К истокам

– Знаешь, я давно ждал именно такого снегопада, – прихлёбывая горячий чай, радостно сообщил старик, – чтобы нарисовать кривую сосну, ту, что у озера. Ты ее наверняка видел, – Алек утвердительно кивнул, и Захар продолжил, – Заметил, как причудливо изогнулся ее ствол? А рядом соломенные метёлки камышей, единственное цветное пятно. И серое небо над ними, такого оттенка, который бывает только в октябре или же, как сейчас, весной. Редкое явление, которое стоило запечатлеть. Да, я тоже охотник, но в отличие от вас, гоняюсь не за зверем, а пытаюсь поймать неповторимые мгновения. Многие говорят, мол, что ты находишь в этой серости, пасмурном небе, чёрной земле, ведь это скучно. А мне порой кажется, что современные люди и так получают цвета с избытком. От потока кричащих красок, который льётся с экранов, в нынешние времена никуда не деться. Люди привыкли думать, что жизнь можно считать удавшейся, только если она перенасыщена яркими цветами. Но ведь на самом деле это не так! Мало кто разглядит пламя заката за тучами, загромоздившими горизонт – чтобы расслышать его шепот, надо уметь видеть. Затаиться, замереть, вжиться в тишину, стать её частью. Поэтому я рисую исключительно тихие картины, чтобы зрители почувствовали в них и волшебство летнего рассвета, и магию зимнего вечера, и солнечные лучи, и синее небо… Наверное, будь я фотографом, снимал бы только на черно-белую плёнку – по той же причине, – старик перевел дух и плеснул себе в кружку ещё кипятка, – Я тебя не сильно заговорил?

Алек покачал головой – ему редко приходилось общаться с людьми, которые были бы столь чутки к окружающему их миру:

– Поэтому вы оказались здесь?

– Можно сказать, что да. Всю жизнь проработал в народных промыслах, потом вышел на пенсию и понял, что больше не хочу оставаться в городе. Один из старых друзей помог устроиться на место лесника, из молодых-то никто в глушь особо не стремится, так я и переехал в этот домик. Живу здесь лет пять, всем доволен – главное, что электричество есть. Я привык обходиться малым, зарплаты с пенсией хватает.

– А вас кто-нибудь навещает? Дети? Внуки?

– Летом, конечно, приезжают, но долго не выдерживают. Их всё в город тянет. Внуков у меня пятеро, трое мальчишек, две девочки. Все школьники. Давно их не видел, зимой-то им неохота в такую даль ехать. На новый год я сам выбираюсь к ним, поджидаю маршрутку на трассе, водители знают меня, подбирают. А еду привозят егеря, обычно раз в неделю. Так что, живу, горя не знаю, рисую, дышу свежим воздухом. Чем не счастье? Вижу, ты меня понимаешь. Ты ведь тоже таёжный человек. Не понимаю только, как ты в городе оказался.

Алек с минуту раздумывал, но потом заговорил:

– Просто в деревне, откуда я родом, мне больше нет места. Так сложились обстоятельства. Поэтому и был вынужден остаться в городе.

– Что же такого могло стрястись с таким молодым парнем, чтобы ты променял родные места на душную столицу? Я ведь знаю, какие у вас там просторы, и природа не чета здешней. Сколько тебе тогда было? Лет пятнадцать? Поди, много времени потребовалось, чтобы приспособиться к новой среде?

– Мне было семнадцать. Поссорился с отцом, уехал. В то время брат учился в городе, и у меня особо выбора не было, куда именно бежать, – Алек пожал плечами, словно говорил о чем-то незначительном.

– Не тянет на родину?

– Когда как. Иногда хочу вернуться, но понимаю, что это плохая идея.

– А твоя семья? Разве они не зовут тебя обратно? Не скучают?

– Общаюсь только с братом. Мать умерла, младший брат и сводная сестра за эти годы наверняка забыли обо мне. Насчет отца вы уже поняли, мы с ним, мягко говоря, не ладим, – Алек горько усмехнулся.

– Друзья? – чем больше узнавал о своём госте Захар, тем сильнее жалел его.

– Нет.

– Как это? Ты же молод, да и деревня ваша небольшая, мне казалось, вы все крепко держитесь друг друга…

Алек предпочёл отмолчаться. Ему не хотелось пускаться в объяснения, почему он оказался один, это значило бы рассказать об Охотнике, что вызвало бы ещё больше вопросов.

– Я никогда не встречал таких, как ты… – Захар замялся, ему не хотелось произносить вслух это слово, от которого веяло безнадёжностью и отчаянием. Выпущенное на волю, оно бы забилось подстреленной птицей в окне, нарушило атмосферу их уютной беседы, но собеседник не разделял его опасений:

– Одиноких? Ну да, я живу один, но почему это вечно кого-то беспокоит? Мне так проще.

