, из просфорни – на кухню, из кухни – на скотный двор. Это было большое хозяйство, которое еще находилось в становлении, но размах его уже был виден. Ведь монастырь в сутки должен накормить около тысячи человек братии, паломников, гостей и трудников. А в такие праздники, как Рождество, – и того больше. Я пытался объяснить, что наша цель – сделать материал, как обитель готовится к большому празднику, но благочинный это не очень-то понимал:
– Как мы готовимся? Да никак! Службы в церкви – это и есть наша подготовка.
– Нет, – сказал я, – посмотрите: вон весь двор в елях, значит, украшать храмы будете к Рождеству, наверное, что-то испекут для вас на кухне.
– Но кому это интересно? Это не надо показывать. Покажите, что у нас службы идут! И достаточно.
Но все-таки хозяйство нам снять разрешили. Благочинный сказал несколько слов, давая интервью близ скотного двора. Это особое место для обители. Не просто кони, коровы, быки… Каждого, кто приезжает потрудиться в Оптину, сразу отправляют на скотный двор и смотрят: если к животным хорошо относится, значит, и людей любить сможет.
Потом нас завели в рабочую трапезную. Оператор Максим немного поснимал на камеру обед для трудников, а мы с Дмитрием, Васей и водителем Егором сразу сели за общий стол. Ведь неизвестно, сможем ли где-нибудь еще поесть. Один монах стал читать наставления святых отцов, а трудники молча подставляли тарелки ответственным по столам за раздачу пищи. Порции трудовому народу накладывали, не скупясь. Я смотрю: мои спутники побледнели, шепчут:
– А долго будет трапеза идти?
– Пока последний человек все не съест.
А чтец все читал. Мои спутники с ужасом посмотрели на огромную гору вареной картошки на своей тарелке. Попытались осилить хотя бы несколько ложек – ничего не вышло. Большинство уже доедало свои порции, а моим казалось, что все на них смотрят и ждут, когда они завершат трапезу.
Оказалось, аппетит моим сотоварищам перебил характерный запах со скотного двора. Ничего не смогли с собой поделать московские мальчики; хоть и очень проголодались, но еда им в этот раз была не в радость. Погибающих телевизионщиков спас благочинный, который куда-то отлучался по делам:
– Зачем вы тут ели? Здесь надо было только снимать. Мы для вас специальный стол накрыли.
Этим специальным столом я, только что отобедавший в трудницкой вермишелевым супом, квашеной капустой и картошкой, мог лишь любоваться сытым взглядом. А ребята, наоборот, жадно наверстывали упущенное: жареная картошечка, рыбка, салатики из личных запасов повара, грибочки разных видов… После трапезы я снова начал донимать благочинного насчет телесъемок:
– Отец Владимир, не можем вернуться с одним только вашим интервью! Надо, чтоб в репортаже еще кто-то из братии говорил, а лучше, если несколько человек!
– Да вы этим только смутите братию. Не нужно вам брать интервью.
– Даже настоятель нам несколько слов не скажет?
– А вот он идет, сейчас у него спросим.
Настоятель посмотрел на нас по-доброму, поздоровался, стал рассказывать про монастырь. Оператор решил тихонечко его в это время подснять. Отец Венедикт махнул на него ручкой и говорит:
– Не снимай ты ничего сегодня, лучше посмотри, какая у нас здесь красота кругом.
И сразу после этого что-то случилось с камерой. Я-то думал, что у нас репортаж про предрождественскую жизнь обители был уже в кармане и оставшееся время мы проведем именно в любовании красотами, но оператор Максим вынес свой приговор: кассета бракованная, надо переснимать буквально все!
Вот что значит запрет настоятеля! Даже ласковый!
Световой день закончился, и мы на машине вернулись в Козельск. Искать ночлег. Это было бесполезно. Попытались снова постучаться в офицерское общежитие. Получили от ворот поворот.
Не ночевать же в машине! Стали спрашивать людей на улице, не сдаст ли кто угол для съемочной группы на одну ночь. На это неожиданно решился прапорщик, который дежурил на здешнем КПП: все равно он ночью на службе, а по триста рублей с человека ему не помешают.
5 января
А утром снова со всеми вещами стояли под монастырскими воротами и с поста дежурного вызванивали благочинного монастыря. Все чувствовали: Оптина, как неожиданно открылась для нас, так же взяла и закрылась. Благочинный объявил, что плохо себя чувствует и не придет, что у нас уже достаточно материала снято, а если чего-то не хватает, то мы сможем сами выйти из положения.