Конец игры

‒ Явилась наконец-то? – предвкушая исполнение тайных желаний, выдохнул Куп.

Но в ответ из-за спины донёсся не робкий девичий голос, а странный до ужаса треск. Секунда, и темная комната озарилась ярким светом, оранжевые блики разбежались по стенам.

‒ Какого хрена! ‒ захлебнулся паникой Куп. Крутанулся на месте – не просто оглянулся, развернулся всем корпусом.

За темным дверным проёмом мелькнул человеческий силуэт, на мгновенье обрисовался чётко, в багрово-рыжих тонах, но тут же исчез за стеной трепещущего пламени, загородившего проход. В лицо Купа ударили жар и клубы чёрного дыма.

‒ Эй, Филлипс! Это ты, дрянь? Ты думаешь, я до тебя не доберусь? Я спалю тебя и твоего старикашку! Я изжарю вас, насадив на вертел! Филипс! Ты слышишь меня?

В первый момент Куп даже рванул вперёд, прямо в огонь, надеясь проскочить, поймать эту подлую тварь и… и… сунуть мордой в устроенный ею костёр. Но пламя тоже рвануло ему навстречу, обожгло щеки и нос, опалило брови и волосы, стрельнуло искрами. Куп отшатнулся. Запрокинув голову, заорал бессвязно и зло, прихлопнул ладонью неожиданно вспыхнувший рукав, и обжёгся ещё сильнее. Снова выругался, вслух перечислил всё, что сделает с Филлипс, как только доберётся до неё, и закашлялся.

Если только доберётся…

Огонь и не думал утихать, пытался расползтись по стенам, потолку и полу, дотянуться до Купа. Дым вился плотными клубами, постепенно заполняя пространство, выжимал слёзы. Жар нарастал, и дышать становилось всё труднее. Гарь и смрад разъедали глаза, драли нос, горло и скручивали тугими веревками грудную клетку. Куп уже давно не кричал, только надсадно хрипел и кашлял, складываясь пополам в приступе мучительного удушья. Ещё немного и его лёгкие взорвутся, обгорелыми окровавленными ошмётками вылетят через заколоченное, пылающее огнем, окно наружу.

Окно! Здесь же было окно, как раз напротив дверного проёма! Куп отыскал его наощупь, упёрся в доски руками, поднажал, но… никакого толку. Немного отодвинулся назад, по-прежнему держа руки вытянутыми перед собой, и с размаха врезался в щит.

В правом запястье что-то хрустнуло, боль пронзила предплечье. Куп взвыл, задёргался на месте. Черт, кровь! Но сейчас его это мало волновало. Задыхаясь и падая, Куп вскарабкался на широкий подоконник. Изо всех сил стал долбить ногами. То одной, то другой, но ничего не помогало. Два раза он улетал вниз, бился затылком о пол, подворачивал щиколотку, но, борясь сам с собой, цеплялся за неровности стены, упрямо поднимался, плашмя заползал на подоконник, упирался в доски руками, налегал плечом и пинал, давил, скулил, стонал…

В конце концов, щит всё-таки поддался. Рухнул на улицу, и Куп вывалился вместе с ним. Обломки деревяшек накрыли его сверху, вонзили острые гвозди в оголенный живот, «заботливо» прикрыв обгорелое тело. Но Купу было уже всё равно. Он лежал, не шевелясь, ощущая щекой мёрзлую твёрдость земли, жадно втягивая прохладный ночной воздух. Он слушал, как в здании, оставшись без главной добычи, беснуется огонь, и блаженно улыбался.

7

Эмберли

После школы Эмберли еле добралась до дома. Внезапно так сильно разболелась голова, что было просто не до учебы. В глазах сгустились сумерки, сердце билось едва-едва, словно порхало на цыпочках. Оказавшись в комнате, девушка рухнула на постель и проспала, похоже, до вечера.

Открыла глаза: в комнате темно, ноги укрыты пледом, хотя Эмберли не помнит, что доставала его, а дверь в ее комнату слегка приоткрыта. Что за чёрт! А если бы приперся материн дружок? То-то был бы для него приятный сюрприз: тепленькая, готовенькая, в отрубе – девица в самом соку. Если в игре окажется эпизод с таким подсудимым, Эмберли постарается придумать ему достойное наказание – пусть сразу отрежут все его причиндалы!

Она хихикнула. Сначала осторожно, потому что любая эмоция могла спровоцировать новый приступ головной боли, потом, сообразив, что боль прошла, рассмеялась от души. Соскочила с постели, выглянула в коридор – в квартире тихо, как в могиле, значит, матери пока нет. Ну и черт с ней!

