Город, которого нет

И всё-таки наловчились мы и в лесу побывать. Заросшими просеками собирали мы невиданное количество земляники. Дятлы с красными хохолками долбили деревья. Выбивали из-под коры жучков да червячков и тут же их утилизировали. Орехи были мягкие, а сок их молочного цвета. Кстати, находили янтарь. Вот ведь интересно. На всём побережье Польши, Литвы, Латвии, Эстонии, таком же, что и Кёнигсберг – совсем нет янтаря. Хоть ты плачь. А у нас, в Кёнигсберге – навалом. В наших, Фогелевских, аптеках он пользовался особым спросом. Мой папа и ещё один провизор готовили какие-то таблетки из янтаря. Они поставляли их в мэрию и генералам русской армии. Говорят, таблетки действовали ошеломляюще на состояние как всего организма человека, так и отдельных органов. Особенно в период военных действий. Но об этом умолчим.

Ну хотя я, а ребята мне подражали, следовал курсу закалки всего организма, тем не менее некоторые сложности быта перетерпел с трудом. Одна – это еда. По-прежнему, картохи было навалом. Соль на столе крупная и это хорошо. Но когда это два раза в день и всё – то это плохо. Так говорил нам наш крепчающий от работы, прибалтийского солнца и морского ветра организм. И второе – очень хотелось помыться. Я эту проблему решил и на минуточку забыл «каторгу», Виктора Гюго и «ядро, прикованное к ноге».

Всё потому, что нашёл недалеко от фермы ручей. Он был запружен и образовался бочажок. Вода хороша была. Мыла не было вовсе, но был песок. И мы, то есть я и ребята, натирались и уже чувствовали себя не французским каторжником, а индейцами племени «Навахо», например.

Помимо гигиенических целей купания у меня была иная задача – научиться плавать. И в свободные от «каторги» вечера я осваивал эту нехитрую, как казалось, науку.

В один из дней, ввечеру я занимался этим же, ученьем, пока не почувствовал, что кто-то смотрит на меня из-за кустов. Я выскочил и бросился к одежде. Но! Ее не было. А в кустах стояла загорелая, ободранная об колючки Бася. Баська. И беззастенчиво на меня глазела. Пялилась даже, можно сказать. На мои вопли она тихонько так ответила:

– Возьми, вот всё лежит, – и показала мои трусы, брюки и майку.

– Ну ты сейчас и получишь – завопил я и, прикрыв необходимые места, ринулся в кусты. Одежду захватил и легко и быстро оделся. А Бася стояла, не двигаясь и очень странно на меня смотрела.

Когда я подбежал, чтобы дать ей тумака как следует, она неожиданно схватила меня за шею, и мы замерли. Постепенно наши головы стали всё ближе и ближе друг другу, я чувствовал, как горячо ее тело под выгоревшим платьем. И вот уже наши губы соприкоснулись. Что делать дальше, я не знал, и стояли мы так, пылая, долго, целую вечность. Пока я не осмелел и руками осторожно дотронулся до того места, где у девочек, равно как и у женщин, должна быть грудь.

Груди у Баси не было вовсе, но два упругих соска трепетали под моими пальцами. Басино тело горело и прижималась всё ближе и ближе, пока в голове моей что-то не взорвалось, и я не опустился на землю. Штаны были почему-то мокрые, а Баси и след простыл.

Несколько дней я караулил Баську, но встретиться нам не довелось, кончалась уборка сена, и с пяти утра до поздней сумерек мы крутились на полях и лугах нашего немудреного хозяйства.

Наконец, работа кончилась. Да и нам уже пора было в наши гимназии. Хозяин однажды хмуро объявил:

– Аллес капут, киндер, – и улыбнулся.

Мы были рады. И домой уже хотелось, и подустали мы всё-таки. Я же домой хотел не очень. Мне хотелось всё время видеть Басю. Она же моталась с банками, марлями, бидонами и бидончиками. В общем, доярка. Но как чуть свобода, она на меня смотрела. Было достаточно, чтобы я весь пылал.

Но тем не менее окончилась страда. Право, для нас, мальчиков, нелёгкая. Хозяйка сказала, что завтра запрягут Серого и нас отвезут в город. А сегодня будем делать праздник. Хозяйка нас осмотрела и осталась видимо довольна.

– Вон как выросли, совсем стали справные мужчины.

