ЛЯДЬ

«Винную карту, – едва возведённое здание причинно-следственного благополучия получает жестокую трещину в основании фундамента, и без того заложенного на нестабильном грунте. – Куда тебе ещё вина, дура, – улыбка на лице становится чуть неуверенной, но общий фон приятности удаётся сохранить. – Придётся терпеть, – врубается танковой свиньёй довод разума. – Иначе бессмысленным окажется всё то, что уже заказали, – шаткое равновесие снова достигнуто. – Но вино… – и снова утеряно. – Ещё и, не дай бог, целая бутылка. Зачем же сразу столько, если на втором свидании мне отдаться не собралась… И всё равно дорого, – призрак надежды отступает под давлением неумолимости обстоятельств. – Нет, вы поглядите. Тоже мне – дама, будто не на остановке троллейбусной с тобой познакомились. Ещё про Париж мне в шестой раз начни рассказывать, куда тебя со школьной группой возили. Ах, Монмартр. Ох, Монпелье. А в профайле ни единой фотографии. Заграница-то выдуманная, а платить мне придётся по-настоящему».

– Будьте любезны, что можете порекомендовать из французского?

«Точно, – приходится уткнуться в телефон, чтобы не выдать раздражения. – Курва старая, тридцатник уже, поди, а туда же. Время собирать камни и мужиками молодыми… Хорошо выглядящими в свои тридцать шесть… С небольшим. Пузом, – проклятая самооценка вновь даёт сбой, и как не вовремя. – Счёт на двоих поделить? Глупо, эта баклажка и половиной выйдет дороже всего остального, да все труды впустую. Чёрт меня дёрнул назваться успешным менеджером. За вычетом арендной платы и кредита за мобильный, аккурат половину месячного успеха тут и оставлю. Мама права, надо в церкви или библиотеке знакомиться. Они там скромнее и всегда под святошу удобно закосить, что по кабакам не шляется. Сие есть блажь заморская, антихристова лжа, как Ленин сказал. На такое уже ничего не ответить, тут или кино многозначительное дома пару раз да в койку, или до свидания. Как ни крути, а мимо кассы, подруга».

– Из белого же могу посоветовать, – продолжал где-то на фоне официант.

«Из белого он может посоветовать, – злился всё больше кавалер, силясь придать лицу согласный с обстоятельствами налёт поиздержавшейся галантности. – Много ты понимаешь. Бумажку дали затёртую с текстом: на, учи. Сверху-то советовать, не твоя же деньга. Интересно, сколько он получает? О чём бишь я, к чему это вообще. Чаевые ему не оставлю ни за что, а придётся. Обложили, гады. Простого русского трудягу легко обложить, ну да ничего, мы вам припомним сорок первый. Ровно сочтёмся, ни копеечки не упустим и процент не забудем. Хороший процент, смачный. Я тебе, тварь, ещё «зайдём в кафе» это припомню. Думаешь, обкрутила, так ничего, долг платежом красен, а я подожду. Тот, кто ждёт, всегда найдёт. Антоха прав, их мало бьют сейчас, отсюда и оборзели. Как он свою тогда приложил, любо-дорого глядеть. Ребром ладони так, у самой двери, на выдохе по печени – хлоп. Та аж осела, он её под ручки и в коридор. Всё чинно-благородно, но то же и при гостях: глаза-то опустили, да правду-матку скушали. Он бы ей и зубы после выбил, только пасть новая стоит как целый автомобиль – ведь и пьяный вдрызг, а соображает, в такую лажу, как я сейчас, точно бы не попал».

– Выпьешь со мной бокал?

– Конечно, милая, – тут же испуганно, будто пойманный на окончании преступной мысли, ретиво ответствовал испытуемый на финансовую состоятельность.

«Заделать бы тебе ребёнка, чисто к ноге привязать, только совсем же страшная станет. Ладно, сгорела хата, гори сарай; может, зад когда позволит, не молодая уже…» И, расплывшись в плотоядно искренней улыбке, он громогласно, но слегка преждевременно изрёк тост за «Столь без сомнения и неожиданно приятное знакомство».

А рыба в тот вечер ушла.

