OUTSIDE

Хотя и ненадолго, но всё же Яффе заслонила таким образом предательницу, дав Мите желанную передышку именно в первые, самые тяжёлые недели заключения. Попасть надолго за решётку в любой части света означает, как минимум, попрощаться с оставленным на воле образом жизни навсегда. По выходу не удастся устроиться на прежнюю работу, общаться с прежними друзьями, обнимать прежнюю и без того, впрочем, изрядно постаревшую, любовь. Всё поменяется безвозвратно, и отсидевший срок выйдет в пустоту: чистого листа, новой попытки или усталости и разочарования – вопрос находчивости, везения, а чаще просто стечения обстоятельств. Преступление в сознательном, то есть хотя бы за тридцать, возрасте гарантирует по окончании длительного заключения превращение некогда сильного мужчины в слабовольного, потерявшего веру в успех старика. Тюрьма учит не проживать день, но проматывать, и разрушительная привычка вряд ли оставит бывшего сидельца и на свободе – календарь станет его богом, противоречивым будущим и призрачной надеждой. Всё что угодно, но только не наслаждение текущим моментом. В отечественном «зазеркалье» к тому же совсем мало радостей, будь то банальный спортзал, доступ в Интернет, возможность запоздало получить образование и ещё много иных второстепенных на вид мелочей, на деле эффективно нивелирующих наиболее опасный и разрушительный эффект отсидки – тупую подсознательную уверенность, что всё закончилось. Свобода, безусловно, подарит несколько месяцев эйфории, ощущение непривычного и до заключения счастья, благодарность всякому утру, каждой еде, любому улыбнувшемуся прохожему. Но удовольствие будет неполным, если не можешь им поделиться. Радость станет пресной, грусть – тихой, а тоска – вездесущей. Многие, очень многие из отмотавших долгий срок становятся рецидивистами из одного лишь желания вернуться хоть куда-то: в отвратительный, люто ненавидимый мир, который, однако, сделался единственным пристанищем.

Нарисовав себе подобную картину, Митя, ожидаемо, лишь ещё больше осознал, как мало волнуют его упомянутые Асатом «побочные эффекты» – перед лицом такой перспективы невзрачное будущее уместно отдать за одну лишь хорошую пайку, не то что отказывать себе в праве летать, только для того, чтобы затем сподручнее было ездить: одиноким бессильным пенсионером на инвалидном кресле. Молодости свойственно недооценивать радости зрелости, которые она, впрочем, отчасти законно, полагает безвкусными: за полвека любой рацион эмоций осточертеет. Ещё не приблизившись и к первому межевому столбу, начинающему коварный отсчёт лет с определённой черты, но уже до последнего рубежа, Митя отчасти познал ощущения тех пожилых людей, что ждут смерти как логичного и желанного избавления – от всё той же рутины ожидания. К тому же, от семьи, как главного противника досрочного угасания, он был теперь гарантирован: не то, что внуков – детей вряд ли успеет понянчить. Он хотел было исправить это, женившись на Яффе, но, обдумав, предпочёл не окунаться в совсем уж шекспировские страсти: великолепие, ум и проницательность вряд ли останутся с ним надолго, а рана от новой потери рискует оказаться смертельной. Имелся, конечно, вариант: прижать к ногтю всю эту самодеятельность, превратив яркие образы в послушных, исправно выполняющих волю хозяина кукол, вот только напутствие последнего друга обещало массу впечатлений именно от независимых, хотя и воображаемых личностей, а многолетнему опыту стоило доверять больше, чем минутной слабости поклонника семейного очага. Митя тогда положил с ней хотя бы переспать, в виде случайно затесавшегося среди типичных будней умницы-одноклассника или ещё какой случайности, но позже отказался и от этой затеи. Известно, что женщина – загадка лишь до тех пор, пока ты ей не овладел. Её тайна живёт в повороте надменной головы, прячется в складках одежды, едва заметных под платьем очертаниях белья – и наготой стирается безвозвратно. «Именно так, – продолжил Митя диалог сам с собой, на всякий случай избегая теперь звать подсознание. – Испаряется. Будто киношный вампир сгорает в солнечных лучах, оставляя на память горстку пепла, – жалкое напоминание об ушедшем могуществе заключённой в лучшую из оболочек силы».

