Страница 3 из 18
Айвертон, штат Иллинойс, – воплощение живущей в нем молодежи: ей выдали ключи, кредитку и разрешили болтаться допоздна, и теперь она думает, что свое говно не пахнет. Окраины города застроены безвкусными кирпичными домиками, каждый из которых выглядит клоном соседнего, подъездные дорожки и гаражи ломятся от сияющих внедорожников, газоны раздражают взгляд своей неестественной зеленью, а деревья растут подозрительно симметрично.
– Знаешь, насколько Айвертон белый? – спрашивает порой Алан.
– Насколько? – отвечаю я.
– Настолько, что снега не видно.
Мать Алана и Вэл родом из Сан-Хуана, Пуэрто-Рико, а у их отца голландские корни. («Роса всегда первые», – только и говорит миссис Роса-Хаас, когда кто-нибудь спрашивает об их двойной фамилии. Судя по всему, исключительно на таком условии она согласилась выйти за мистера Роса-Хааса.) В городках вроде Айвертона наполовину пуэрториканцам живется непросто: одни считают Алана и Вэл белыми, а другие без конца допытываются: «Нет, ну серьезно, откуда вы на самом деле?»
В прошлом году один тип в команде по плаванию пристал к Алану с тем же вопросом, и Алан ответил: «Из Айвертона», на что парень пояснил: «Да нет, в смысле, на самом-самом деле», и Алан ему говорит «А-а-а… вот ты о чем, а я думал, ты спрашиваешь, откуда я на самом-самом-самом-са-а-амом деле», отчего бедняга покраснел как рак, притворился, что у него звонит мобильник, и поскорее свалил.
Вэл и Алан постоянно сталкиваются с такой ерундой и обычно делают вид, что им наплевать, а может, и правда наплевать, откуда мне знать. Но я никогда не забуду, как однажды Алан сказал:
– Похоже, город ждет от меня, что я буду либо Роса, либо Хаас. А одновременно и тем и другим меня не хотят принимать.
Так что у Айвертона есть и ключи, и кредитная карта, но боже ты мой, как же тут воняет.
Однако я уже на полпути к дому, и надо признать, что в ясную летнюю ночь по Айвертону очень даже можно гулять.
Некоторые возразят, что ходьба – самый медленный способ попасть из точки А в точку Б, и будут правы, но для меня перемещение из точки А в точку Б – дело десятое. Главную ценность представляет собственно ходьба. Это тем более верно, когда я иду в гости к Роса-Хаасам или обратно, потому что на полпути между семьей и друзьями я ближе всего к своему подлинному «я».
Я заворачиваю в наш тупичок, мимо разнообразных автомобилей семейки Оукменов: вот стоит мой хетчбэк «хендай» (который Алан называет «хентай»), отцовский «понтиак» (с деревянной отделкой и задним сиденьем, развернутым в сторону хвоста) и древний «лендровер» матери. Если хорошенько прислушаться, можно услышать коллективный презрительный смешок соседей.
Этот дом мы купили вскоре после похорон дедушки Оукмена, прожившего последние годы вдовцом-затворником, а после смерти невольно подтвердившего подозрения насчет его финансового благосостояния. Каждому в семье достался приличный куш, и тогда я узнал нечто новое для себя: если внезапное наследство и правда лучше всего выявляет глубинные желания сердца, то глубинные желания моего отца касались не столько турбонаддува и немецких двигателей, сколько блаженства пригородной жизни. Папа – веганский повар и в целом держится на плаву: обслуживает свадьбы, бар-мицвы, бат-мицвы и всякое такое. И хотя мама – адвокат по профессии, но работает она на правительство штата, так что нашим домом мы обязаны главным образом дедушке Оукмену, мир его праху.
Едва войдя в двери, я слышу голос мамы из гостиной:
– Привет, зайка.
Такой у нее условный рефлекс на двойной «бип» сигнализации на входной двери.
«Бип-бип-привет-зайка».
Могу поклясться, что слышал, как родители шепчутся, но когда я поворачиваю в гостиную, они только широко улыбаются, уютно прикорнув на диване перед телевизором, где идет очередная серия «Друзей».
– Как там бассейн? – спрашивает папа, нажимая на «паузу».
– Неплохо, – говорю я, а сам воображаю, будто тоже ставлю их на «паузу».
