Страница 66 из 116
Прошло еще несколько дней, и Сергеева с Комовым неожиданно навестил капитан Мещеряков.
Привыкший не задавать капитану лишних вопросов, Сергеев попытался сам определить, что за дело привело его в Ленинск, в госпиталь? Не ради визита вежливости прибыл он сюда при всей своей занятости… По-разному складывались у Сергеева отношения с капитаном: хотя и не было с ним острых конфликтов, в трудных положениях капитан проявлял и понимание и терпимость, но не было и задушевных, доверительных бесед, да этого по службе и не требовалось. И все же Сергеев обрадовался приходу Мещерякова — если и не близкого друга, то остававшегося еще в живых хорошо знакомого человека.
Справившись о здоровье, скоро ли врачи обещают вернуть в строй, и оставив на тумбочке скромную передачу, капитан подошел к окну палаты, искоса наблюдая за тем, что происходило во дворе, немало заинтересовав своим поведением Сергеева.
На узком, худом лице Мещерякова с широким лбом, белыми, не знающими солнечного загара, залысинами, в его усталом внимательном взгляде проступала озабоченность, плохо скрытая тревога… Что он там видел, Сергеев не мог даже предположить, вот поднял руку, опустил ее, помахал кистью, еще с минуту наблюдал за какими-то событиями, затем подошел к Сергееву, присел на табурет возле его койки.
— Честно говоря, рассчитывал я на вас, надеялся, что не так серьезно ваше ранение и дело уже идет на поправку…
— Залеживаться не собираюсь, так что рассчитывайте, — отозвался Сергеев. — Что-нибудь намечается такое же стремительное, как операция с Хрящом и Боровом?
— Ах, что вы, что вы!.. — иронически подхватил Мещеряков, но продолжил вполне серьезно: — План-то этот был реализован с вашей подсказки, сложился он, когда вы дали четкую характеристику вашей Маше Гринько. Я и подумал: «Зачем нам промежуточные звенья, если все можно построить на честности, смелости, исполнительности Маши?» Мысль эта возникла после сообщения эксперта Голубевой о появившемся у переправы симулянте Ященко-Хряще, зачастившем в Ленинск в один из госпиталей, сопровождая через Волгу раненых. Ну и признание Рындина, что Афонькин-Боров под страхом смерти обязан первым делом, как окажется на свободе, найти Рындина и убить его, иначе самого убьют, что, собственно, и случилось, поскольку нарушил воровской закон… Значит, и Афонькин мимо Маши Гринько не пройдет. Так что в фокусе всех предполагаемых событий оказалась Гринько, потому-то ей и была отведена главная роль. Когда Маша бинтовала Рындина, чтобы тот опознал Ященко-Хряща, я изменил свое требование исключить разговоры между ними. Наоборот, дал им побыть вместе, разрешил Гринько проводить к переправе своего милого, выработать совместный план действий. Там они все и обсудили. Маша доложила мне этот простой, естественный план, она его с блеском и выполнила…
— А сюда вы приехали, чтобы самому увидеть, кого навещает Хрящ? — высказал догадку Сергеев. — Не его ли вы засекли, глядя в окно, еще и ручкой помахали?
— Если бы… Вашими устами да мед пить, — вздохнув, отозвался Мещеряков. — Хрящ исчез в ту самую минуту, как забрался в баржу, сразу же после встречи и разговора Маши с Боровом. Санитары из похоронной команды, что работают на переправе, показали, что баржу, на которой отплыл Ященко, накрыло прямым попаданием бомбы…
— А Маша Гринько видела это «прямое попадание»? — спросил Сергеев. — Может быть, это — домыслы дружков Хряща?
— Маша не видела, перевязывала в это время раненых, но прямое попадание в баржу в этот день действительно было. А вот угодил ли под него Хрящ или под эту марку смылся — неизвестно. Хотя показания очевидцев сходятся: немцы, как нарочно, угодили бомбой именно в эту баржу.
— А начмеду или командиру подразделения, кому подчинена похоронная команда, о потерях докладывали? Там ведь должны быть поименные списки?
