Жертвы

Два с лишним месяца, прошедшие после возвращения, были для Амфитриона подобны пытке. Он с головой погружался в дела, лично следил за дележом добычи и выделением доли семьям павших воинов, почти до самого Копаидского озера проводил пастухов со стадом коров - ежегодной данью воинственному городу Орхомену, данью, которую сам Амфитрион считал унизительной, но опасался напрямик заявить об этом Креонту Фиванскому. Потом он заказал у оружейников новый щит и дюжину копейных наконечников; домой возвращался поздно, был ласков с женой и каждую минуту боялся сорваться и ударить ее.

Наотмашь, как бьют хозяева дешевых шлюх-порн в портах, когда те утаивают часть выручки.

Он понимал, что Алкмена ни в чем не виновата.

Просто когда он глядел на нее, когда прикасался к ее телу, слушал ее стоны и прерывистое дыхание - он не мог избавиться от мысли, что вот так, искренне и самозабвенно, она отдавала себя тому, ночному, чужому, не сумев отличить мужа от бога.

А утром он вставал и уходил из дома.

Толстопузый хозяин уже спешил к ним с кувшином в одной руке - они были очень похожи, пузатый кувшин и разъевшийся хозяин - и посеребренным кубком в другой. Такой же кубок стоял рядом с Эльпистиком. Предназначалась дорогая посуда только для дорогих гостей, то есть для тех, которые не попытаются сунуть кубок за пазуху и втихомолку удрать с ним. Легкий ветерок, прохладный и в то же время пропитанный ароматами жарящихся туш, обдувал разгоряченные лица, мясо показалось Амфитриону неожиданно вкусным, а вино - отнюдь не таким дрянным, как предполагалось вначале; он устроился поудобнее, шум таверны и повседневные заботы странным образом переплелись, смешались и отодвинулись куда-то вниз - здесь, на возвышении, в искусственном одиночестве, Амфитрион действительно почувствовал себя ближе к небу и еще подумал, что рыжий Эльпистик и впрямь выбирает лучшие места, будь то в бою или в таверне...

Только тут он заметил, что Трезенец уже давно что-то ему рассказывает, и заставил себя сосредоточиться на собеседнике.

- И вот что я тебе скажу, дружище, - Эльпистик понизил голос, как ему казалось, до шепота, только шепот этот вышел весьма и весьма громким. Боги к нам явно благоволят! Понял?

- П-понял, - качнул тяжелой головой уже слегка захмелевший Амфитрион. - Боги к нам благоволят! А... а почему ты так решил? К прорицателю ходил, что ли?

- Да ты вспомни наш поход! Все битвы одна в одну! Хвала, конечно, Аресу, но и мы с тобой не плошали! Потом - колодцы, когда надо, попадались, и никто туда гнилого мяса не кидал; перебежчики к нам валом валили, эта, как ее... Комето, дочка басилея Птерелая, в тебя влюбилась по уши и весь Тафос нам, как на ладошке... у-у, гнездо пиратское, правильно мы его!..

- А я ее потом убил, - хмуро отозвался Амфитрион, тщетно пытаясь вспомнить лицо тафийской царевны Комето. Крик ее помнил, когда лезвие меча без привычного сопротивления погрузилось в мягкий женский живот, кровь на белом пеплосе тоже помнил, а вот лицо почему-то не вспоминалось.

Никак.

- И молодец! - обрадовался Эльпистик, увлеченно размахивая бычьей костью. - Я еще Панопею говорю: слышь, Панопейчик, а Амфитрион у нас молодец! Правильно, мол, понимает - Тафос теперь все равно наш, никуда не денется, а отцеубийцу эту, змею тафийскую, не домой же везти?! Боги твою руку направляли, друг мой, истинно боги...

- А я ее потом убил, - не слушая Эльпистика, повторил Амфитрион, наливая себе из кувшина. - Живот у нее был... мягкий. А меч я после сломал. Зря, наверное...

- Конечно, зря, - Эльпистик попытался укусить кость, на которой совершенно не осталось мяса, и укусил-таки, но потом передумал и запустил ею в хозяина, возившегося внизу у очага.

- Зря! Мечи нам еще понадобятся... Не сегодня-завтра снова в поход пойдем. Мне знак недавно был! Оттуда!

И ткнул лоснящимся пальцем в небо.

- Знак? - заинтересовался Амфитрион. - Какой знак?

Эльпистик с заметным усилием наклонился к уху друга и трагически зашептал:

- Мою Энонию - ну, ты ее знаешь! - посетил сам бог войны Арес!

- Да ну?! - притворно удивился Амфитрион, поскольку действительно знал грудастую Энонию, жену Трезенца, и знал гораздо лучше, чем предполагал сам Эльпистик. А в памяти всплывало: ночь, сонная и равнодушно-отрешенная Алкмена, неприятный холод в груди и ее слова: "Хвала небу... вышло, наконец... Пленницы замучили, да?" И песок, стылый песок двора, больно царапающий лоб, и вой, поднимающийся изнутри вой, из глубин, из таких бездн души, о которых Амфитрион никогда и не подозревал.

Кто же был у нее той ночью?!

- Да точно тебе говорю! - не унимался Эльпистик. - Энония теперь дитя от него носит! Жирная стала, брюхо выше носа... хрюкать скоро начнет.

- Какой месяц? - машинально осведомился Амфитрион, уставившись в кубок.

- Третий. А живот - как на шестом.

- И у моей - третий...

- Что, тоже Арес?

- Не знаю. Я, наверное... или Арес.

- А у меня - без сомнений! Он! Арес-Эниалий! [Эниалий - Воинственный; обычное прозвище бога войны Арея (Ареса)] Энония говорила - даже во время этого дела шлема не снимал. Почтил, значит. Вот только дура моя, Энония ничего с ней поделать не могу! Что ни ночь твердит: "Вот Арес - это да! Это было божественно! Истинно - бог... копьеносец! А ты - козел драный..." А что - я? Ну не копьеносец я - хотя до сих пор бабы не жаловались! Слушай, Амфитрион, пошли в поход! А то я сдохну, ее ублажая...

- Да брось ты! - неожиданно для самого себя сквозь зубы процедил Амфитрион. - Божественно, божественно... Знаем мы, как оно - божественно! Зубами скрежещут да по опочивальне бегают - и всей любви-то!

- Чего? - вытаращил глаза Эльпистик.

- Того! Того самого! По мужской части! Мы с тобой хоть и помрем, зато помрем мужиками, и через Ахерон нас мужиками повезут, а они так и будут дальше... я сам сколько раз богом назывался, когда к чужим женам бегал! То Аресом, то Гермесом, а то вообще какого-то Пантифлея-Речного на ходу сочинил...

- Нет, ты постой! - Эльпистик уцепил Амфитриона за плечо. - Ты погоди! Ты мне на богов не наговаривай! Тоже мне Пантифлей-Речной... Моя Энония после Ареса и ложиться со мной не хочет! Я уже и шлем одеваю, и щит беру - ни в какую! А ты говоришь - по мужской части...