Работа над ошибками

Чтобы попасть внутрь, я позвонил по интеркому и представился постояльцем, забронировавшим в отеле номер. Меня тут же впустили, и я поспешил войти внутрь, чтобы официально оформить на стойке регистрации свое заселение.

Мой номер располагался под самой крышей в мансарде центрального здания. Это была крохотная, но очень уютная комнатка со скошенным потолком и маленьким окошком, в которое можно было выглянуть, только привстав на цыпочки. Впрочем, это не было для меня неудобством. Все, что мне было нужно – это кровать, чтобы спать, шкаф, чтобы бросить туда свои вещи, сейф, чтобы запереть документы и деньги, которые я не планировал постоянно носить с собой, письменный столик, телефон и беспроводной интернет.

Опустошив свою сумку и разложив все вещи по местам, я отправил маме сообщение, что прилетел и разместился в отеле, потом принял душ и, завалившись на кровать, снова взял в руки телефон. На часах было 13:22. Пора бы уже было предупредить чету Хедлунд о своем приезде. Тем более что я просто обязан был выполнить обещание почтить их своим визитом в день прибытия и отужинать вместе с ними. Но Ивор на мой звонок не ответил, и автоответчик попросил меня оставить ему голосовое сообщение. Видимо, он был занят на работе. Я поздоровался, сказал, что уже в городе, остановился в отеле и собираюсь позвонить Анике, чтобы договориться о времени визита.

Аника ответила сразу. Как всегда, она была очень рада меня слышать, но говорила шепотом и быстро, потому что ребенок спал, а она в это время хлопотала на кухне, готовясь к вечерней встрече. Мы договорились о времени, и я не стал больше отвлекать ее от домашних хлопот. А сразу после того, как мы закончили говорить с Аникой, мне перезвонил Ивор и подтвердил все то же самое.

В общем, меня ждали в гости часам к шести вечера, и в запасе я имел еще целую кучу времени, которое нужно было использовать с максимальной пользой. Поэтому я встал с кровати, оделся, потому что перед своим будущим собеседником даже по телефону стеснялся предстать в одних трусах, собрался с духом и позвонил Кайсе Энгстрём.

– Алло, – ответила девушка почти сразу же.

Я вдруг понял, что мое горло словно сковало клещами, и я не могу выдавить из себя ни слова, даже банальное «привет».

– Алло… – повторила она. – Я вас не слышу… говорите… Кто это?

– Э-э-э… Кайса? – зачем-то спросил я. – Это ты?

– Да. С кем я говорю?

– Кайса, это Владимир… Привет…

На этот раз с ее стороны повисло долгое молчание.

– Кайса, привет. Очень рад тебя слышать! – чтобы повисшая пауза не сильно затягивалась, снова поздоровался и затараторил я, пытаясь скрыть свое волнение. – Я хотел изви…

– Я не рада тебя слышать! – резко оборвала она меня, сделав акцент на «Я». – И я надеюсь, ты понимаешь, почему…

– Да, Кайса, я догадываюсь. Прости меня, пожалуйста… Знаю, я должен был тебя поблагодарить и по-человечески попрощаться не только с тобой, но и со всеми ребятами. Просто в Кано так все быстро и непонятно получилось. Я сам опомниться не успел, как меня уже отправили домой и…

– Нет, ты не понимаешь!

– В смысле?

– Слушай, там, в Африке я прекрасно видела то, что все время, сколько мы были знакомы, ты вел себя, как надменный и эгоистичный мудак, при этом вроде бы не являясь таковым. Словно перед всеми и перед самим собой притворяясь хладнокровным и бесчувственным чурбаном… замкнутым, не разговорчивым и внешне равнодушным ко всему происходящему. Ну, может быть, кроме того случая, когда просил у меня ключи от машины, чтобы помочь Олуджими вывезти из Газабуре его семью. Но на самом деле ты всегда и всем был готов помочь в чем угодно, не жалея себя. Как будто назло всему миру. Как будто изо дня в день только и делал, что стремился сам себя сломать.