– Но ты слишком молод… – начал было старик, но Алек довольно резко перебил его:

– Возраст тут ни при чём. Я сам выбрал этот путь.

– И ты счастлив? – Захар с интересом ждал ответа на свой вопрос.

– За пределами города – да. Хотя я вряд ли назвал бы это состояние счастьем – скорее, это покой. Но он наиболее близок к моему пониманию счастья, – Алек говорил, тщательно подбирая слова, – Это как с вашими картинами. Кажется, что на них нет ярких цветов, но если присмотреться, можно обнаружить отзвуки закатов, рассветов и даже синего неба в отдельных мазках, они таятся в тенях, в игре света, в силуэтах. Кому-то этого покажется недостаточно, а мне хватает. Вы ведь тоже довольствуетесь малым, – он в упор взглянул на Захара, словно надеясь прочитать на его лице реакцию на свои слова.

– Ты мог бы жить полной жизнью, это мы, старики, должны радоваться любой мелочи, даже самому малому проблеску света. Я тебя не понимаю, – Алек с отрешённым видом смотрел куда-то в сторону, похоже, ему не впервой было выслушивать такие слова, но Захар твёрдо решил достучаться до него, – ты полон сил, ты молод и здоров, у тебя столько возможностей, не чета нашим, ты можешь стать, кем захочешь, любить, дружить, быть счастливым – по-настоящему, не так, как ты описал, а по-другому – так, чтобы искры во все стороны летели, но ты бежишь от жизни. Зачем? Лет через двадцать ты будешь жалеть о своих сегодняшних словах.

Алек вздохнул, ему захотелось прекратить этот тягостный разговор. Будь на месте старика другой, он бы не сдерживался, и крайне откровенно дал бы понять, что он лезет не в своё дело. Но Алек чувствовал симпатию к Захару, и видел в нём не только человека старше себя по возрасту, но и то хрупкое, что таилось в его душе. Поэтому он просто поднялся и подошёл к окну – начинало смеркаться, снег продолжал укутывать мир в одеяло безмолвия.

– Ты обиделся? – старик встал рядом с ним.

– Нет.

– Значит, я тебя как-то по-другому задел? Извини, если так. Я ведь о тебе ничего не знаю. Ни о тебе, ни о твоей жизни. Ты просто мальчик, который иногда берёт мою лодку, – Захар грустно улыбнулся, – А я полез со своими нравоучениями. Словно забыл, что вы, молодые, никогда не слышите нас, стариков. Ведь и нам в своё время приходилось выслушивать что-то подобное – но мы всегда отмахивались. Так было, и так будет. Не стоит и говорить, что только достигнув определённого возраста, ты вдруг осознаёшь те истины, которые до тебя пытались когда-то донести – но тогда ты просто не дорос до них, – он помолчал, задумчиво всматриваясь в сумерки, – Кстати, как ты поедешь обратно? Твой мотоцикл почти занесло снегом…

– Ничего, главное, выбраться на трассу, – Алек взглянул на часы. Скоро станет совсем темно, что в подобных условиях грозило обернуться неприятностями. Он не досадовал, что провёл выходные в этом доме – поездка подарила ему гораздо больше, чем он рассчитывал – долгожданные покой и умиротворение.

Алек попрощался с Захаром, пообещал заехать в следующие выходные, закинул на плечо полупустой рюкзак и вышел из дома. Он двигался по тропинке, пока не обнаружил свой мотоцикл. Алек с трудом завёл его и крайне осторожно поехал вперёд. На то, чтобы выбраться на трассу, ему потребовалось втрое больше времени, чем обычно. Местами приходилось слезать и толкать мотоцикл перед собой. На трассу он выбрался уже в потёмках, остановился на обочине, чтобы перевести дух и утолить жажду. Ему предстоял долгий путь до города, но дорога хотя бы была ровной и без заносов. Алек ехал очень медленно и осторожно – к вечеру похолодало, и подтаявший снег стал превращаться в лёд. Несколько раз на крутых поворотах он едва не терял управление, но всё же сумел удержаться. Это было чистое безрассудство – ехать в такую погоду. Последний поворот преподнёс неприятный сюрприз – Алек не рассчитал скорость и завалился на бок. Он с трудом выбрался из-под мотоцикла, с усилием поднял его и вновь поехал. В городе льда не было, снег давно превратился в слякоть, и он, стремясь побыстрее добраться до дома, прибавил скорость. Ему было плевать на грязные брызги, летевшие из-под колес, не замечал он и стройный ряд фонарей, которым всегда любовался, возвращаясь в столицу – в ноге пульсировала боль, горячая, назойливая, подгоняя его.