Страница 9 из 24
Что и говорить, люди – подобно другим животным – явно не все одинаковы. Некоторые извлекают больше энергии из окружающей среды, нежели другие; некоторые производят больше потомства, нежели другие; и, наконец, некоторые более любопытны, креативны, умны либо практичны, нежели другие. Однако третье последствие нашей «животности» заключается в том, что большие группы людей, в отличие от отдельных индивидуумов, во многом подобны друг другу. Если вы случайным образом возьмете из толпы двух людей, они могут оказаться настолько разными, насколько вообще это можно себе представить. Но если вы сопоставите две толпы в целом, то они, скорее всего, будут близким подобием друг друга. А если вы сопоставите миллионные группы – как это делаю я в данной книге, – то в них, скорее всего, будут очень близкие пропорциональные соотношения числа энергичных, плодовитых, любопытных, креативных, умных, разговорчивых и практичных людей.
Эти три наблюдения – сделанные, скорее, на уровне здравого смысла – объясняют многое в ходе истории. На протяжении тысячелетий социальное развитие в основном шло по восходящей линии – благодаря нашей любознательности – и в целом ускорялось. Одни хорошие идеи порождали другие хорошие идеи. А раз заимев хорошие идеи, мы обычно их не забываем. Но, как мы увидим далее, одна только биология не объясняет всю историю социального развития. Временами социальное развитие на длительные периоды останавливается, без какого-либо роста вообще. Порой же оно даже идет на убыль. Просто знать, что мы являемся умными шимпанзе, оказывается недостаточно.
В таких случаях на сцену выходит второй инструмент – социология[28]. Она сообщает нам как о том, что вызывает социальные изменения, так и о том, какие последствия эти изменения порождают. Одно дело для умных шимпанзе – сидеть и что-то пытаться делать, и совсем другое дело – сделать свои идеи популярными и изменить общество. Для этого, по-видимому, требуется своего рода катализатор. Роберт Хайнлайн, великий научный фантаст, некогда сказал, что «прогресс двигают не те, кто рано встает, его двигают ленивые мужчины, старающиеся изыскать более легкие способы сделать что-либо»[29],[30]. Как мы увидим ниже в этой книге, данная «теорема Хайнлайна» верна лишь отчасти. Ибо ленивые женщины играют столь же важную роль, что и ленивые мужчины, и лень – не единственная матерь изобретательности. «Прогресс» зачастую – это, скорее, избитое слово для обозначения того, что произошло. Но если мы немного конкретизируем мысль Хайнлайна, то, полагаю, она может стать хорошим кратким изложением в виде единственной сентенции причин социальных изменений, которые мы, скорее всего, отыщем. Фактически по ходу этой книги я стану предлагать не столь лаконичную ее версию в качестве моей собственной «теоремы Морриса»: «Причиной перемен являются ленивые, жадные и испуганные люди, которые ищут более легкие, более прибыльные и более безопасные способы что-либо делать. И они редко знают, что они делают». История учит нас, что, когда возникают затруднительные обстоятельства, – начинаются перемены.
Жадные, ленивые и испуганные люди стремятся добиться более предпочтительного для себя баланса в плане комфортности, чтобы работать как можно меньше и при этом быть в безопасности. Однако этим дело не исчерпывается, поскольку успехи людей в собственном воспроизводстве и в присвоении энергии неизбежно вызывают усиленную эксплуатацию ресурсов (интеллектуальных и социальных, равно как и материальных), доступных для них. Рост уровня социального развития порождает те самые силы, которые в дальнейшем его подрывают. Я называю это парадоксом развития. Успех порождает новые проблемы. Их решение порождает опять-таки дальнейшие проблемы. Жизнь, как говорится, – это долина слез.
Парадокс развития все время проявляет себя и заставляет людей постоянно делать трудный выбор. Зачастую люди оказываются не в состоянии справиться со своими проблемами, и тогда социальное развитие останавливается или даже идет на убыль. В других же случаях, однако, лень, страх и жадность объединяются, побуждая некоторых людей рисковать, идя на инновации, чтобы изменить правила игры. Если по крайней мере некоторые из них добиваются успеха и если большинство людей в дальнейшем перенимает успешные инновации, то общество может преодолеть «бутылочное горлышко», обусловленное ресурсами, и уровень социального развития будет продолжать возрастать.
