Страница 21 из 26
«И где же эта shitty – распахнутая русская душа, мать его», – переживал обманутый в своих лучших чувствах ирландец, решив, несмотря ни на что, всё-таки пробиться сквозь эту стену презрения к несчастным, угнетаемым мужланами-алкоголиками, ангелоподобным созданиям, чтобы хоть одну из них, но осчастливить, приобщив к цивилизации, дублинскому предместью и заполненным вездесущими коровами вечерним пейзажам. К несчастью, галльское упорство способно преодолевать преграды и посерьёзнее напускной недоступности русской бухгалтерши, неизменно делающей интимную стрижку и надевающей сексуальное белье каждое восьмое марта в надежде, что её усилия будут не напрасны, а потому скорее всего этот несчастный обретёт-таки долгожданную ячейку общества при некотором содействии северной подруги, чтобы остаток дней посвятить её поднятым из безвестных глубин на поверхность жизни бабским капризам, именуемым эмансипацией, победить которые куда сложнее, чем заставить даже щепетильных до традиций англичан отказаться от привычной с детства халявной картошки.
Итак, опасность миновала, и приободрившийся Михаил, вопреки неписаной корпоративной этике, закрылся в своём не слишком просторном кабинете, позволив себе чуть поплевать на свод правил поведения успешного менеджера. Это «правило открытых дверей» и раньше его слегка раздражало своей показушностью, будто и впрямь созданное для того, чтобы любой рядовой сотрудник смог зайти при желании с вопросом к хотя бы и самому главному боссу, не важно, сколько начальственных голов перешагнув ради этого. В нём говорил, с одной стороны, не самый плохой руководитель, знавший цену грамотной организационной структуре в сочетании с субординацией и опасность в угоду популизму нарушать хорошо функционирующий порядок, с другой, он по опыту знал, что эта свобода передвижения по начальству попахивала самой что ни на есть отвратительной советской номенклатурой: к примеру, сотрудники центрального офиса, знакомые с шефом лично, ещё могли как-нибудь в год раз забрести к нему по «чрезвычайной важности вопросу» (но упаси боже, не просить за себя лично), несчастный же работяга или супервайзер откуда-нибудь из региона, осмелившийся нарушить покой Самого, непременно получил бы в лучшем случае хорошенько по шее, а то и вовсе поломал бы себе карьеру, создав головную боль непосредственному начальству. Такие вот, поощряемые центральным офисом, но жестоко порицаемые на местах демократические шалости создавали абсолютно ненужный сумбур, не принося совершенно никакой пользы, и лично он был за институт PA и секретарш, охраняющих покой высокой особы, а заодно и лишь зачинающиеся карьеры молоденьких сотрудников, часто находящихся во власти розовых иллюзий относительно реальных дарвиновских законов корпоративной машины.
Можно было подумать, что в нём говорит задавленная постсоветской номенклатурной действительностью личность, если бы воображение не способно было подбросить сомневающемуся картину этой практической демократии в офисе фирмы, к примеру, в Индии, где высокооплачиваемая работа в престижной европейской компании сродни небесной манне, а потому легко представить, что станет с каким-нибудь далеко не сингхом, осмелившимся потревожить живое воплощение начальствующего бога; или же в Париже, где снедаемые интригами и завистью представители культурнейшей нации смотрят на бывшего друга свысока, лишь только став на один грейд выше последнего, а восседающей на отдельном, непременно, этаже властелин судеб и окладов, хотя и не прячется за закрытой дверью, но зато и на заветный этаж путь простым смертным по странному, вопиюще некорпоративному стечению обстоятельств, неизменно оказывается заказан. Для того чтобы стирать до требуемой необходимости границы, придумали корпоративы со всяческими там выездными тренингами – и хватит, и довольно, – доказывал Михаил воображаемому оппоненту, оправдывая свою чересчур совковую манеру отгородиться от окружающих.
