Жертвы

Он остановился у ложа, где откинулась на подушки бледная измученная Алкмена, хотел было... он так и не вспомнил, чего именно хотел, уставившись на два свертка, лежавшие рядом с женой.

Два.

Два свертка.

- Близнецы, - заулыбалась Навсикая, а следом за ней и все женщины, находившиеся в гинекее. - Близнецы у тебя, герой! Ну ты и мужик - с самим Зевсом на равных! Да не мнись - иди, глянь на детей, жену поцелуй...

Амфитрион, не чуя ног под собой, послушно обошел ложе, поцеловал в щеку тихую и какую-то чужую Алкмену - и почувствовал, что губы его помимо воли расползаются в совершенно дурацкую и безумно счастливую улыбку.

Два совершенно одинаковых личика - сердитых, безбровых, еле выглядывающих из пеленок - одновременно сморщились, и двухголосое хныканье огласило гинекей.

- Алкид и... Ификл, - вслух подумал Амфитрион. - Да, так я и назову вас: Алкид и Ификл. А боги... боги пусть разбираются сами. Да, дети? Мы-то с вами разберемся, а боги пусть сами...

- Совсем ошалел на радостях, - с притворным раздражением буркнула Навсикая. - Городишь невесть что... Лучше вели кому-нибудь бежать в город и кричать, что у тебя двойня!

- Обойдутся, - отрезал Амфитрион. - Нам спешить некуда - завтра все равно узнают, так что не будем пинать судьбу. И вот что...

Он еще раз посмотрел на близнецов и наугад ткнул пальцем в того, что лежал слева от Алкмены.

- Этот похож на меня, - уверенно заявил Амфитрион. - Клянусь небом, вылитый я!

- А этот? - спросила Навсикая, указывая на второго.

- А этот - на Громовержца!

И еле удержался, чтоб не расхохотаться при виде серьезно кивающих нянек.

Сейчас Амфитрион уже напрочь забыл о странной Галинтиаде, дочери Пройта, словно ее и не существовало вовсе; ничего не знал он и о том, что на его родине в златообильных Микенах, откуда Амфитрион был изгнан родным дядей Сфенелом за убийство другого родного дяди (а заодно и тестя) ванакта [ванакт (ванака) - царь: в Микенах правили цари, более высокие по титулу и общественному положению, чем басилеи] Электриона - что у властолюбивого Сфенела и Никиппы, дочери коварного Пелопса [Пелопс - сын Тантала, убитый отцом (Тантал, приготовив из Пелопса еду, предложил ее Олимпийцам) и воскрешенный Гермием по приказу Зевса; позднее Пелопс коварно сбросил со скалы Миртила - возничего, сына Гермия - и тем самым навлек проклятие на весь свой род; среди Пелопидов начались кровавые распри братьев, матереубийства и т.п.] и внучки проклятого богами Тантала, не далее как вчера вечером родился хилый и недоношенный мальчик.

Первый сын после двух дочерей.

Мальчика назовут Эврисфеем, и он, как это ни странно, выживет - что лишит Амфитриона и его потомков надежды на будущее воцарение в родных Микенах.

Нет, ничего этого Амфитрион не знал - да и узнай он о рождении Эврисфея, все равно не омрачился бы духом, ибо не был в сущности склонен к правлению городами. Рассмеялся бы, налил бы в кубок черного хиосского вина и выпил бы до дна во здравие всех детей, родившихся в эти дни.

И очень удивился бы, если бы какой-нибудь прорицатель сообщил ему, что через полвека с лишним его жене Алкмене принесут седую голову нынешнего мальчика по имени Эврисфей - и Алкмена выколет у этой страшно оскаленной головы мертвые глаза своим ткацким челноком.

Очень удивился - и не поверил бы.

А зря.

3

- Мойры!

- А я тебе говорю - Илифии!

- А я говорю - Мойры!

- Ну и дурак! Станут Мойры сидеть на пороге у какой-то Алкмены! Тоже мне...

- А вот и станут, если по приказу Геры!

- Станут-сядут... Оба вы олухи! И вовсе не Илифии, и уж тем более не Мойры (будут они Геру слушаться!) - а сестры-Фармакиды!

Третий голос... тридцать третий... триста тридцать третий голос... Шумят Фивы, ох, шумят...

- Да какая вам разница, кто сидел? Главное, что роды задержали... У Никиппы в Микенах семимесячный родился - у-у, Танталово племя! - и ничего, а у Алкмены первенький едва вылез, а второй вообще через неделю...

- Ой, сестры! Ой, посмотрите на дурищу-то! И деткам своим покажите! Это ж не баба, это ж корыто глупости! Через неделю... Ты ж сама рожала, толстая, должна понимать, небось!

- Это я толстая? Это я-то толстая?! Это ты толстая!

Дерутся женщины в Фивах... дерутся, спорят, друг дружку перекрикивают. Откуда им знать, когда у Алкида брат-близнец Ификл родился? - если про первенца слушок сразу побежал, чуть ли не с первым криком младенческим, а про второго-то сплетня припоздала, на целый день, почитай, задержалась... и то - пока сказали, пока услышали, пока поверили да проверили...

Шумят Фивы, ох, шумят... Спят братья-близнецы Алкид с Ификлом, знать ничего не знают, ведать не ведают, грудь сосут, пузыри пускают, не слушают голосов глупых, и того голоса визгливого не слышат, что и другими не больно-то услышан был!

- Жаль!

- Чего жаль, Галинтиада?

- Жаль, что вторую жертву принести не успели! Кто ж мог знать, что у нее двойня... Поздно узнали мы, поздно!

- Да зачем нам второй, Галинтиада? Первый - герой, Избавитель; а второй? Ификл Амфитриад - невелика слава!

- Жаль... ах, жаль...

И снова тихо.

Да где там тихо - шумят Фивы, во всю глотку шумят, месяц шумят, другой, третий, полгода шумят...

Когда угомонятся?

4

...Жара взяла семивратные Фивы в осаду.

Гелиос в раскаленном добела венце - полководец умелый и беспощадный обложил город пылающим воинством своих лучей, и тщетны были все попытки владыки ветров Эола прорваться в изнемогающие Фивы и освежить их дыханием хотя бы Зефира - потому что неистовый северный Борей-воитель умчался на косматых крыльях в Гиперборею, нимало не заботясь судьбой злосчастных Фив.

Дом Амфитриона также не был обойден вниманием раздраженного Гелиоса что совершенно неудивительно, ибо даже великие герои страдают от жары подобно последним рабам, и это наводит на неутешительные мысли о всеобщем равенстве. Тишина царила во всех покоях, взмокшая, разомлевшая тишина; рабы, слуги и члены семейства хозяина дома искали прибежища в ненадежной тени - и лишь из западных покоев доносился веселый шум детской возни.

Один угол этих покоев был надежно огорожен четырьмя боевыми щитами Амфитриона - хотя нет, центральный щит был парадным, с искусным барельефом, изображавшим Зевса, глотающего свою первую жену Метиду; в реальном бою такое украшение скорее мешало, чем помогало - и там, за этими щитами ползали восьмимесячные близнецы Алкид и Ификл, галдя, агукая и выясняя свои нелегкие отношения.