Разведчики

Советская артиллерия усилила огонь. От разрывов лед ломался, откалывался огромными глыбами, переворачивался, увлекая в бурлящую воду гитлеровских солдат. В воздухе рвалась шрапнель, на льду в иссиня-белом свете взрывались мины. Ночь словно уступила место этим огням выстрелов и разрывов, ослепительным лучам прожекторов, ракет.

А из траншей выскакивали все новые и новые фашистские подразделения.

Синюхин видел: напротив его взвода фашисты почти выбрались на берег, их уже не могли поражать разрывы наших снарядов. Выждав, когда они приблизятся на короткую дистанцию, поднял руку, давая сигнал пулеметчикам, и сам припал к пулемету.

Неожиданный шквальный огонь там, где противник считал себя уже вне опасности, ошеломил его, заставил броситься назад.

Синюхин вскочил, подхватил пулемет и побежал вперед. «На их же плечах форсируем реку, — подумал он, — так будет меньше потерь!» Он бежал, увлекая за собой разведчиков. Еле слышное вначале «ура!» усиливалось, ширилось и вскоре гремело, покрывая грохот боя. За синюхинцами поднялись и другие подразделения.

Синюхин бежит впереди, непрерывно стреляя из ручного пулемета, как из автомата, расчищая путь к противоположному берегу. Он и его разведчики уже на середине реки. Впереди, с боков, сзади вздымаются водяные столбы, льдины ломаются, пляшут под ногами, бойцы проваливаются в воду, товарищи их подхватывают, и они бегут вперед и вперед. А за ними артиллеристы уже тащат на руках орудия, артиллеристам помогают пехотинцы, связисты. Никто и ничто не может остановить наступающих советских бойцов!

Синюхин первым подбегает к укрепленному вражескому берегу. Впереди себя увидал наполовину засыпанный снегом камень, рядом воронку. От берега всего двадцать пять — тридцать шагов. Он спешит к камню, навстречу больше десятка гитлеровцев. Длинной очередью отбрасывает их, но с боков к нему крадутся еще четверо. Одного Синюхин сбивает прикладом, второго, ткнув со всей силы стволом в грудь, валит на землю. Не дожидаясь, когда приблизятся другие, бежит к ним, выпустив короткую очередь. Еще несколько шагов, и он у камня, отбивается один от наседающего врага… К нему уже подошло подкрепление. Фашисты идут в контратаку, но разведчики успели залечь за камнями, в воронках от снарядов, открыли огонь изо всех пулеметов.

Ураганным огнем противник старается выбить советских бойцов, захвативших плацдарм.

Синюхин видит: в амбразуре одного из ближайших дотов пляшет огонь. Это фашистский пулемет ведет непрерывную стрельбу, скашивая десятки советских бойцов. Ползком подбирается Синюхин к доту, бросает в амбразуру одну за другой гранаты. Дот на несколько минут умолкает. Этого достаточно, чтобы артиллеристы подкатили на руках орудие и прямой наводкой погасили и этот и другие огни ближайших немецких дотов.

Всю ночь шло сражение. И к утру первая линия бетонированных фашистских укреплений была прочно занята советскими войсками. Гитлеровцы вновь пошли в контратаку густыми цепями. Это были свежие резервы…

Пулеметный расчет синюхинского разведвзвода пробирается к траншее со станковым пулеметом. Падает сраженный первый номер, ранены остальные двое. Синюхин с разведчиками бросается к ним на помощь. Раненых и пулемет втаскивают в траншею, но фашисты уже совсем близко. Синюхин быстро устанавливает пулемет и вместе с другими открывает огонь по наступающим.

Слева появляются «тигры». Казалось, стоявшие в воздухе грохот, треск, крики уплотнились, давая место завыванию моторов, скрежету железа. Навстречу вышли советские самоходные орудия, и вскоре многие «тигры» пылали, как смоляные факелы.

Линия Дайме была взята. Впереди предстояли новые бои.

Беспрерывная лавина беженцев, подгоняемая все более слышной канонадой, катилась по шоссе к ближайшим дорогам, все еще устремляясь к морю. Воздух был переполнен выкриками, детским плачем, ругательствами. Среди женщин, детей и гитлеровские солдаты из отступающих подразделений. Попадая в людской поток, воинские части смешивались с толпой, расформировывались сами собой.

