Конец игры

Мальчишка раздражённо пыхтел, отшвыривая карту за картой, и тут снизу донёсся вопль отца:

‒ Сэм! Ну-ка быстро иди сюда!

Начинается! Папаша наткнулся на разбросанные вещи, и теперь будет распаляться по мелочам, словно из-за подобной ерунды дом вот-вот развалится на части, никак не меньше.

Вздохнув, Сэм нехотя поднялся с кровати, неторопливо добрел до дверей комнаты и вышел к лестнице, ведущей на первый этаж.

− Ну чё ещё?

Отец держал возле уха мобильник. На лице раздражение, багровые пятна на щеках и вздувшиеся сосуды на шее.

Сэм настороженно замер. Как-то слишком для не убранной на место куртки. А отец, ещё пару раз недовольно прорычав в телефон, отбросил трубку и опять уставился на сына:

− Я кому сказал? Быстро иди сюда!

Наверное, гораздо лучше было бы отступить, запереться в комнате, а пока отец ломится в дверь, вылезти в окно на крышу веранды, спуститься вниз по решётке, плотно обвитой диким виноградом, и бежать. Неважно куда, главное – как можно дальше. Если бы с интуицией у Сэма к тому времени всё было в порядке. Хотя…

И она бы не помогла. А, может, как раз наоборот – подвела, прорезалась, когда не надо? Но вместо разумных мыслей привела за собой волну неуправляемого страха, накрывшую мгновенно, с головой. До трепета в едва не подогнувшихся коленках. До липких ручейков пота вдоль позвоночника.

− Папа, − пробормотал Сэм, с трудом ворочая языком.

− Сюда, сказал, − повторил отец сквозь стиснутые зубы. Уже не столь громко, но пробрало до дрожи.

Сэм вцепился в перила и послушно шагнул вниз, не в силах оторвать взгляда от перекошенного злобой отцовского лица.

− Ты был сегодня в школе?

Сердце Сэма провалилось в желудок, в горле моментально пересохло, но он всё-таки пролепетал:

− Да. Ты же сам меня отвозил.

− Как же тогда получилось, что никто тебя там не видел?

− Не знаю. Я был.

− Где? – проорал отец. Так громко, что у Сэма заложило уши.

Или это не от крика?

− В школе.

Отец опять заорал, но Сэм уже не слышал слов, только видел широко открывающийся рот. В голове звенело, а отец всё орал и орал, потом дёрнулся. Сэм вздрогнул и отшатнулся. Но папаша бросился не к нему, а к лежащей на стуле куртке. Схватил её, тряхнул, потом стал мять свободной рукой, побагровел ещё сильнее, запустил пальцы в карман.

И снова широко раскрывающийся рот. Возле самого лица. А потом – чёрная, местами облупившаяся, кожа бумажника и побелевшие от усилий костяшки сжимающих его пальцев.

− Это что, я спрашиваю! – прорвалось сквозь заложенность в ушах. – Как мой бумажник оказался в твоём кармане?

− Я… не знаю, − отрывисто выдохнул Сэм. – Я не брал, − произнёс он тихо и вдруг, не удержавшись, истошно заверещал: − Я не брал! Это не я!

− Ах ты, ублюдок! – Мистер Адлер ухватил сына одной рукой, а второй, отбросив бумажник и загнув подол майки, принялся расстегивать брючный ремень. – Я тебе покажу, как воровать! Как делать из отца дурака!

Сэм судорожно наблюдал за резкими движениями пальцев, за игрой бликов на широкой металлической пряжке. Медная бляшка мелькнула в воздухе, вытащенный из петель ремень изогнулся по-змеиному, едва не коснувшись мальчишеской щеки. Сэм снова вздрогнул и как не в себе заверещал:

− Папочка! Не надо! Пожалуйста, папочка!

Но отец сгрёб его в охапку, бросил на диван и, широко размахнувшись, хлестнул ремнём поперёк тощей спины, открывшейся под съехавшей рубашкой.

4

Эмберли

Она приходила в школу раньше всех. Ей нравились пустые коридоры, закрытые двери и гулкое эхо. Пару лет назад Эмберли поймала особый кайф от всего этого. Нормально. Ведь кто-то тащится от перекура в туалете, кто-то от молоденькой учительницы, от косячка на троих за углом школы, а она – от подобного одиночества.

Можно было легко представить, что настал апокалипсис – уродливый городишко провалился под землю, и никто не выжил, кроме Эмберли.

