Разведчики

— В белый свет, как в копеечку! — прикрикнул на него Синюхин. — Чего зря патроны тратишь? Перемени диск.

Финны открыли ответный огонь.

— Отходи! — резко приказал Синюхин. Выпустив еще одну очередь из своего пулемета, побежал следом за Зубиковым.

Марин слышал: выстрелы участились, Синюхин отстреливается. Ясно — погоня будет направлена по свежим следам… Удалось бы только увести финнов от Чаркина, у него пленные… Марин велел своим бойцам залечь в засаду: «Синюхин-то от врагов наверняка уйдет, а здесь мы их встретим…» Марин стал ждать.

Не прошло и часа, как из-за дальних деревьев показался Синюхин со своим пулеметом, сзади него — Зубиков.

Еще не дойдя до. Марина десятка шагов, Синюхин, вытирая рукавицей взмокший лоб, еле переводя дух, докладывал:

— Товарищ начальник, штук сорок их гонится… Маленько мы с Зубиковым поуложили их… Остальные до чего озверели — на пулемет так и прут.

— Далеко они? — коротко спросил Марин.

— С километр будет, — Синюхин оглянулся, как бы измеряя глазами расстояние.

Марин дал приказание отходить… «Вот когда бы нужен денек со снегопадом, а сегодня, как назло, ясно…»

На другой день разведывательный отряд Марина, избежав погони, подходил к своей части со стороны залива. Бойцы уже считали себя дома. Финская передовая линия шла по ту сторону. Летом этот залив служил хорошей защитой, а зимой был отличной дорогой, по которой противник уже сколько раз пробовал проникнуть в наш тыл. Темные зимние ночи, обильные снегопады, холодные ветры, подымающие тучи сухого, мелкого снега, служили хорошей маскировкой, давали возможность проходить здесь незамеченными целым подразделениям. Потому-то Марин и был сейчас особенно осторожен. Он искал глазами только что построенный большой дзот, даже рассчитывал встретить там пограничников. Различив заснеженную горушку, подумал: «Вот и дзот, теперь здесь куда безопасней».

— Хороший дзот, — похвалил Марин вслух.

— А вот трубу неправильно сделали, — по-хозяйски отметил Синюхин. — Дыру прорубили — и все. Надобно не в крыше, а в стенке ход для трубы… да с коленом. Это ведь не хата, а позиция огневая.

Марин с любопытством посмотрел на Синюхина — уже не раз он замечал, что Синюхин научился делать своевременные, меткие выводы.

В дзоте никого не было. По отпечаткам ног, еще не засыпанным снегом, нетрудно было определить: здесь недавно были люди и ушли к обороне пограничников.

«Без десяти час, — посмотрел Марин на часы, — здорово потемнело, тучи низко, ну да к пяти часам вернемся…»

— След с финской стороны, товарищ старший лейтенант, — предупредил, останавливаясь, высланный передовым Зубиков.

— Товарищ старший лейтенант, след! — показал и Синюхин на еле приметные полоски, тянувшиеся по снежной глади залива и пропадавшие невдалеке, в береговом кустарнике.

— Вижу! — И вдруг, выпрямившись, схватился за автомат: — Финны! За кустами! Ложись! Беглый огонь!

Синюхин бросился на снег устанавливать пулемет.

А из зарослей кустарника уже открыли огонь. Многократный стук автоматов раскатился в морозном воздухе. Показалась большая группа финских солдат. Они были всего лишь в пятидесяти метрах.

«Восемь против тридцати, открытое место… продержаться бы до подхода подкрепления. Синюхин хорошо бьет, задержит… — лихорадочно думал Марин. — А тут совсем недалеко наши, услышат». — К дзоту, по-пластунски! — приказал он, с беспокойством следя за разрывами финских гранат. Острая, жгучая боль в груди и где-то сбоку оборвала его слова. Марин припал на снег — нечем было дышать.

Синюхин слышал приказание командира. «Пулеметчик должен прикрывать отход!» — подумал он и крикнул:

— Зубиков, как отойдешь, дай знать!

Он бережно расходовал патроны, их было мало, следил за кустами и в то же время быстро оборачивался посмотреть, в каком положении товарищи. Синюхин скорее чувствовал, чем видел их, прижимавшихся к земле, пробиравшихся к дзоту. Всего несколько шагов отделяют их от дзота, но как трудно преодолеть это расстояние под градом пуль, под разрывами гранат.

