ЛЯДЬ

Натаха осталась единственной коллегой, не эксплуатировавшей ореол трагизма. Тайная правда профессии состоит в том, что там давно не осталось и капли принуждения. Никаких отобранных паспортов, необходимости отработать столько-то недель или месяцев, сексуального рабства и прочего, чем любят разжалобить доверчивых потребителей девушки. Даже обстоятельств, принуждающих к нелестному труду, и то не осталось – в столице довольно рабочих мест от продавца до адепта свободной кассы, куда берут всех, независимо от статуса и гражданства. Или кто-то видел миграционный контроль в вотчине могущественного чечена… Но дамам не хочется признаваться – прежде всего, себе, что они предпочтут раздвигать ноги всякому, кто заплатит, лишь бы не стоять два через два за прилавком.

Потому жизнерадостная курская деваха и сделалась её единственной подругой, а заодно и парой, если требовался элемент массовости. Чаще по незнанию, ведь Малая одна могла запросто ушатать и целый взвод оголодавших в казарме солдат. «А там хоть трава не расти и хер не разгибайся», – добавляла Натаха любимую присказку, наливая компании ещё по одной. Таким образом формировалась успешная бизнес-модель: покуда одна непьющая служительница эротического культа отрабатывала гонорар, другая развлекала ожидающих попойкой. А уж банку держать единственная дочь деревенского алкоголика умела так, что диву давались и полковники спецслужб в отставке – разные бывалые вояки, начинавшие карьеру ещё в Карабахе. Был среди таких у неё один любимчик по прозвищу Вован – он так часто путался в собственных именах, что пришлось дать ему «отдельно-бордельное», как выразилась раскрасневшаяся от удовольствия собутыльница. То был первый и единственный мужчина за двенадцать лет отточенного пьянства, который мог выпить больше, оставаясь при этом на ногах. Событие в жизни уникальное, яркая вспышка на небосклоне сознательного возраста, а не какая-то там жалкая едва ли осознанная дефлорация. И Натали влюбилась без памяти, запретив тому пользовать кого-либо, кроме непосредственно её.

Избранник был рад неимоверно – он тоже впервые встретил достойного собеседника и партнёра по стакану, к тому же, в обличье привлекательной и вполне ещё свежей женщины. Пожалуй, он остался бы с ней насовсем, но имелась семья из двух подрастающих детей, увлечение живописью – у стрелков с внушительным стажем случаются и не такие озарения, да регулярные поездки в сопредельные государства на поиски предметов исключительной художественной ценности, по большей части икон. По большей части там, где в текущий исторический момент изрядно полыхало. Его кисти образы спасителя были исполнены гипнотически манящего трагизма, чего куда как непросто добиться в одном только лице. И, тем не менее, тоска в них читалась прямо-таки совершенная, абсолютная, таким взглядом и впрямь уместно проводить в небытие всё развращённое человечество разом. Он оттого и убивал, что люто ненавидел весь этот гнусный мир и тех вчера ещё людей, в одно поколение сделавшихся бессловесным невежественным комбикормом разросшегося до масштабов планеты капитала. Но убивать здесь ему пока команды не давали, а люди его склада без команды не могут, следовательно, пар выходил где укажут. Великая направляющая сила русского народа в том и состоит, что наиболее бескомпромиссным и отчаянным обязательно нужен кто-то сверху, принимающий решение и заменяющий, таким образом, совесть. «Приказ есть индульгенция посильнее папской буллы, против него и брат Петруха у тех самых ворот бессилен – отопрёт и не поморщится, старый мудак», – увещевал Натаху подвыпивший Вован, попутно обучая, как грамотно нейтрализовать при случае гостя за общим столом.

– Смотри, берёшь правой нож, – он нежно, будто ладошку младенца, обнимал пальцами деревянную ручку прибора для стейка, – всё внимание переключается на него. И в этот момент левой втыкаешь вилку в сонную артерию. – Секунду назад ещё только столовый прибор тут же летел, влекомый пьяной дланью, в направлении приятно аристократической шеи, останавливался чётко на границе кожного покрова и тут же исчезал. Лишь четыре едва заметные точки напоминали о только что произведённом эксперименте. – Вот и всё, противник обезврежен.