Путь Шохина и Юрия лежал навстречу советским войскам. Обрызганные весенней грязью, в помятых обтрепанных пальто и кепках, пробирались они к своим. Глядя на эти толпы людей. Шохин вспомнил другие колонны, виденные им на Украине: по широкому черниговскому шоссе брели окруженные фашистским конвоем девушки, женщины и подростки, угоняемые в рабство. Их подгоняли плетьми и прикладами…

А здесь бежали в первую очередь те, которые страшились ответственности за свои злодеяния или были напуганы фашистской пропагандой о «зверствах большевиков». Страх заставлял их бросать имущество и бежать неизвестно куда…

В километре от шоссе белела добротными каменными постройками ферма, огороженная крепким забором, вдоль которого высились старые липы. У забора, на толстом суку с набухшими почками, висел совсем молодой гитлеровский солдат. На груди белела доска с надписью «Feigling»[20].

— Гестаповская работа, — сказал Шохин, показывая на повешенного. — Может, на этой ферме гестаповцы?

— Я посмотрю, — предложил Юрий.

— Вместе пойдем.

Калитка не была заперта. По двору бродили куры. Услышав скрип калитки, пронзительно завизжали голодные свиньи.

В двухэтажном каменном доме все говорило о недавнем поспешном бегстве хозяев: даже лежавшая в буфете булка еще не успела зачерстветь. Юрий показал ее Шохину.

— Только что смылись хозяева.

Петр хлопнул его по плечу:

— Давай наших здесь ждать!

Валюшко согласился.

Устроились на чердаке высокого сеновала, у слухового окна, из которого было видно белевшее среди зеленой поросли шоссе. Внизу беспокойно замычали коровы, почувствовав присутствие людей. Шохин отыскал в полу сеновала люк, открыл его и сбросил коровам корм.

— А то и спать не дадут, голодные, — проговорил он. И, устроив из сена постель, предложил: — Ложись первым, Юрко, я до полуночи подневалю…

Ранним утром Юрий стоял у слухового окна и глядел на розовеющее небо. Под крышей деловито возились голуби, в ветвях деревьев чирикали воробьи. Запах сена носился в весеннем чистом воздухе. Юрий вспомнил дом, Галю, родных. Мать провожает его в Красную Армию после освобождения Украины. За годы оккупации она постарела, в черных волосах — белые пряди, но глаза смотрят все так же молодо. В них Юрий читает огромную любовь и тревогу. Тяжело ей провожать единственного сына, уцелевшего после гибели всех родных. Она стоит в темном платье, повязанная платком, и шепчет материнское напутствие.

— Будь осторожен, мой Юрко, а в храбрости твоей я не сомневаюсь. Работа у тебя будет трудная, опасная…

С шоссе вдруг донеслись вой, крики. Озноб прошел по спине Юрия, он выглянул в окно.

Шохин проснулся, тоже высунул голову в окно. Они увидели, как черные самоходные фашистские орудия, врезавшись в людскую гущу, не останавливаясь, двигались вперед, давя гусеницами женщин, детей, солдат.

Валюшко закрыл рукой глаза, а Шохин стал усиленно растирать себе горло. Он задыхался.

— Своих давят: гады, лишь бы шкуру спасти! Значит, наши совсем близко!

Оба долго не отходили от окна, напряженно всматриваясь в даль. И вот во второй половине дня увидели, как, выставив длинные хоботы орудий, далеко обходя метавшихся людей, шли по полям советские танки. Первые машины моторизованной советской пехоты показались на очистившемся от беженцев шоссе.

— Наши!.. Это наши!.. — радостно обхватил Шохина Юрий.

Не сводя глаз с красных флажков, развевавшихся на радиаторах машин, разведчики смотрели, как по шоссе двигались советские войска. Заметив, что к ферме направились два грузовика, выбежали во двор, распахнули ворота и, положив у ног автоматы, стали ждать. Грузовики замедлили ход, на дорогу соскочили бойцы и, рассыпавшись цепью пошли к ферме. А Шохин и Валюшко, счастливо улыбаясь, кричали приветствия, махали кепками.

— На ферме нет никого! Ферма брошена!

20

Трус.