Страница 15 из 26
В иной ситуации это подвигло бы тебя на размышления о наличии разума в таком, казалось бы, вздорном существе. Но не тогда. Ты перестанешь есть, размышляя о голодной гусенице.
Зачем людям вообще дался этот шёлк? Что, других тканей нет?
По ночам ты будешь прислушиваться, не пищит ли от голода твой шелкопряд.
Выручит папа. «Саня, давай отвезём её в Байрамали, в тутовую рощу, и там отпустим. Пусть сама кормится, едят её мухи. Скажем в школе, что убежала. А то ведь она у нас сдохнет». Так мы с ним и сделали.
25
Учитель туркменского появится у нас в пятом классе. Это будет огромный худой сутулый туркмен в чёрном – в любую жару – костюме и в чёрном же галстуке. Самое пугающее в облике этого, в общем, доброго человека – это то, что один его глаз обезображен бельмом и, казалось, всегда смотрит в другую сторону. Кроме того, он всегда печален, потому что предмет его не вызывает у детей совершенно никакого интереса.
Вы не понимаете, зачем он вам нужен, а толком объяснить это вам никто не может. Учебник бездарен: трактора – тракторлар. Инженеры – инженерлар. Бир манат – один рубль. Еки манат – два. Уч манат – три. Короче, бир, еки, уч, дорт, бяш…Ну, и так далее.
Маленькие советские колонизаторы поневоле, вы наивно считаете, что туркмен в Туркмении должен знать по-русски, а русский в Туркмении по-туркменски знать совсем не обязан. Может быть, за это вас и кусают пиндинки?
Скоро Империя рухнет, Туркменистан станет нормальной восточной деспотией и перейдёт на латиницу.
А тебе твой туркменский послужит только однажды: много лет спустя, на азербайджанском полустанке между Баку и Ереваном босоногий мальчишка, торгующий дыню, назовёт тебе цену на своём языке: «Беш манат», услышит от длинного тощего дядьки в джинсах встречное предложение «уч манат», выронит дыню прямо тебе в руки, получит вместо пятёрки трояк, да так и останется стоять, как поражённый громом, когда тронется поезд.
26
В самом начале 60-х из небытия объявится дед. Его письма сначала найдут его сестру тётю Женю в Армавире. От неё он узнает, что все живы, что Ирочка вышла за лётчика, что Наденька живёт с ней и внуками Сашенькой и Юрочкой в Средней Азии.
Он напишет письмо Наденьке и вышлет его в Армавир, где тётя Женя переложит письмо из американского конверта в советский и перешлёт в наш азиатский гарнизон.
Наденька, несколько ошарашенная появлением американского мужа и ещё не успевшая забыть самострочные бюстгальтеры на армавирском рынке и духоподъёмные беседы в армавирской ГБ, на первые письма, скрепя сердце, ответит, потом их переписка заглохнет, и главным дедовым корреспондентом почти на двадцать лет станет твоя мама.
Как скоро выяснится, перекладывание писем было примерно так же эффективно для сокрытия этой страшной тайны, как голова страуса в песке, и скорее было просто соблюдением неких приличий: представляю себе американский конверт с американской маркой и указанием номера папиной воинской части в качестве адреса.
1 октября 1961 года
……………………………………
Очень рад, что ты с Аркашей живёшь в дружбе и редко ссоритесь. Ссориться – вообще последнее дело. Когда-то мы тоже ссорились с мамой, и мне казалось, что меня недостаточно ценят, мной недовольны, и я говорил маме: «ну хорошо, вот меня не будет, поживи без меня!..» И в мыслях был доволен, что ей без меня будет трудно. А вот теперь отдал бы всё, чтобы вернулось то время, чтобы не повторить той страшной ошибки, когда я бросил вас, ушёл от вас.
Чувствую в твоих письмах какую-то недоговорённость, твоё или мамы неудовольствие, плохо скрываемую мамину обиду. Объясните мне, и я выложу вам всё, что имею на своей совести. Писать буду каждую неделю, пока не надоем вам, и вы не запросите пардону.
Октябрь 1961 года
Надя моя родная, дорогая!
Спасибо тебе за твоё громадное, на пяти листах, письмо. Это был подвиг с твоей стороны, и это очень дорого и важно для меня. Ты говоришь, что только два раза видела меня во сне, а я очень часто бываю дома с вами, но каждый раз мой визит осложняется неприятностями: появляется Титаренко и спрашивает воен. билет, или на улице встречу Николаева и прячусь от него. Когда иду домой с вокзала, я не иду прямо, а пробираюсь по Лермонтовской и потом по другой стороне, крадучись, иду к вам. Масса всяких вариантов, но непременно, каждый раз меня ищут, преследуют, ловят. И вас всех вижу такими, какими оставил когда-то. И каждый раз просыпаюсь от собственного крика, плача.