Мы и сами видели, что за лето мы вытянулись, брюки стали короткие, мы загорели и, главное, здорово окрепли.

А сейчас, перед праздником, мы пошли в кирху. Идти было не близко. Тропка то бежала перелесками, то шла полем. В поле большой ворон с червяком в клюве на меня внимательно смотрел и боком потихоньку отодвигался. Вид у него был важный, как у бюргера, а взгляд – презрительный. Он как бы говорил, что вот, мол, работает, червяков птенцам носит. А тут ходят всякие, от которых толку чуть, одна опасность только. Хотя я смотрел на него, как на равного. Тоже тружусь, чтобы собрать и на зиму запастись. И нечего на меня так смотреть. У тебя, мол, своя ворона. А у меня – Бася.

Вечером был накрыт стол. Мы, вернее хозяева, начали делать праздник. На столе, на чистых дощечках лежала отсвечивающая золотом копченая салака. Да сосиски с колбасой домашний были такого запаха, что мы просто застонали. А капуста, соленые огурчики, свекольный винегрет, солёные грибы. Конечно, варёная картошка да хороший шмат сала. Нет братцы, хорошо, что я крещёный. Уж очень сало хорошее, свежее, с чесноком. Перцем. Лаврушкой. А евреем уж ладно, стану я в Кёнигсберге, дома, у мамы с оладушками.

И только сейчас я понял – как же я соскучился по маме. И папе. И звяканью колокольчика над аптечной дверью.

На столе стояла бутыль с какой-то мутной жидкостью белесовато – голубого цвета. Пришли и гости из соседней фермы. Ещё одна бутылка появилась. Рядом со мной села Бася. Она была вымыта, но веснушки остались. И стала она какая-то белесая. Лопатки по-прежнему были острые, верно молоко и сметана мало помогали строительству тела. Да мне и так Баська была хороша до потери сознания. Сидеть было тесно, и я всё время ощущал то острые коленки, то локти Баси.

Я весь горел и мне казалось, что все смотрят на меня и на Басю. Но было не так. Все выпили и даже мы попробовали. Напиток был кисловатый и совсем не крепкий. Но оказалось – даже очень крепкий. С непривычки у меня закружилась голова и всё дальнейшее я воспринимал в легком, но прочном тумане.

Взрослые вели свои крестьянские разговоры. Про скотину, про погоду, конечно. Неожиданно отметили, что ребята попались хорошие, работящие.

– Да что там, – важно отмечал хозяин, – самого Фогеля сынок у меня на жнейке сидел.

– Я, я, – важно кивали головой соседи. – Только что этот Фогель так на свинину налегает.

– Да ты не беспокойся, они все крещенные. Иначе хрен два быть им аптекарями.

И у меня снова мелькнуло: кто же я. Немец, или прусак, или еврей. Или еврейский немец. Либо русский еврей.

Потом под патефон соседи с женами стояли и топали ногами. Только я сидел, не в силах отвести свои колени от Басиных.

Я не помню, как очутился в сарае, где мы спали. И мы снова стояли с Басей, прижавшись друг другу. Я уже догадывался, что нужно делать. Но решиться не мог.

Неожиданно хозяйка позвала Басю. Мол, телёнок беспокоится, и корова волнуется. Без тебя не обойтись. И хозяйка гордо поведала соседям, что эта городская Баська Резник, дочка ихнего Резника, пользуется у коров такой любовью, что куда там. Молока дают гораздо больше, а уж сливки такие, что сразу можно на рынок везти как сметану.

– Может, колдунья, – произнёс кто-то, правда, с сомнением.

– Ха, колдунья. Дак тогда бы всё молоко было бы кислое и коровы давали бы всего ничего.

– Да, да, фрау Хильда. Ты права, это ежели и колдунья, то побольше бы таких. Да что говорить, евреи, и, всё с умом, да с подходцем еврейским. Вот поэтому их поляки так не любят. Они все в нищете, а евреи, что у нас, в Пруссии, все в шоколаде. То-то же.

И хозяин предложил выпить по последней. Я же, немецкий католик еврейского происхождения, спал сном очень влюблённого мальчика. В общем хорошо спал.

Утром мы, с мешочками честно заработанной сельской продукции, ехали в город. Серый шёл грустно, как будто знал, что получил от меня последний ломать душистого хлеба с солью. А Бася осталось ещё на неделю. Нужно было успокаивать то теленка, то его маму, корову Ладду.