Страница 2 из 4
– Конечно, – радостно ответил подпоручик, и они не спеша продолжили путь в сторону госпиталя.
* * *
Дитрих стоял на бруствере окопа с биноклем в руках и рассматривал позиции русских. Опасаться ему было нечего. Для стрелкового оружия расстояние между ними было слишком большим, а артиллеристские обстрелы с обеих сторон уже не велись больше недели. Целых полгода они топтались у этой проклятой цитадели русских. Обойти крепость возможности не было из-за окружавших её со всех сторон непроходимых болот. Артиллеристские обстрелы тоже не дали результатов, несмотря на то что за одну только неделю первого артобстрела было выпущено более двухсот тысяч снарядов. Тучи пыли, огня и дыма застилали всё видимое пространство в том месте, где находилась крепость. Это был ад! Одно сплошное зарево! Казалось, что никто и ничто не может выжить в этой ужасающей мясорубке. Но мало того, что защитники крепости выстояли, – они при этом умудрились огнём своей артиллерии повредить две «Берты», мортиры крупнейшего калибра, специально переброшенные с другого фронта для уничтожения крепости. После этого командованием было принято решение отойти на позиции, недосягаемые для вражеской артиллерии.
Полгода! Целых полгода они торчат здесь, а могли бы уже дойти до русской столицы! Дитрих так давно не был дома. А ведь там, в далёкой и спокойной Пруссии, осталась его невеста. Они так и не успели пожениться. Ну ничего, завтра всё наконец свершится. Командование, устав от бесперспективности бомбёжек и обстрелов, приняло решение провести газовую атаку. Под покровами ночи на передовую было переброшено и тщательно замаскировано тридцать газовых батарей. Несколько тысяч газовых баллонов со смесью хлора и брома. Оставалось только ждать попутного ветра.
И вот, спустя десять дней ожидания, ветер, наконец, поменял направление в сторону крепости русских, и войска получили секретный приказ: начать газовую атаку завтра утром, предварительно нанеся сокрушительный артиллерийский удар из всех орудий. У них в полку служил фельдфебель, который присутствовал при первой газовой атаке, проведённой в Бельгии под городом Ипр. Там крепость пала за несколько часов. Ужасающее, говорил, зрелище. Люди, находившиеся на открытом воздухе, вымерли почти все, остальные корчились в страшнейших муках. Всё было истреблено в радиусе пятнадцати километров. Оставшиеся в живых завидовали мёртвым.
Дитрих снова взглянул в бинокль. Ничего не ожидавшие русские солдаты, расстелив шинели прямо на земле, беспечно отдыхали. Пели песни и курили самокрутки, наслаждаясь временным затишьем. Он увидел, как со стороны основного форта подъехала кибитка с красным крестом. Из неё поочерёдно вылезли священник и молодой офицер, который помог спуститься на землю симпатичной девушке в одеянии сестры милосердия. Священник направился в сторону окопов, где расположились отдыхающие солдаты, а офицер с девушкой, держась за руки, направились в сторону небольшого холма, откуда открывался прекрасный вид на реку. Офицер снял китель и расстелил его на земле. Они присели и стали о чём-то беззаботно болтать, любуясь гладью воды. Дитрих пригляделся повнимательнее, и сердце его на мгновение сжалось. Девушка так была похожа на его Лизу! Такая же белокурая, стройная и красивая, с длинной косой. Только на лице у неё не было симпатичных веснушек, как у его невесты. Он на секунду представил, что будет завтра с этим прекрасным созданием, и озноб пробежал по коже. Глаза его непроизвольно закрылись. Как она попала сюда? Зачем? Солдаты и офицеры – это мужчины, воины. Умирать на войне – это их судьба, и тут всё просто и понятно. А она? В голове возникла мысль, ужаснувшая его: ведь это бесчеловечно – травить живых людей газом!
Усилием воли Дитрих заставил себя открыть глаза и вновь посмотрел на влюблённую парочку. И вдруг жалость сменилась ненавистью. Кровь ударила в виски. Кругом война и смерть, а они воркуют, как будто ничего этого вокруг не существует! Голубки! Они здесь в любовь играют, а он свою Лизу почти год не видел! Ну ничего, будет вам завтра любовь зелёная, прямо до гробовой доски!