Запершись в комнате, Эмберли включила комп, попыталась загрузить игру, но не получилось. Всплывшее окошко оповестило, что на сегодня приговор уже вынесен. Отлично! Получается, игровой судья не утруждает себя работой – не больше одного дела в течение нескольких дней. Хотя и дела-то все… так, детские шалости: наглый малолетка, хамоватый дебил ‒ парад мелких уродцев. Могли бы придумать что-то пооригинальнее. Правда, для этого, наверное, надо знать, как минимум, законодательство. А тут весь судебный процесс – только фарс.

Эмберли поняла, что злится. Несмотря на все свои недостатки, игра затянула. По крайней мере, заставляла думать о себе. Гребанный программист! Хоть бы матчасть изучил!

Девушка сама не знала, хвалит ли создателя «Правосудия» или ругает? Двойственные чувства.

Хлопнула входная дверь, слишком резко. Мать не в духе, а значит, трезвая.

‒ Эмберли!

О, как! Даже снизошла до полного имени.

Девушка вышла к матери, глядя, как та выгружает пакеты с продуктами на кухонный стол. Боже, какая роскошь! Даже бекон и баночка оливок, а не только стандартные хлопья, замороженные куриные наггетсы и арахисовая паста.

‒ Что-то празднуем?

‒ Праздновали бы, ‒ мать подошла к Эмберли вплотную, – мое повышение. Только ведь деточка решила, что имеет кучу бабла и вполне может себе позволить учиться, где захочет. А то, что мамочка уже забыла, как выглядит новый бюстгальтер – это сущие пустяки!

Она, как фокусник, извлекла откуда-то конверты с эмблемами колледжей и помахала перед лицом дочери. Эмберли похолодела. Как так? Она же проверяла почтовый ящик каждый день. И проворонила?!

С матери станется! У неё хватило бы ума порвать письма, и Эмберли так и не узнала бы ничего – считала бы, что не поступила, что ее кандидатуру вообще не взялись рассматривать.

‒ Отдай, ‒ прошептала она едва слышно. Потом прокашлялась и повторила громче: ‒ Отдай!

Мать ухмыльнулась, заметив её волнение, словно испытала удовлетворение, проговорила с нескрываемой ехидцей:

‒ Я твою блажь оплачивать не собираюсь, дорогая моя доченька. Мне нечем! Могла бы уже заметить! А мордашкой ты не вышла, голуба, чтобы за тебя это делал кто-то посторонний.

‒ Не твоего ума дело, ‒ сквозь стиснутые зубы процедила Эмберли, ‒ кто станет платить за мою учебу.

Снисходительно фыркнув, мать кинула конверты на стол, порылась в пакете с продуктами, извлекла из него бутылку дешевого портвейна, ловко откупорила и прямо из горла ополовинила залпом. Потом довольно пощелкала языком, зачем-то изучила этикетку, опять сделала несколько глотков, но на этот раз уже медленно и со вкусом.

‒ Поискать контакты твоего папаши, что ли? ‒ наконец-то оторвавшись от горлышка, задумчиво пробормотала мать. – Пусть хоть примет участие в судьбе своей деточки…

Она выудила из пакета вторую бутылку и, довольно улыбаясь, ушла к себе. Письма остались на краю стола. Эмберли с шумом втянула воздух, сообразив, что почти не дышала в эти минуты, и заветные конверты в мгновение согрели ее руки.

Так, в одном – отказ. Ну-у, не очень-то и хотелось. А в двух – добро пожаловать и список рекомендованных экзаменов.

Душа пустилась в пляс, и Эмберли, взлетев по лестнице, окрыленная ворвалась к себе в комнату. Хотелось поделиться новостью хоть с кем-нибудь! Но новых друзей после расставания с Одри у неё не появилось. Да и смысл их заводить, если однажды они всё равно отвернутся? Эмберли не мазохист, не получает удовольствия от чужой подлости и предательства. А если все же написать Одри? Они вроде бы неплохо поболтали несколько дней назад.

Найдя ее страничку в фейсбуке, Эмберли отправила заявку в друзья и, воспользовавшись открывшейся возможностью, коротко поинтересовалась, разрешилась ли проблема с Дереком, точно не представляя, что бы больше всего хотела услышать в ответ. Но Одри не ответила. Впрочем, у нее насыщенная жизнь оффлайн. Куда ей до сетевого общения? Ладно, все можно оставить на завтра.