И, знаешь, в этом я отчасти могла тебя понять – многие из нас лезли в самое пекло с целью заглушить свою тоску или тревогу, пережить былое разочарование или горечь потери. Мало кому действительно нравилось то, что мы делали, и помощью другим людям, мы лечили собственные болячки. У кого-то это получилось, а у кого-то – нет. Это уж кому как повезло. Именно поэтому я могу тебе простить то, что ты тогда уехал и даже не попрощался. О благодарности в мой адрес и речи быть не может – я помогала не ради признания своей заслуги, а потому что действительно переживала, что ты не выберешься оттуда живым…

– Кайса, я очень признателен тебе за все, что ты для меня сделала… Правда! И я знаю, что с моей стороны было большим свинством не сказать об этом сразу, а потом пропасть на две недели…

– Давай, так: то, что ты не попрощался – это вполне в духе человека, которого я всегда знала. Поэтому я не обижаюсь. Если тебе это все-таки важно, то извинения приняты. А вот признательность свою можешь запихнуть поглубже, сам знаешь, куда, потому что словами, сказанными тобой мне в самолете, я была О-О-ОЧЕНЬ СИЛЬНО разочарована. На этом у меня все!

– Кайса…

– И не звони мне больше.

После этих ее слов я услышал в трубке короткие гудки. Кайса отключила связь.

– Черт!

Разбить телефон о стену – вот, чего мне хотелось в тот момент. Но я не мог себе этого позволить в самом начале своего пути. Поэтому со всего маху швырнул его в подушку на кровати, а потом взял в руки и снова набрал ее номер. Но мой вызов был отклонен. Видимо, я на самом деле сильно ее обидел. Только, к сожалению, не помнил ни слова из того, что ей тогда наплел, будучи пьяным в стельку – слабое оправдание своей вины, но ничего другого у меня в запасе не было.

Усевшись на край кровати, я стал быстро набирать сообщение, в котором хотел это объяснить, но в какой-то момент остановился и удалил все, что написал. А потом вообще отложил телефон в сторону. Что-то подсказывало, что сегодня в этом направлении уже не стоило делать лишних шагов. Надо было дать ей время пережить нахлынувшие эмоции и набраться терпения. Оставалось только злиться на самого себя и проклинать собственную глупость, невнимательность и невежество.

Но никто не запрещал навести кое-какие справки и подготовиться к завтрашнему дню, когда предстояло снова поговорить с Кайсой, несмотря на полный провал сегодняшней попытки. Поэтому я снова собрался с духом и позвонил человеку, которого изначально не собирался тревожить ни при каких обстоятельствах – Олофу Хенрикссону. Но сейчас это было необходимо и к тому же не обременяло меня тем, чтобы в обязательном порядке навещать недавнего коллегу, так как чета Хенрикссонов в отличие от Кайсы Энгстрём жила не в Стокгольме, а в Висбю на острове Готланд.

Старик не сразу ответил на звонок.

Его слабый с хрипотцой безразличный голос был трудно различим на фоне работающего телевизора, и я вспомнил, как он когда-то рассказывал о своей глуховатой супруге, которая вопреки здравому смыслу не желала пользоваться слуховым аппаратом.

– Как вы? – спросил я после того, как мы обменялись приветствиями.

– Если ты о том, как мы с Лоттой переживаем смерть единственного сына-наркомана, то мы справляемся. Скажем так, для нас это неожиданностью не было. Все к тому и шло… Причем, уже довольно давно.

– Сочувствую.

– Спасибо. Как твоя нога, парень? Хромаешь?

– Хромаю, – ответил я. – Спасибо, что вынули пулю и помогли Кайсе посадить меня на тот самолет, сказали, что я с вами, когда я назвался другим именем.

– Ты уже благодарил меня за это… Так что не стоит повторяться.

– Да? Я и не помню…

– Не удивительно. Вы тогда с этим обезьяноподобным репортером неплохо так набрались в полете. Уж на радостях или от страха, не знаю. И, знаешь, дело твое, конечно, но я бы тебе посоветовал больше не прикладываться к бутылке, если потом не можешь держать себя в руках и следить за тем, что и кому говоришь…

– Вам я тоже чего-то наговорил?

– Нет. Мне, слава богу, нет. Иначе, я бы с тобой сейчас не разговаривал.

– Да, уж… Хочется списать это на стресс, но не буду обманывать вас и себя тоже…

– Ой, избавь меня от этого! – вздохнул старик в трубку. – Говори уже, зачем я тебе понадобился. Ты же не просто так позвонил, чтобы поболтать по душам?