Фонтан сирены. Сказки

Так вот, лёгкой рысцой, дети впереди, папа – за ними, вся троица свернула у дамбы с Набережной на Мельничную улицу, поднялась по ней до Буковой аллеи, и папа уже подумал, было, что Катя ведет своего спутника домой. Мало ли, может занятия в школе отменили, или ещё чего… Решили чаю попить за игрой на компьютере. Но вот тут-то и случилось невероятное – дети пропали. То есть, папа видел, как те ступили в тень арки под башней городских ворот, там задержались на несколько секунд, и – всё! На освещённом солнцем тротуаре Буковой аллеи за воротами они не появились. Исчезли в арке, как мираж. Папа даже, презрев приличия, пустился бегом. Добежал до дома, где жили, поднялся на третий этаж к квартире, обыскал её всю, и не найдя Кати, вернулся к воротам и попробовал рассуждать логически. У него плохо получалось. Получалась какая-то глупость.

Та сторона Буковой аллеи, что к северу от ворот, на которой жила Катя с родителями, считалась «городской». Деление на две части случилось в древности, когда их городок ещё защищали высокая стена и ров, соединяющийся с речкой Мельничным ручьём, вместо которого сейчас шла улица. Тогда Буковая аллея доходила от Рыночной площади только до, запирающихся на ночь, ворот в городской стене. Дальше превращалась в дорогу по «ничейной» территории. Так что и застраивалась аллея только с безопасной городской стороны и потому очень плотно – стена одного дома становилась стеной другого, прижавшегося к ней. Позже, когда строгая защита от соседей потеряла надобность, створки городских ворот сняли с петель, ров засыпали, а город начал быстро распространятся в стороны и вышел за речку – к руинам рыцарского замка. Вне городской стены дома уже строились свободно и вальяжно – с клумбами и приусадебными садиками вокруг. Если бы Катя захотела спрятаться, то там это было бы несложно. Лет двадцать тому назад, когда двери домов на «городской» стороне Буковой аллеи ещё не запирались автоматическими приспособлениями, через них можно было попасть во дворы и следом такими же дворами – обойти весь городок. Но теперь это невозможно. А поскольку Катин папа видел, как та вошла в арку под башней ворот, но не вышла из-под неё, стоило задуматься над тем, не привиделось ли ему всё это?

Обескураженный, он даже постучал в резные двери, которые были по обеим сторонам внутри арки и когда-то вели внутрь стены – в помещения для стражи, и через лестницу – на верхнюю оборонительную галерею. Постучал, хотя прекрасно знал, что за деревянной декорацией одной из них находится железная дверь, ключ от которой хранится в городской администрации, а вход за другой давно заложили кирпичной кладкой.

Впору было Катиному папе обращаться к врачу на предмет изучения непредвиденных галлюцинаций. В расстроенных чувствах и озадаченном настроении он позвонил по мобильному телефону Катиной маме и выложил ей все свои сомнения. Но та отнеслась к этому легкомысленно. Дескать, шёл бы ты домой, да выспался.

Здесь надо сказать, что Катина мама всегда имела на своего супруга, Катиного папу, умиротворяющее и успокаивающее действие. И он покорно последовал её разумному совету – пошёл домой, благо до дома было рукой подать, и улёгся спать. А проснувшись вечером, обнаружил, что к этому времени спать уже уложили Катю. Так что выяснить, имело ли под собой какие-то основания его сегодняшнее приключение, папе не представилось возможности. Он попытался было поговорить об этом с мамой, но та продолжала относиться к его рассказу несерьёзно, разговора не получилось, и папа обиженно уставился в телевизор.

На экране мелькали кадры катаклизмов, диктор угрожал зрителям ураганным ветром, но за происшествиями, мелькавшими на экране, папа следил с рассеянностью. Сказать по чести, загадка уходящего дня занимала его куда больше.

Меж тем, стрелки больших напольных часов-курантов за стеклом дубового корпуса приближались к полуночи.

Позже папа Кати будет утверждать, что хорошо помнит, как куранты пробили полночь, но в это трудно поверить.

К моменту, когда обе стрелки слились воедино на желтоватой, покрытой мелкими трещинками эмали циферблата, папа, судя по всему, уже дремал. Во всяком случае, последовавшие за этим события более напоминают его сон, чем быль. По-крайней мере, есть тому одно незначительное свидетельство, но об этом – ниже.