– Чудо ты моё в перьях, ей-богу, – Натаха ласково проводила рукой по давно небритой щеке. – Ну стану я в эти коммандосы играть! Проще под стол этот залезть и сменить лютый из лютых гнев на пять минут хорошей работы. Тут и дело в шляпе. Ты видел, чтобы ваш брат кого пришил непосредственно после, так сказать, процесса? Вот и я нет. А ежели уж совсем припрёт, тебе, сердяжный, наберу – не всё же токмо на войне пропадать.

– Умная ты баба, – осклабившись ревниво, через силу улыбнулся будущий спаситель.

– Баба другой и не может быть. Иначе это уже так, физиологическая добавка.

– Как? – оторвавшись частично от процесса, не поленилась закричать через комнату Малая.

– Не как, а к чему! К вот этому, змею Горынычу вашему, – и, перегнувшись через стол, она картинно чокнулась с объектом, чем вызвала уже искренний смех Вована. Покуда вышеозначенный столовый прибор не почесал ему за ухом. – Вот и прошляпил ты, десантник, свою горемычную шкуру.

– Какой я тебе десантник, – голос прозвучал с хрипотцой, и младшие по званию друзья в кровати напротив синхронно остановились, по опыту зная, что произойдёт в следующий момент.

– Да мне по барабану, какой ты парашютист. Давай пить или трахаться, а приёмы самбо оставь для профбесед с малолетками, кому ты мозги войной своей промываешь. Козёл плешивый, тебя убьют, я поплачу и забуду, а у них, – она указала на замерших в жизнелюбивых позах молодых людей двадцати с небольшим, логично предпочитавших сочные прелести Малой иным задушевным разговорам, – только началось всё, да и то уже с какой-то бесовщины.

– Ты женщина, – спокойно ответил Вован, – тебе нужно любить и продолжать жизнь. Но кому-то требуется и убивать, иначе ценности у того, что ты так лелеешь, не останется совсем. Никакой. Мы во всю прыть движемся к мироустройству, в котором человек перестанет гибнуть даже в ДТП, когда машиной управляет навигатор, и без войны в этом мире никак. Без терактов, неопределённости будущего, всяких там подпольных, распиханных по всему миру организаций. Иначе люди перестанут бояться. А без страха жизнь непередаваемо скучна, поверь, я знаю. И тогда они начнут сами искать этот страх, ибо нет переживания сильнее, ярче и соблазнительнее, чем просто дышать. Понимая, что дыхание твоё может в следующую секунду оборваться. За эдакое счастье погрязший в скуке предсказуемости человек отдаст всё что угодно. Детей своих не пожалеет, не то что какого-нибудь зачуханного правоохранителя, из чьих мёртвых рук он автомат заберёт. И два рожка к нему, по тридцать патронов в каждом. При некоторой удаче, это ещё дюжина трофейных автоматов. Полувзвод ищущих одного только страха бойцов – без жалости и сострадания. И куда уж там – без царя в голове. Так что мы – за ваши харчи и ваше уважение – вас же в искусственном страхе призваны держать.

– По всему видать, не набзделся ты ещё в окопах, дурында моя, – вздохнула тяжело Натаха, но тут провидение в кои-то веки сработало на ситуацию, и один из партнёров Малой заорал от удовольствия благим матом, демонстрируя окружающему миру, что пик его наслаждения подступает так же неотвратимо, как неисповедимы пути его старшего товарища. – Поучился бы лучше с молодого, с прошлого ведь ещё раза я у тебя не пользована.

– Налей давай сначала, – произнёс горе-любовник универсальную фразу, дарившую ему передышку на всяком жизненном перепутье – от сомнительной результативности коитуса до зачистки кварталов под Степанакертом.

Потому что все профессии важны. Но некоторые – важны особенно. Лично её принадлежала к числу последних столь же безусловно, сколь… да сколько угодно. Продажная женщина – что радость загробного мира: сам факт, что способен, пусть заработав посредством жёсткой многомесячной экономии, украв или убив, но получить в распоряжение красоту, является противовесом очевидной бессмыслице существования. Как без надежды на вечную жизнь, жить без неё тошно. Никогда, пожалуй, и не воспользуешься той Надеждой, но этой-то можно…