Дитрих оторвал взгляд от бинокля и встряхнул головой.
– Жалко ему стало, видите ли, – произнёс он вслух, – сопли распустил. А его кто с Лизой пожалеет?
Долой сантименты, это война! Здесь прав тот, кто победил, а победителей не судят. Как и какими средствами досталась победа – это уже вторично. Оправдание завтрашнего действа успокоило его и привело в обычное состояние. Дитрих резко развернулся и твёрдой походкой направился к себе в блиндаж. Надо было успеть отдохнуть. Завтра рано вставать.
Котлинский расположился за импровизированным столом блиндажа, который ему соорудили и обустроили солдаты его взвода. Котлинский был к своим солдатам строг, но справедлив, в отличие от большинства господ офицеров. Среди них давно ходили слухи, что подпоручик сам выходец из «простых», то есть из крестьян, и всего в этой жизни добился сам – благодаря упорству и отваге. Потому солдаты его и уважали.
Настроение у подпоручика было прекрасное. После прогулки с Марией по берегу реки душа его просто пела. Неприятный осадок, оставшийся после перепалки со штабс-капитаном, улетучился. Омрачали его душевное состояние лишь переживания по поводу того, что Мария находилась на самой передовой. На самом опасном участке обороны крепости. Котлинский размял в пальцах длинную папиросу и закурил. Вспомнились нежные руки любимой, запах волос. С одной стороны, он был безумно рад тому, что Мария находилась здесь, рядом с ним. Но с другой…
Мысли подпоручика перебил стук в двери блиндажа. После разрешения войти на пороге, пригибая голову, появился солдат, выполнявший обязанности посыльного.
– Разрешить доложить, Ваше благородие? – чётко отрапортовал он.
Котлинский кивнул головой.
– По вашему приказанию доставлен ефрейтор Скорняков.
– Хорошо, – выдохнув очередную порцию дыма, сказал подпоручик, – пусть войдёт.
Посыльный ловко выскочил наружу, и следом в дверях появился ефрейтор.
– Ефрейтор Скорняков по вашему приказанию прибыл, – доложил вошедший.
Котлинский внимательно посмотрел на него. Ефрейтор был постарше его лет на пятнадцать. Сдвинутая на левый бок фуражка говорила о залихватстве характера, а умные глаза смотрели на подпоручика с вниманием, но никак не с подобострастием, свойственным низшим чинам в общении с офицерами. Он стоял чуть пригнувшись. Высота потолка в блиндаже была маловата для него. Котлинский, улыбнувшись, затушил папиросу и предложил ефрейтору сесть на табурет, находившийся в углу.
– Ты ведь хороший солдат, Скорняков. Отличный пулемётчик. Можно сказать, лучший во всём нашем Землянском полку. Опять же, Георгием награждён. Получается, за Отчизну нашу и царя-батюшку не щадишь живота своего. Так скажи мне: какого рожна ты солдат баламутишь?
– Никак нет, Ваше благородие. Я…
– Не надо, – махнул рукой подпоручик, предвосхищая ответ, – мне уже доложили. Я просто правду хочу услышать. Разговор этот останется между нами. Слово офицера! Я понять хочу: зачем тебе, человеку далеко не глупому, это надо? Ты что же, по убеждениям к этой когорте революционеров и смутьянов принадлежишь, или так, романтики захотелось?
– Ну, ежели честно, то по убеждениям. Только к революционерам, а не к смутьянам, Ваше благородие.
– Брось ты это, Скорняков! По сути, это одно и то же. Ты доблестный и опытный солдат, и нужен мне живым и здоровым, а не подвешенным на ближайшей берёзе. Меня сегодня офицер из контрразведки открытым текстом про тебя спрашивал. Так что приказываю: прекратить на время военных действий всякую агитацию, иначе я и гроша не дам за твою жизнь! Ясно?
– Так точно, Ваше благородие!
Котлинский ещё раз внимательно посмотрел на ефрейтора:
– Неужели вы и вправду думаете, что, подняв простой народ против царя, сможете изменить мир к лучшему? Как там у вас, у революционеров: у буржуев всё отобрать и поровну разделить? А если отдавать не захотят – тогда как? Убивать? Но это же утопия! Разве можно на крови что-то доброе и хорошее построить?