А в тот момент папе Кати показалось, что в гостиной стало непривычно тихо. Он стал озираться, выискивая причины непорядка, и выявил, что маятник на его любимых напольных часах безвольно повис. Часы остановились. Папа уже встал с дивана, чтобы посмотреть, в чём неполадки, но другое отвлекло его. Наверху в детской скрипнули половицы и явственно послышались шаги его дочери, которая прошла от своей кровати к стене с окном.

«Ночь на дворе, – подумал папа. – Что ей там понадобилось?»

Он немного постоял, выжидая, что Катя вернётся в постель, пока безмятежность половых досок над головой не стала вызывать у него смутное беспокойство. Тогда папа, с сожалением глянув на безжизненные куранты, пошёл к лестнице на мансарду.

Катя спиной к входу сидела в проёме открытого окна, свесив ноги наружу, и её волосы светились в лунном свете вокруг головы, как нимб.

«Ну, вот! – подумал папа. – Нам в доме только лунатиков и не хватало…»

Он стал судорожно вспоминать всё, что знал о лунатиках. Знал мало. Собственно говоря, он вообще ничего о них не ведал. Единственное, что пришло ему в голову – где-то услышанный совет: не пугать их во время этого процесса. Однако советы хороши для теоретиков. А на практике – его любимая и единственная дочь Катерина сидела сейчас на подоконнике, рискуя при любом неосторожном движении скатиться с высоты четвёртого этажа вниз по черепичной кровле на гранитную брусчатку Буковой аллеи.

Папа вытянул руки и стал медленно, не дыша, двигаться по детской, не сводя глаз с Кати. Себе под ноги он не смотрел, и, конечно, зацепился за табуретку с одеждой и загремел на паркет вместе с ней всеми своими конечностями.

– Папа? – обернувшись, спросила Катя. – Что ты здесь делаешь?

– Я-то?! – удивился папа с четверенек. – Да так… Вот… Решил твою одежду с пола собрать. Ты там, на окне не боишься простудиться?

– Главное, не пугайся. Тебе это – вредно, – продолжил папа, вставая с пола и отряхиваясь. – Можно упасть.

– Не страшно, – сказала Катя. – Там внизу, вдоль всей крыши есть заборчик. Посмотри, он прямо над нашей гостиной. Если б я упала, ты смог бы достать меня прямо отсюда. Просто руку подал бы и всё.

– Что за глупости? Какой «заборчик»? – спросил папа и, крепко обхватив Катю, высунул мимо её плеча голову в окно.

– Ах, этот! Ограждение…

Он хотел строго сказать, что это ограждение-«заборчик» поставили только на случай сползания черепичин в ветер, и на падающих девочек оно совсем не рассчитано, но осёкся.

За окном всё было не совсем так, как он привык видеть с детства. Вернее, совсем не так.

Там было утро.

Вдоль по Буковой улице бежал мальчик, волоча на нитке бумажного змея с нарисованными совиными глазами. Змей не хотел взлетать, мальчик злился, а почтальон шедший следом, придерживал левой рукой шпагу на боку, которая гремела, позванивая кончиком ножен по булыжной мостовой, и приговаривал:

«Мальчик, не мешай… Не мешай мальчик, государственной почте… Ну-ка, отходи, мальчик в сторону!»

Хмурый невыспавшийся фонарщик со своим шестом наперевес тащился по улице им навстречу. Гасил масляные фонари.

– Смотри, – засмеялась Катя. – Сейчас из вот той синей двери выйдет мясник и зарычит: О! как же я вчера напился пива!!!

И точно: из двери, на которую указывала Катерина, вышел какой-то полуодетый субъект в рыжем кожаном фартуке, открыл рот в зевоте, распахнул руки по сторонам от себя, и заорал:

– Марта! Слушай! О! Как же я вчера обпился пивом!!!»

– Послушайте, Мартин, – сказал ему еврей-старьёвщик из лавки напротив. – Я понимаю, Вы по вечерам пьете пиво… Но не всей же улице это интересно. Прекратите, наконец, нас оповещать. Это уже стало непристойно. Марта! Хоть Вы ему скажите, если он не хочет меня слушать.