Страница 18 из 28
Айгода Кац при словах "тяжело заплатили" взморщил свой старый лоб так, что над бровями вывалилась, словно бы из глубин самого лба, складка жирной кожи.
-- Если бы я был шизофреник, Джо, я бы поклялся, что я его где-то видел в те времена, о которых он мне напоминает, да молод он слишком для этого. Но и жук он, Ларей этот, не в обиду твоему клиенту. Хотя он такой же Ларей, как я Эйхман. Что скажешь?
-- Что скажу? Да какая разница -- Кац, Эйхман, Майер...
-- Шутник, да? С Эйхманом -- есть разница. Историю ты не читаешь, вот что. И не еврей.
-- Я по этому поводу не переживаю.
-- Оно и видно. Где ж его искать, этого Хантера? Ведь засекречено у нас все, что хоть на волос отличается от направления на анализы... А! Мысль. У моего шурина вторая дочь, Рива, служит в регистратуре госпиталя Департамента внутренних дел. А жених ее дочери там дантистом работает, по долгосрочному контракту, вместо службы на флоте. Я попрошу узнать. Хантера я помню на фамилию, а имя и как выглядит -- забыл. И то дело помню. Тогда одни уголовники угрохали в короткую летнюю лагерную ночь других, пятьсот с лишним человек из этих, ну, типа общины племенной, толшеков... Я тогда многих из-под расстрела увел: из девятнадцати запрошенных вышаков суд только семь утвердил. (И получил за это два килограмма золотого песку от Ванов, за вычетом восьми килограммов, ушедших на подкуп.) Это в те времена лихие! Когда и судить-то, гм, было не всегда обязательно... Были времена. Ларей-то, видать, забыл, что теперь другие люди устанавливают другие правила. А ведь тогда -- лучше было. Пусть беднее, пусть телевизоров не было и жили, что называется, от сих до сих... Но такого паскудства на улицах да в парадных, да чтобы девки с малых лет по каба...
"Ну все. Теперь до файфоклока его не выключишь -- завелся обличать современность!.. Ну, хорошо, Хантера он возьмет на себя. А мне? Первое: надо встретиться с Бобом, он обещал свести с начальником санчасти. Второе: заплатить за аренду квартиры вперед, хотя бы на полгодика. Третье: снять копии с документов и припрятать понадежнее..."
Гек не работал, и поэтому с уходом Сторожа оставался в камере один. Это было очень удобно -- побыть без галдежа, без вони и дыма, без до смерти надоевших глупых разговоров. Зато и пайка была меньше, и на досрочное освобождение можно было не рассчитывать, и в карцер попасть было неизмеримо легче. Нет, администрация никого насильно не тянула тачать армейскую обувь и канцелярские скрепки, но очень не любила отказчиков. И местный бандитский истеблишмент поддерживал в этом администрацию, ибо и здесь налагалась дань на трудяг. Чтобы не повторилась ситуация с волей, с грызней за кусок, решено было взимать сумму поборов, равную удвоенной средней нормовыработке. То есть составлялся устный список "достойных", еще один -- "дойных". Двойная норма умножалась на число из первого списка, и произведение делилось на число из второго списка. Достойные, таким образом, числились на работе, получали деньги и послабления в режиме, имели шансы на досрочное освобождение. Получалось вроде бы и немного -- до пятнадцати процентов от заработка каждого работяги, но это было не все. Умельцы с руками за бесплатно мастерили продукцию, которая через налаженные каналы сбывалась на воле. А в камерах мордастые и кулакастые, защищенные положением, обирали соседей на свой размер -- кому как нравилось. Ребята из его камеры отстегивали "туда" свои трудовые проценты, однако в камере Гек отменил все поборы. Ему и так хватало жратвы, но "крысятничать" для него было немыслимо и без грева. По этому поводу, кстати, он поначалу очень жестко поговорил (наедине) с Тони Сторожем и под конец беседы устыдил все же, что было несравнимо сложнее, чем подавить силой.
В тот вечер Красный не вернулся в камеру. Ребята рассказали, что его зверски, до больницы, избили в курилке. На следующий вечер с "бланшами" и кровоподтеками явились остальные пятеро. От них -- вопрос ребром -потребовали лояльности. "Либо они его, либо их они". Ребята сгрудились вокруг Гека и ждали его слова, потому что привыкли к его верховному положению и потому что за время совместной отсидки прониклись к нему уважением (и некоторым страхом).
-- Да, ребятки, все понимаю. Подставлять вас не буду, не сомневайтесь. Завтра что -- суббота? Завтра и решим окончательно, чтобы в понедельник накаты этой падали на вас не возобновились. О`кей?..
В тюрьме, как и на воле, была установлена рабочая пятидневка. Поэтому в субботу и воскресенье не работали. По выходным полагалась часовая прогулка во дворе, а по воскресеньям еще и служба в тюремной церкви -- для католиков. В тот день Гек, неожиданно для всех, объявил, что выйдет на прогулку, а ребятам объяснил, что после прогулки они должны дружно отказаться сидеть с ним в одной камере.
-- И не бойтесь ничего. Ни во время, ни после прогулки никто не спросит у вас, почему вы меня не укоротили. Верите мне?
Ребята в глаза не смотрели и уклончиво молчали. Конечно, они хотели бы в это поверить... Но не он банкует в этой игре.
Гек все продумал, как умел, и решил. Еще загодя он подробно выяснил, как выглядят обидчики -- троих он знал (двоих метелил, одного видел), остальных надеялся узнать по описанию. В конце прогулки его ждал шизо, карцер по-местному, поэтому он подмел все мясное, что у него было, да еще выменял на чай у Аврала кусок ветчины и проглотил, давясь, -- уж очень жирна была...
После тщательного шмона их выпустили во двор, к остальным сидельцам. Гек помнил по первому разу и знал из разговоров то место, где кучкуются "гангстера" из авторитетных, поэтому все внимание его было направлено туда. Ему, как бы это сказать, повезло: он увидел всех троих, кого знал из обидчиков: те двое, избитые им недавно, и Того Живот -- здоровенный, почти двухметровый толстяк, с "иксящими", внутрь скривленными ножищами. Он, по слухам, изуродовал Красного. Гек понимал, что в запасе у него очень мало времени, поэтому он, не обращая внимания на удивленный гул, сквозь сотни нацеленных на него взглядов направился с кривой улыбкой к Того Животу.
-- Эй, Кишок-Желудок, ты мне, вроде, угрожал заочно? Скажи, что это клевета, умоляю тебя!