Пожалуй, жаль было бы только Дерека. Классный он парень, хотя понятно, что всё безнадёжно – где он, а где она. Они на двух разных полюсах! У него крутая тачка, папочка-писатель и мамаша, главное занятие которой состоит в продвижении здорового образа жизни и воспитании четырех отпрысков. Дерек – самый старший, и от материнской опеки старательно отлынивает.

– Привет, – долетело до Эмберли, разрушая стоящую перед глазами картину. Или, скорее, портрет, который представлялся как-то уж чересчур легко и непростительно часто.

Это Ребекка ‒ тоже выпускница. Открыла свой шкафчик, достала учебники, а после хлопнула дверцей и ушла, оставив ключ в замке. Брелок в виде черепа мерно позвякивал в такт стихающим шагам.

Ребекка не раздражала Эмберли, хотя явно была зациклена на черном и потустороннем, возможно еще и салемским ведьмам поклонялась. Но у нее имелся свой стиль, пусть и размазанный по подошвам высокомерных одноклассников, но стиль. Остальным, разумеется, не нравилось, когда кто-то выделялся из общей толпы, уходил от принятого стандарта со шмотками по последней моде, гаджетами, тусовками и каждодневными фоточками в Инстаграме.

Повернув чужой ключ, Эмберли вытащила его из замочной скважины. Череп прильнул к коже, словно только и ждал этого. Почему-то представилось, как отвисает его челюсть, и микроскопические зубы вонзаются в кожу. Девушка едва не отбросила брелок, почувствовав мгновенную жгучую боль. Раскрыла ладонь – прямо посередине наливалась капелька крови.

Эмберли влетела в кабинет, в котором проходили занятия по продвинутой алгебре, и сунула ключ под нос Ребекке:

– Забери свою игрушку!

– Ты чего? – та вытаращила глаза.

Желания объяснять не возникло, Эмберли просто уселась на свое место и нахохлилась, как птенец. Ребекка обернулась на нее несколько раз, потом пожала плечами и отвлеклась на что-то за окном.

Это хорошо, что отвлеклась, тем более, в компании нескольких ребят в кабинет вошел Дерек, привнеся с собой нотку веселья и взбалмошности. Парни громко, перебивая друг друга, рассказывали о вчерашнем мачте, делали странные движения, изображали из себя тех, кем не являлись. Эмберли не прислушивалась, только поглядывала украдкой. Не хотелось, чтобы кто-то заметил ее интерес. Вот еще! До сих пор она производила впечатление…

Хотя, кому она врет? Никакого впечатления Эмберли не производила. На этих недоумков и производить-то ничего не хочется! Им подавай губы, груди и попы. Их не интересует самое главное, что отличает человека от остальных животных – ум. Впрочем, они и сами мало отличаются от животных: пожрать, справить нужду и перепихнуться с тем, кто согласен.

Усмехнувшись себе под нос, девушка открыла учебник. Школьная алгебра для нее всегда была как аквариум для морской рыбы, привыкшей к соленым глубинам – тесно и не развернуться. И препод, тощий старикашка-губошлеп ‒ непонятно, как он вообще продержался столько лет в старшей школе? ‒ не видел ничего и никого дальше собственного носа. Он задавал задания и дремал. Больше половины ребят в классе такой расклад вполне устраивал, но только не Эмберли. Она бы хотела иметь дело с кем-то поумнее, пообразованнее, а на репетиторов денег, как ни старайся, не хватит. Хватило бы на колледж…

Девушка склонилась над учебником, за пятнадцать минут прорешала все, что могла, а потом не знала, чем себя занять. Встать? Уйти? Сослаться на посещение психолога? А что? У них же запланированы собеседования в рамках профориентации. Наверняка, мисс Хетчет, дотошная ковырятельница в черепной коробке, ее очень ждет, чтобы проверить, достойна ли та пополнить ряды представителей какой-то серьезной профессии, а не просто греть пятую точку за кассой в местном супермаркете.

– Мистер Роуэн, – Эмберли привстала со своего места, чтобы растрепанный губошлеп заметил ее, – мне нужно к психологу. К мисс Хетчет.

– Прямо сейчас? – вскинулся преподаватель.

– Да, ‒ решительно подтвердила Эмберли.

Она знала: главное, личная убежденность в своей правоте, и тогда тебе поверят. Поэтому для придания себе ещё большей уверенности девушка представила школьную ковырятельницу в мозгах: длинноногую, с широкой улыбкой, распущенными по плечам белокурыми локонами. Поговаривали, что когда-то в юности мисс Хетчет стала Королевой красоты какого-то штата, а теперь она обитала в тесной каморке в одном из дальних закоулков школы в компании тестовых бланков и пятен Роршаха.