— О потерях докладывают каждый вечер. В докладе гибель Ященко под вопросом: числится «пропавшим без вести», мол, возможно, выплыл после бомбежки, хотя, когда за сорок с хвостиком, не очень-то поплаваешь в сентябрьской воде. Начмеду в эти дни с хирургами, сестрами и всем медперсоналом было не до сводок: эвакуировали медсанбат и перевязочные пункты на переправах с правого берега на левый, и тоже под непрерывными обстрелами и бомбежками. Так что не вдруг и разберешь, в какой день кого теряли…
— А Веру? Веру Голубеву в последние дни вам не приходилось видеть? — не выдержал Сергеев.
— А разве я вам не сказал? — сделал удивленный вид Мещеряков. — Здесь ваша Вера. Вместе приехали. Ей-то я и подавал знаки в окно, чтобы шла сюда, правда, собиралась она сначала к главврачу зайти…
— Ну, товарищ капитан!.. — не находя слов от возмущения, только и сказал Сергеев. — Так где же она? Прошу вас, выйдите в коридор, покажите палату, чтоб не искала…
— С удовольствием… А к вам просьба, как только разрешат вставать с койки, не ленитесь почаще смотреть в окно: может быть, еще появится этот Ященко-Хрящ на территории госпиталя. Не зря же он так часто ездил в Ленинск, пока что неизвестно, к кому…
Мещеряков вышел. Спустя минуту дверь распахнулась и на пороге остановилась раскрасневшаяся, запыхавшаяся Вера.
— Не буду мешать вашей встрече, — сказал капитан. — Кстати, Вера Петровна в курсе, как разминировали и вскрывали землянку Саломахи. Детали она вам сообщит. До встречи…
Мещеряков прикрыл за собой дверь. Вера молча подбежала к Сергееву, прижалась к его груди.
— Пришлось ждать твоего лечащего врача, — словно оправдываясь, сказала она. — Должна же я знать характер ранения, как и от чего тебя лечить?..
— И ты сможешь заниматься мною сама? — не веря такому счастью, спросил Сергеев.
— По крайней мере, очень хочу. Не знаю только, как удастся.
Сергеев смотрел в милое, родное лицо, не выпуская Верины руки из своих рук. Оживление от столь долгожданной встречи красило ее, но какая вековая усталость таилась в ее взгляде, в движении головы!
— Уж и не думал, что свидимся, особенно в последнюю неделю, когда так скверно пошли дела на фронте. Почти десять дней от тебя никаких известий.
— И я не думала, что увидимся, — призналась Вера. — На правом берегу непрерывные тяжелые бои… Окажи честно, как себя чувствуешь? Все ли осколки вытащили? Есть ли боли, какая температура?
— Самочувствие не хуже, чем у людей, — попытался отговориться Сергеев. — Видишь, жив, понемногу поднимаюсь. А увидел тебя, сразу на поправку пошел. Не сказала, где работать будешь?
— Пока здесь, в операционной, до особого распоряжения. Надеюсь, что смогу тебя навещать.
— А что Мещеряков говорил о землянке Саломахи и каких-то деталях, которые ты знаешь?
— Мог бы он и сам проинформировать, но, что знаю, расскажу…
— Я думаю, не для того он приходил, чтобы принести мне пачку печенья и банку варенья да еще сообщить о тебе. Понимает же он, что Хрящ «пропал» не для того, чтобы появиться снова здесь, на территории госпиталя, да и госпиталей в Ленинске — весь город… Не исключено, что и «пропасть» ему помогли, а «прямое попадание» придумали уже потом. Думаю, Мещеряков и без Хряща знает, к кому тот приходил на явку. Тебя в эти дела не посвящали?
— Нет, конечно. Знаю только, что эта история после ликвидации «дяди Володи» не закончилась. Как рассказала Наташа, пост у землянки Саломахи начальник райотдела Ляшко выставил трехсменный, никого посторонних на ту поляну не пустили. Саперы разминировали землянку. Группой руководил Мещеряков, от нашего управления были Наташа Коломойцева и Фалинов. Они-то меня и просветили. В землянке нашли две золотые монеты, пачки сторублевок, судя по номерам банкнот, те самые, что притащил Саломахе Боров. Но не это главное. Под нарами обнаружили красноармейскую форму со следами запекшейся крови. В кармане гимнастерки удостоверение личности на имя Гайворонского, записка ему от Саломахи с координатами хутора Новониколаевского, крестом отмечен дом Евдокии Гриценко…
— Скорей всего, это — та самая записка, которую Хрыч передал Гайворонскому в степи после приземления с парашютами диверсионной группы.