Марин подполз к Синюхину, за ним на снегу осталась красная полоса.

— Синюхин… в дзот… я буду прикрывать… — с трудом выговорил он.

Синюхин, не прекращая нажимать спусковой крючок, ничего не понимающими глазами поглядел на Марина и на мгновение замер.

— Товарищ начальник, вы ранены!

— Я приказываю… в дзот… Мне… не доползти… — Марин сделал последнее усилие, подтянулся к пулемету и снова уткнулся в снег.

Послышался свист Зубикова. Синюхин схватил одной рукой Марина, второй пулемет и, не укрываясь, бросился к дзоту.

За ними следили Зубиков, Зыков и Кольников, огнем своих автоматов сдерживая финнов.

— К амбразурам! — загремел Синюхин, когда дверь за ним захлопнулась. Бережно уложив Марина на пол, поспешил со своим пулеметом к бойнице.

— Зубиков, диск! — крикнул он, сознавая: это последний.

Зубиков, подав диск, повалился на землю.

Финны окружили дзот. Обстрел амбразур усилился. Очнувшийся Зубиков с трудом подполз к бойнице, стал отстреливаться из автомата.

К Марину вернулось сознание. Опершись руками о пол, приподнялся, но голова бессильно свесилась на грудь…

— Держитесь… скоро подмога… — сказал он. Шум выстрелов заглушил его слова. Как хотелось ему встать, добраться до амбразуры, через которую проникал скупой свет зимнего дня, но рука подвернулась, он снова упал.

Снаружи треск выстрелов затих.

— Сдавайтесь! — донеслось в дзот. Кричали по-русски.

Синюхин выругался.

— Отобьемся! Им нас не взять! Наши-то, верно, уж недалеко!.. — крикнул он. — Лежите, товарищ старший лейтенант, — оглянулся Синюхин на Марина. — Управимся…

Ранили Зыкова, потом Кольникова. Гусенко, с окровавленным лицом, продолжал сражаться. Кровь заливала ему глаза. Он заметно слабел. Грохот взрывов заставил Синюхина обернуться: в противоположный угол попала граната, брошенная в прорубленное для трубы отверстие.

Синюхин увидел хлынувшую изо рта Марина кровь, конвульсивное подергивание рук, побелевшее лицо.

— Убили! — прошептал Синюхин. — Уби-и-ли!.. — закричал он надрывно, схватил пулемет и, распахнув дверь, выскочил наружу.

Он был страшен. Стреляя из пулемета, как из автомата, прыжками бежал к финским солдатам, выпрямившись во весь свой огромный рост. Синюхин не видел спешивших на помощь пограничников, не чувствовал боли от ран в щеке и голове. Он остановился, когда из-за мыса, перерезая финнам дорогу, с треском вылетели аэросани.

— Убили!.. Убили, сволочи!.. — все еще кричал он, вытирая лицо и удивленно глядя на запачканную кровью ладонь.

Возле дзота санитары уже перевязывали раненых. Марина положили на носилки, над ним склонился врач. Марин уже не хрипел, ресницы и губы его больше не дрожали от боли.

Взволнованный Синюхин подскочил к врачу, вопросительно посмотрел:

— Товарищ старший лейтенант живой?

Врач промолчал.

«Не хочет правду…» — мелькнула горькая мысль, и Синюхин, опустившись возле носилок, тяжело зарыдал.

Глава 6

СОЛНЦЕ ПРОЛИВАЕТ СВЕТ

Марин лежал на спине с закрытыми глазами. Он дышал тяжело, с хрипом. Заострившиеся черты делали его лицо почти неузнаваемым. Одна рука была согнута в локте, пальцы чуть заметно вздрагивали. Сознание возвращалось лишь на несколько секунд. Он не метался, как вчера, не выкрикивал бессвязных слов, ко всему был равнодушен. Лицо было в тени: свисавшая с потолка на длинном шнуре электрическая лампочка прикрывалась абажуром.

За окном который уже день свирепствовала пурга. Завывания ветра, то гулкие, то тоскливо замирающие, прерывались шумными порывами, и тогда слышался дробный стук сухого снега о стекла.

Военфельдшер Катя Данюк сидела, откинувшись на спинку стула, глядела на Марина полуоткрытыми глазами. Прошло шесть полных тревожного ожидания суток… Минуты, цепляясь одна за другую, вытягивались в бесконечно долгие часы и дни…