Разведчики

Галя закрыла газетой лицо, плечи ее вздрагивали.

— Перепишем все о Зое и другим передадим, чтобы другие тоже переписывали и дальше передавали… — негромко сказал Юрий…

Никто не спал в эту ночь в шалаше. Шохин ушел к деду Охриму на Выдренское болото, где теперь часто бывал старик, предупредить о готовящихся в Заречном арестах, а остальные, закрыв в шалаше щели и выставив часового, при свете маленькой коптилки переписывали рассказ о Зое, ставшей каждому навеки родной. Чуть забрезжил рассвет, когда Галя пошла домой, унося с собой восемь листовок.

В глубине двора, на обрубке толстого бревна сидят Иван Лукич и Галя. Ночь теплая, напоенная горьковато-пряными запахами цветов и трав. Черными пятнами выделяются густые кроны недавно отцветших лип. Глубокая синева неба усеяна звездами — крупными и мелкими, такими яркими и чистыми, что не хочется отрывать от них глаз.

В такие ночи раньше разносились песни, звенели гитары. А сейчас тишину нарушал только слабый шелест листьев да тревожный лай собаки.

— Шепотом говори, — Иван Лукич наклонился к Гале.

— Ищут тебя, дедушка. Комендант приказал полицаям найти Лукича — подпольщика из Киевского обкома. — Губы Гали почти касались уха старика: — Наш комсомолец, который служит в райполиции, передавал, что Дрюма упоминал в разговоре бабушкин дом.

— Молодцы вы, ребята… Все-то узнаете. Спасибо. Предупредили уже меня товарищи, — растроганно сказал Иван Лукич. — А ты, Галка, передай райкому комсомола, что через три дня немцы вербовку молодежи начнут. В Германию угонять будут. Прежде всего, надо усилить агитацию среди неорганизованной молодежи, чтобы не ехали в Германию. Ну, а теперь иди спать, забегалась ты! — старик нежно обнял внучку.

— А ты как? Ты сейчас же должен скрыться… — голос Гали дрожал.

— Не беспокойся, родная, я буду осторожен…

Вернувшись в баньку, Иван Лукич, не зажигая огня, надел сапоги, пиджак и вышел во двор. Постояв минуту у дверей, оставил их незапертыми и через картофельные гряды пошел к соседнему саду. Вскоре он был уже за городом.

Первую диверсионную вылазку Гладыш решил провести на прогоне между Нежиным и Прилуками. Поезд предстояло уничтожить в степном районе, перед Прилуками, на открытом месте, где близко нет селений. На обратном пути, если представится возможность, разведать прогон Нежин — Чернигов.

С ним пойдут Шохин и Юрий Валюшко. Маршрут вырабатывался только с Шохиным и наставления давались только ему. Тот, в свою очередь, беседовал с Юрием.

Наметив на карте место диверсии, Гладыш велел Шохину заучить названия сел и деревень, мимо которых они будут проходить.

— Всякое может случиться, — говорил он, — тогда ты, Петр, примешь командование. У железнодорожников, у колхозников спрашивай — советские люди помогут, если в чем нужда будет!

Выступить решили во вторник вечером. А днем пришел дед Охрим и сообщил об аресте четырех, не успевших скрыться, подпольщиков, которых он предупредил в селе Заречном. Их забрали по доносу начальника сельской полиции Павла Бережного за распространение советских листовок. Опасаясь волнений, — при аресте было оказано сопротивление, — Бережной попросил дополнительный наряд и усилил охрану дорог. После зверских пыток всех арестованных расстреляли в Деснянске.

Это событие задержало Гладыша еще на два дня, и только в пятницу двадцать четвертого июля группа двинулась на выполнение диверсионного задания. Выехали на лошадях, отобранных у лавочника. После долгих препирательств деду Охриму пришлось показать, где у него паслись лошади.

— Береги коней, Петро, — напутствовал дед, — це колгоспна худоба.

— Добре, диду, целые будут кони, — успокоил Шохин. — Вы тут пошефствуйте над Васылем.