Так он и остался без семьи, пообещав, однако, непременно вернуться к вопросу при первом же, то есть новом удобном случае. Понимая, что Яффе – исключительно «пилотный» проект, классический пробный шар и блин, который, хотя и не вышел комом, но всё равно невкусный; красивая умная баба – это уж совсем мечта, куда реальней грезить о покорении далёких галактик верхом на цирковом слоне. Митя рассчитывал позднее развернуться намного основательнее, не просто реализовав, но пережив все недостающие, желанные, необходимые, манящие, пугающие – абсолютно все эмоции. Почувствовав себя на правильном пути – а в одиночной камере и любое поверхностное мировоззрение, поднимающее настроение, сойдёт хоть за религию, не то что умение окружить себя интересными персонажами, попутно выстроив целый мир. Кстати, о мире: текущий стал его вдруг вполне устраивать. Явись в пространстве камеры телевизор с кабельными каналами, мощный компьютер с выходом в сеть да пиво с курятиной, он легко провёл бы здесь целую вечность, но в отсутствие вышеозначенных инструментов неземного наслаждения вынужден был повернуться на сто восемьдесят градусов к радостям исключительно духовным. Натура мастерового не терпит компромиссов, его действия подвержены чёткой динамике строительного процесса, где цемент для стяжки пола, так уж и быть, позволяется выбрать чуть более дешёвой марки, но совсем без цемента обойтись точно нельзя. Без привычных атрибутов – не воображать же, в самом деле, порноканалы и компьютерные игры, многочисленные приятности материи сделались ему безразличны, а потому осталась лишь возможность общения. Обретение новых знаний, пусть бы речь даже шла о никогда не существовавшей науке, обмен мнениями – если верить катализатору Асату – с весьма интересным и далеко не предсказуемым собеседником, спор, в котором рождается истина или просто победа, драматизм ситуаций, нетривиальность сцен – да мало ли возможностей у объединённых трагедией совместной отсидки людей. «Или образов», – поправил себя Митя, радостно отметив мысленный знак равенства между этими двумя понятиями.

Безусловно, требовалась ещё не одна попытка, прежде чем его гротескно выдающиеся персонажи смогут превратиться во что-то, не отдающее пошлой выдумкой сказки, какой бы там в ней ни содержался традиционно глубокомысленный намёк, но дорогу осилит идущий… «А болезнь – выздоравливающий», – пролезло-таки подсознание, но тут же грубым окриком отправлено было обратно в небытие: «Пошёл вон». «Не смей мне указывать, ты меня предал», – всё же снизошёл до обстоятельного ответа Митя, то ли ностальгируя о прошлом, то ли в память об ушедшей гармонии, а скорее – вследствие привитой общением с клиентами вежливостью. Он подумал было извиниться за грубость, но рассудил, что встреча их была явно не последняя – успеется. Оставив до поры всё лишнее, сел в полулотос, начал ровно дышать, хотя и игнорируя, вопреки рецепту успешной медитации, размышления вокруг исключительно процесса вдоха-выдоха, постарался необходимым образом сосредоточиться. Поднял глаза к потолку, отвлёкся на боль в шее, хрустнул позвонками, снова задрал голову, почувствовал очевидный дискомфорт, выругался и лёг. Как бесполезно сублимировать привязанность и симпатию в настоящую любовь, так невозможно и стимулировать фантазию индийской физзарядкой. Ценный вывод, не приближавший, однако, к искомой цели. «Ничего, прорвёмся», – вполне действенный в иные времена механизм борьбы с унынием на сей раз оказался бесполезной присказкой к очевидному поражению. «Лиха беда начало», – заняла вакантное место очередная народная мудрость, и отсутствие претенциозной уверенности победителя, как водится, помогло: Митя вспомнил, что в его распоряжении – годы, а, следовательно, и торопиться резона не было. «Не наяву, так во сне», – сладко зевнув, покончил с ненужными прениями начинающий философ, повернулся на левый бок, нащупал подушку, издал какое-то чрезвычайно довольное мычание и почти тут же захрапел.