Мои родители души друг в друге не чают, за что им честь и хвала, но иногда их взаимная любовь даже раздражает. Взять, к примеру, этот ритуал с «Друзьями». Каждый вечер они смотрят минимум одну серию из своей драгоценной коллекции на DVD. Папа с бурбоном, мама с бокалом вина, и оба в унисон поют I’ll Be Therefor You[2] и произносят все реплики Джоуи одновременно с Мэттом Лебланом.
– Как спина? – спрашивает мама. – Никаких сюрпризов?
Сюрпризов. Как будто моя спина – это захватывающий мини-сериал.
– Все нормально, – отвечаю я, стараясь выражаться как можно нейтральнее, не то мама перейдет в режим перекрестного допроса. – Немножко зажата, но в целом нормально.
Наш полуживой шарпей на ходу врезается в стену, перетягивая на себя всеобщее внимание.
– Бедный Флаффи! – Папа подхватывает пса и бережно усаживает к себе на колени.
Обычно наш Фалафель Печального Образа ковыляет по дому, всячески подтверждая свое прозвище, и хотя он совершенно не комнатная собачка, попробуйте объяснить это отцу. Со времен прошлогоднего кризиса, когда Флаффи навсегда охрип от собственного лая, родители нянчатся с нашим псом-пенсионером, точно с младенцем.
– Что на ужин? – интересуюсь я.
Мать делает глоток вина.
– Сегодня была моя очередь готовить, – говорит она, что означает куриный кордон блю.
Отец называет это блюдо «изменой вегана» и делает вид, что любит его, но я знаю правду: на самом деле он любит маму, а она больше ничего не умеет готовить.
– Пенни проголодалась, так что мы уже поели, но я оставила тебе порцию в микроволновке. Просто разогрей.
Я направляюсь на кухню и снова, почти на пороге слышимости, различаю шепот. Наверное, всякие нежности. Наверное, лучше не прислушиваться.
Через блютус я подключаю телефон к кухонной колонке, ставлю Hunky Dory Боуи, нажимаю «пуск» на микроволновке и смотрю на вращающуюся тарелку. Аппетит у меня поуменьшился с тех пор, как я перестал плавать на скорость, и теперь поглощение пищи кажется мне нелепым, почти животным действом. Откусить, разжевать, разгрызть – в самих словах предполагается дикая звериная страсть.
Все мы недалеко ушли от волков.
Микроволновка пищит, тарелка перестает вращаться, добыча ждет меня. Я переношу ее на кухонную стойку, где мама оставила для меня салфетку, нож с вилкой и стакан сока. Рядом лежит записочка с моим именем (почерк мамин) и пятью восклицательными знаками; нарисованная ниже маленькая стрелочка указывает на мигающий огонек на домашнем телефоне. Отец настоял, чтобы мы оставили городской телефон для деловых звонков, и хотя звонят нам в основном с рекламными предложениями, у аппарата есть еще одно назначение – единственное, которое меня интересует, – принимать сообщения рекрутеров.
Фоном Боуи поет про копов, пещерных людей и про матросов, дерущихся на танцплощадках, и мне жаль, что он не может оказаться прямо здесь, на нашей кухне, и поговорить со мной за жизнь – на Марсе или еще где-нибудь.
4. моя краткая история, часть девятнадцатая
Восьмого января 1947 года в Лондоне родился Дэвид Роберт Джонс. Была среда. Шел снег. Где-то по ту сторону Атлантики мальчик по имени Элвис отмечал двенадцатилетие. Ни тот, ни другой в детстве не подавали надежд в музыке, но им обоим суждено было сотрясти самые ее основы, перестраивая их снова и снова, пока само понятие – музыка – не изменится до неузнаваемости.
По легенде, когда родился малыш Дэвид, акушерка заявила: «Этот ребенок уже бывал на Земле». Годы спустя Дэвид Роберт Джонс стал Дэвидом Боуи, и многие считают, что он бывал и на других планетах.
Когда на свет появился Элвис – 8 января, двенадцатью годами раньше, – одновременно с ним родился его мертвый брат-близнец. Глэдис Пресли говорила друзьям, что у ее сына Элвиса «энергии на двоих». Бо́льшую часть жизни Элвиса преследовала мысль о том, что его брат умер, а сам он – видимо, случайно – выжил.
2
«Я буду рядом с тобой» – музыкальная тема заставки ситкома «Друзья».