……………………………
Ты убила меня сообщением о недостатке Игоря, что он пристрастился к водке. Что у него компания такая завелась? Или горе какое заливает? Странно это очень и ни на что не похоже. Отчего он мог свихнуться, молодой человек, полный сил и здоровья? Что его угнетает? Конечно и ты, и Аркаша, и Ирочка, все вы должны помочь ему справиться с этим недугом, побороть его. Я утешаю себя тем, что это всё по молодости, по глупости, он должен образумиться, взять себя в руки; если он добрый хороший человек, он не захочет огорчать своих близких, родных… Я очень огорчён этой новостью. Возможно, его профессия тому причиной.
15 октября 1961 года
Моя дорогая, родная Надя!
Спасибо большое за твоё хорошее, ласковое письмо, спасибо за тёплые добрые слова, а самое главное – спасибо большое, сердечное за присланную карточку Лёки. Это самый дорогой, самый драгоценный подарок для меня. Как и полагается, ночь после этого я не спал совсем, а на второй день на работе у меня перед глазами Лёка и постоянно слёзы заволакивают глаза. Боже мой! Как незаслуженно и жестоко я наказан, как тяжело переживать разлуку.
Передо мной сейчас две карточки: Лёка с Ирочкой маленькие и вторая – Лёка большой. Я тщательно присматриваюсь к нему, ищу что-нибудь родное и знакомое и не нахожу. На карточке я вижу красивого, здорового молодого человека с большим открытым лбом, с пушкинскими баками, но ни твоих черт лица, ни своих не улавливаю. Не знаю, какого он роста, полный или худой. И всё-таки так радостно и трогательно сознавать, что ведь это Лёка – сын родной, самый близкий и дорогой человек, это тот Лёка, который когда-то рано утром вставал вместе со мной, одевал меховую шубку и говорил, что он мой помощник, и мы отправлялись вместе с ним чистить после свиней их прелести. Или на ёлке, когда он в длинных штанишках, положив руки в брюки, важно расхаживал вокруг ёлки и рассматривал игрушки. Вот такой он остался у меня в памяти, в моём сердце.
……………………………
Да, кстати, нарисуй мне и Аркашу, какого он роста, полноты, сравни с кем-нибудь знакомым мне. Мне это надо знать.
………………………………….
И ты права, что я даже представить не могу всех тех ужасов, нужды и нищеты, какие вам пришлось пережить без меня. Спасибо Аркаше, спасибо за его доброе сердце, за его колоссальную помощь тебе, Игорю, своей семье. Может быть ты и права, что за слёзы – горе Бог послал вам Аркашу.
…………………………………….
Ты не поймёшь меня, почему я думаю, что мы не увидимся. Я много раз говорил тебе об этом, это не страх, я не боюсь за себя, мне терять нечего, «пролетариату нечего терять, кроме цепей», я знаю, что теперь всё иначе, совсем не то время (твои слова)… Большей радости и я не представляю себе, как увидеть вас всех и быть с вами. Но…я не верю, что так может быть, что это теперь возможно. Надо ещё ждать, может быть, Бог даст, всё образуется.
29 октября 1961 года
………………………………
Когда я приехал сюда в сентябре 1950 года, мои знакомые помогли мне устроиться на работу по уборке в громадный богатый еврейский госпиталь на жалование 100 долларов в месяц. Вот там я хлебнул лиха. Буквально за гроши, за жалкую копейку из меня выжимали всё, что было возможно выжать. А после работы, не высыхая целый день, я в буквальном смысле выжимал пот из моих рабочих костюмов. Потом было легче, но платили так же мало, потом заставили платить за питание, а поначалу кормили бесплатно целый день. И проработав там три года, я плюнул на них и устроился на фабрику, где работаю до сих пор. Правда, в 56–57 гг. я бросал фабрику, устроился на работу в конторе как помощник бухгалтера, но проработал только шесть месяцев.
16 декабря 1961 года
……………………………
Ты спроси у мамы, как мы с нею прожили свою жизнь, сколько кошмаров, несправедливостей, незаслуженных трудностей пережили мы с нею. С начала моей самостоятельной жизни мне прилепили бубновый туз на спину, и только моя жизнеспособность спасала меня и семью мою от гибели. Обречённый я был, подлежащий сносу, ликвидации, мне не было места под луной. Так вот, я продолжаю фантазировать: нашлось место мне, где-то определился. А дальше что? Я должен что-то делать, каким-то образом зарабатывать, хотя бы для себя кусок хлеба, должен же я чем-то существовать? Что я могу делать? К чему я ещё гожусь? Ни к чему!
…Нет, ласковая моя, не годится этот вариант никуда. Здесь я уже заработал себе на старость, буду иметь пенсию, и, Бог даст, дотяну свою жизнь до конца. Это так очевидно, что ты должна тоже уяснить себе это, понять, не настаивать, согласиться со мной. И поэтому прошу вас всех поставить точку.