Люди каждый день сталкиваются с такими проблемами и решают их. Вот почему уровень социального развития с конца последней ледниковой эпохи в целом продолжает расти. Но, как мы увидим, в некоторые моменты парадокс развития создает труднопреодолимые «потолки», которые можно осилить лишь в результате подлинно трансформативных перемен. Социальное развитие застопоривается в этих «потолках», что вызывает отчаянную борьбу. Раз за разом мы увидим, что когда обществам не удается решить проблемы, стоящие перед ними, то их начинает терзать ужасный набор бед: голод, эпидемии, неконтролируемая миграция и крах государства. В результате стагнация переходит в упадок. А если голод, эпидемии, миграции и крах государства соединяются с другими силами разрушения – наподобие изменений климата (в совокупности я их называю «пятью всадниками Апокалипсиса»), – то спад может превратиться в гибельный крах на сотни лет и «темные века».
Следует отметить, что биология и социология объясняют большую часть картины истории, а именно: почему уровень социального развития в целом растет, почему временами его рост происходит быстрее, а временами – медленнее и почему он порой снижается. Однако эти биологические и социологические законы являются константами, применяемыми повсеместно, – для всякого времени и всякого места. Они – по определению – говорят нам о человечестве в целом, а не о том, почему люди в одном месте живут жизнью, настолько отличающейся от жизни людей в другом месте. Чтобы объяснить это, на протяжении книги я буду все время заявлять, что нам необходим и третий инструмент – география[31].
Три условия: место, место и место
«Искусство биографии отличается от географии», – заметил юморист Эдмунд Бентли в 1905 году. – В биографии речь идет о людях, а в географии о картах»[32],[33]. Долгие годы люди (в британском понимании – мужчины из высших классов) доминировали в повествованиях историков – до такой степени, что история была еле отличима от биографии. Такое положение изменилось в ХХ веке, когда историки сделали заслуживающими внимания людьми также и женщин, мужчин из низших классов и детей, добавив их голоса в общую мешанину. Но в этой книге я хочу пойти дальше. Раз уж мы согласились, что люди (в больших группах и в более новом и более широком смысле этого слова) во многом подобны друг другу, я буду утверждать, что все, чего еще недостает, – это карты.
Многие историки реагируют на это утверждение, как бык на красную тряпку. Одно дело, говорили мне некоторые из них, – отказаться от старой идеи, согласно которой разный ход истории на Востоке и Западе определили немногие великие люди. И совсем другое дело – говорить, что культура, ценности и убеждения не имели существенного значения, и искать причину владычества Запада всецело в действии грубых материальных сил. Но это – более или менее – именно то, что я намерен делать.
Я буду стараться показать, что Восток и Запад за последние пятнадцать тысяч лет прошли через одни и те же этапы социального развития, причем в одном и том же порядке, поскольку они были населены одними и теми же разновидностями человеческих существ, которые порождали одни и те же «разновидности» истории. Однако я также буду стараться показать, что они делали это не одновременно и не с одинаковой скоростью. Я сделаю вывод, что биология и социология объясняют глобальные схожие моменты, в то время как география объясняет региональные различия. И в этом смысле именно география объясняет, почему властвует Запад.
28
Я использую слово «социология» как краткий термин для обозначения социальных наук в целом и в первую очередь − скорее тех их направлений, которые обобщают знания о том, как функционируют все сообщества, нежели тех, которые сосредотачивают внимание на различиях. Это определение идет вразрез с традиционными научными толкованиями, применяемыми в социологии, антропологии, экономике и политических науках, и прежде всего относится к тем областям, где биология и общественные науки стыкуются друг с другом. В особенности это касается демографии и психологии.
29
Хайнлайн Р. Э. Достаточно времени для любви. Пер. Ю. Соколова.
30
8. Heinlein, 1973, p. 53.
31
География, как и биология, и социология, – это огромное и не строго определяемое поле деятельности (фактически настолько не строго, что начиная с 1940-х гг. многие университеты решили, что это вообще не академическая дисциплина, и закрыли свои географические факультеты). Я по большей части обращаюсь к социально-экономической и/или экономической географии, нежели к физической.
32
В оригинале обыгрывается созвучие слов chaps – люди и maps – карты. – Прим. перев.
33
Bentley, 1905, p. 1