Васыль по совету Константина Игнатьевича уже начинал работать. В самом конце оврага он вырыл землянку. Густой кустарник, перевитый ежевикой, хорошо закрывал ее от посторонних глаз. Васыль больше не нуждался в присмотре, и если он не пошел вместе с другими, то только потому, что Шохин передал приказ Гладыша — оставаться на месте до особого распоряжения. Глядя на Галю и Васыля, Шохин все чаще вспоминал свои встречи с Катей Данюк. Поговорить бы с ней, посмотреть, а потом бы можно не встречаться еще хоть целый год…

Ехали всю ночь, минуя населенные пункты. От непривычной верховой езды ныли ноги, нестерпимо болела спина, но никто не жаловался. Гладыш ехал один. Юрий и Шохин — вдвоем. Кругом иссиня-черная, плотная темнота. Тучи заволокли небо. Ни просвета, ни звездочки. Пофыркивают от усталости лошади; изредка доносится негромкий перезвон сверчков.

— Знал бы тот спекулянт, куда и зачем мы на его лошадях отправляемся, — шепнул Юрий на ухо Шохину.

— Сразу бы подох, — откликнулся Шохин. — Скоро уже рассвет. Не сбиться бы.

— Не собьемся, — где-то близко негромко отозвался Гладыш. — Лесок нам нужен, а свернуть с дороги боюсь — ночью заедем кто его знает куда.

Но вот темнота стала таять. Пасмурное небо светлело, и, когда наступил предутренний сумрак, Гладыш и его товарищи свернули в видневшийся невдалеке высокий, казавшийся еще черным, сосновый бор.

Стреножив лошадей, с наслаждением разлеглись на росистой траве.

Дежуря первым, Юрий все время поглядывал на спящего Гладыша. Конечно, это тот самый, кому он через Шохина передавал место встречи с Лукичом. До последнего времени Юрий был уверен, что группой парашютистов командует не этот, так располагающий к себе с первого взгляда коренастый человек, а Шохин. Теперь видно, кто из них начальник, хотя ни тот, ни другой не показывают этого. Понятно, где Шохин брал для Васыля лекарства и магнитную мину для нефтесклада…

Последним дневалил Гладыш. Когда разведчики проснулись, день подходил к вечеру.

В разведку придется вдвоем, — ни к кому не обращаясь, проговорил Гладыш.

— Конечно, вдвоем, — подтвердил Шохин и приказал Валюшко:

— Кони пусть пасутся, Юрко, сам спрячься. Ну, не маленький ведь, понимаешь.

Донесся шум поезда. Гладыш и Шохин быстро вышли на опушку и, пройдя километра два, увидели домик у железнодорожной линии, связывающей Киев с Нежином.

Гладыш укрылся в густой траве, Шохин пробрался к домику. На пороге сидел босой сухонький старик с заросшим седой щетиной лицом. Здесь же валялись стоптанные сапоги. Шохин, поздоровавшись, попросил напиться.

— Зайди в хату, — пригласил старик. — Откуда и куда путь держишь? Да ты не бойся, обходчик я.

— В Нежин, — принимая кружку, ответил Шохин и, залпом выпив воду, сел на лавку.

— А в Нежин ты зачем, живешь там?

— Нет у меня родных… Фашисты всех уничтожили. — Шохин помрачнел. — Может, работу какую найду.

Обходчик что-то хотел сказать, но промолчал, потом не выдержал:

— Родных фашисты уничтожили, а ты к ним служить идешь! Может, полицаем будешь или в команду к фашистам поступишь? — сухонький, маленький обходчик будто вырос перед Шохиным. — У меня три сына в Красной Армии, а если я служу вот тут на железной дороге… — он вдруг остановился на полуслове, увидев на пороге Гладыша.

— А вот кричать об этом не надо, папаша, — спокойно проговорил Гладыш. — Что мы за люди и куда идем — неизвестно, а вы с такими обидными речами. Услыхали бы гитлеровские прихвостни, пожалуй, разговор у них был бы с вами короткий.

Обходчик в своем стареньком пиджаке из «чертовой кожи» и таких же брюках, тщедушный и растерянный, переводил глаза с Шохина на Гладыша. Лицо его было в морщинах, от носа к подбородку залегли глубокие складки. Из-под жиденьких седых бровей смотрели добрые недоумевающие глаза.

— А вот и известно, что вы за люди! — вдруг просиял он. — Меня не проведешь. Наши, советские. Гестаповцы, полицаи — те бы сразу стали орать да требовать, чтобы последнее отдал. А вы предупреждение делаете.

Гладыш, стоя у порога, рассматривал незатейливое убранство комнаты.

— Вижу, что вы советский человек, — проговорил он. — Кто мы и откуда — сказать не можем… Хотели бы узнать, где поблизости находятся гитлеровцы, охраняются ли дороги, как часто ходят поезда и какие?