Остаток дня, впрочем, прошёл без приключений, так как в любом коллективе нужно ещё поискать идиота, решившего озадачиться какой-нибудь неразрешимой проблемой вечером пятницы, и все в огромном здании отсчитывали минуты до заветных выходных, с остервенением отбрыкиваясь от любого дела, вследствие разницы во времени иногда долетавшего из недр всё ещё трудящейся Европы. Приоткрыв жалюзи стеклянной перегородки, отделяющей его от вверенного отдела, Михаил от скуки наблюдал, как занятые последними приготовлениями к выходным девушки и женщины коротали время до заводского гудка. Семейные, не спеша, наводили порядок на столах, более юные или менее удачливые, очевидно, отдавали приоритет макияжу, попутно то и дело заглядывая в телефон, чтобы ответить на очередную смс-ку, обещавшую, по-видимому, интересный вечер пятницы, а может и целые выходные.
Как мужчину, его интерес подсознательно вызывали прежде всего одинокие молодые девушки, хотя по понятной причине он и зарёкся в своё время заводить романы с подчинёнными дамами. Впрочем, окажись среди них та, которая смогла бы поразить его воображение больше зеленоватой бутылки Jameson, он, пожалуй, раньше и плюнул бы на свои принципы, но теперь, перед лицом поставленной самому себе задачи, ему уж точно было некогда заниматься амурными делами – как и все цельные личности, Михаил не мог распылять своё внимание на несколько объектов сразу и потому, будучи охваченный раз поразившей его идеей, с некоторым даже внутренним негодованием отверг бы любую возможность попутно развлечь себя сторонним увлечением. Тем не менее, ничто не мешало ему пофантазировать немного, дабы скоротать оставшееся время, и он продолжал из-за стекла разглядывать наиболее симпатичных коллег, представляя, о чём они думают и чем занимаются.
Мужчинам свойственно наделять женщин душевными качествами сообразно их внешности, и тем, так или иначе, приходится отчасти подстраиваться под привычные клише, частью невольно, но всё же чаще охотно, благо воображение накачанного тестостероном самца щедро на комплименты понравившемуся милому личику. Вот перед ним стройная, одетая в деловой костюм брюнетка – как бишь её имя… не суть важно, среднего роста, миловидная, чуть больше принятого декольтирующая временами по виду упругую грудь, которая, будучи стянутой тесноватым бюстгальтером, и вовсе производит впечатление девичьей. Какой невинностью светятся её глаза, когда она, наклоняясь, передаёт ему какую-нибудь рабочую папку, обнажая манящий вырез, и каких усилий стоит ему при этом сохранить фокус взгляда на разрешённом деловой этикой месте. Что за флюиды пытается направить ему эта самоуверенная девочка, которой так важно самоутвердиться посредством внимания несимпатичного, плохо одетого начальника, а Михаил считал себя именно таковым, и как ни больно мужчине признавать за собой столь неприглядное определение, ему хватило когда-то духа трезво посмотреть в глаза действительности и затем раз и навсегда перестать заботиться о своей внешности больше самой минимальной необходимости. Пожалуй, он даже немного ошибался на свой счёт и, озадачившись сменой гардероба, вполне мог бы сделаться в глазах некоторых, а может быть даже и многих, до известной степени привлекательным, но ему претила эта роль полу-красавца, когда производимое впечатление зависит от стильности подобранного костюма, количества выпитого девушкой и степени её одиночества в данный конкретный вечер.
Таков уж удел максималиста – не интересоваться чем-то, где он априори не может быть если не первым, то хотя бы в когорте лучших, а потому Михаил заботился по большей части об утилитарности надетой вещи, в результате ожидаемо являя собой жутковатое зрелище, особенно в кругу подчинённых дам. Почему непосредственное руководство прощало ему такое невнимание к костюму, оставалось загадкой, как для него, так и для окружающих, и ему оставалось лишь предполагать, что начальство, возможно, видит в нём усвоенный из русской литературы собирательный образ какого-то блаженненького, хотя и живущего в отрыве от общепринятых норм, но хорошо выполняющего свои обязанности. Или же предпочитает, чтобы молодой, всё ещё подтянутый подчинённый не контрастировал слишком с их местами полноватыми сорокалетними телами, ведь оденься тот поприличнее – и разница была бы слишком очевидна; в любом случае, ему прощалось то, за что других могли, пожалуй, уволить, и он пользовался этой странной благосклонностью, всегда, однако, готовый потратиться на итальянского портного, если только обстоятельства в виде недовольного босса потребуют от него этого.