Улыбчивая молодая красавица Анна без единой морщинистой мысли в голове ступала по вездесущей теперь в городе мостовой легко и непринуждённо, будто едва заметно парила. Она всегда оставляла себе имя и образ последнего мужчины, пока не являлся на авансцену новый – если повезёт, во множественном числе. Поразмыслить над удивительно практическими выводами Арика, безусловно, стоило, но отчего-то хотелось побыть ещё немного бесхитростной простушкой. Примеряя один за другим характеры и надеясь отыскать среди бесчисленных масок свой, не устанешь радоваться поразительной многогранности окружающего. С одного взгляда и под одним углом мир по большей части одинаков, ощутить его наполненность и полновесность возможно лишь через несколько, а лучше и вовсе бесконечное число восприятий. Не в силах ещё сформулировать идею, она тем честнее отдавалась ей, не изгаженной уродливой формой слов.

Желание, очищенное от шелухи социальных комплексов и конъюнктуры морали, превращало её в античную богиню, яркую непосредственность, очаровательно страстную натуру. Наконец – оно дарило ей свободу. Настоящую, не обрисованную границами на политической карте и не истыканную флажками покорения на глобусе. Прежде всего, свободу думать. Оставив на берегу чужой теперь земли громоздкий, но притом совершенно никчёмный багаж, пересекала жизнь легко, не чувствуя притяжения. На свет её слетались жаждущие приобщиться к знанию или просто красивому телу – последнее, к слову, доставляло ей куда большее удовольствие, нежели оргия с примесью душеспасительных бесед, любили её не всегда долго, но, спасибо профессии, неизменно искренне. Замешанная на вознаграждении связь лишена фальши, она проста и бесхитростна, как и надлежит быть чувству. Любовь – это когда он делает с ней всё что хочет, и сама суть её отзывается ему. Всё остальное – только сублимация. Ни дня, ни часа, ни секунды они ей не врали. Если желание уходило, вслед за ним уходили и они. Возвращаясь исключительно с ним же.

Парадоксально и гнусно, но зацикленное на регламентировании общество вытравило чистоту и непредвзятость отовсюду, превратив всякую единицу в носителя внушительного списка запретов, не имеющего и, что куда важнее, не желающего иметь представления об их источнике, закономерности, оправданности и последствиях. Человек больше не мыслит, но транслирует, передавая далее по цепочке полученную информацию. Что даёт первоисточнику возможность сначала искажать, затем превращать, а после уже создавать – всё, что потребуется. Вертикаль не только власти, но и мысли. Добровольное превращение индивидуума в кластер и программный код. Горячо желанное превращение, вряд ли, к слову, имеющее какую-либо центральную направляющую длань, разве кучку оседлавших стихийный процесс бенефициаров. Чья основная задача не столько править – процесс не требует больше усилий, сколько спасти остатки собственной личности от вируса распада. Абсолютная информация, терабайты личного мнения сжались до единственной формулы видения: хочу быть рабом, при условии, что все вокруг тоже рабы. Возможно, более успешные, богатые и красивые. И тем не менее. Которые также боятся и трепещут. Замечают и рапортуют. Братья и сёстры.

«Они хотят быть хозяевами, понимаешь, – однажды всё-таки напившись, исповедовался ей вернувшийся из очередной командировки Натахин фаворит. – И они правы. Зачем быть стадом всем, если довольно и девяти десятых. Пусть живёт сильный, полнокровный, решительный, а остальные, выживая, на него работают. До тех пор, пока Акела не промахнётся. Тогда кровь обновится – ясное дело, не без крови, ну так ведь естественный благословенный природой ход вещей. Никакая железная рука не согнёт народ, который не хочет согнуться. Вот только он же хочет… Так пусть лучше военная демократия с переворотами, резнёй и чем угодно, что выбросит на поверхность достойного – быть выброшенным на эту самую поверхность в это самое время. Нежели пожизненная стабильность диктатуры, обеспеченная тотальным колпаком с действенным аппаратом насилия. Невосприимчивая под ядерным зонтиком к внешним раздражителям.

За что их бомбят, знаешь? Под знаменем пророка они хотят вычистить под корень информационную эру. Там ведь всё запрещено – даже книги. Они режут чужакам глотки, да – потому что там их земля. И никакую импортную свободную прессу там не хотят, о чём орут без устали на каждом углу, но их не слышат. Откуда, по-твоему, столь поразительное единство всех и вся государственных мужей, когда речь заходит о них? Как жаль, что дело уже проиграно, иначе непременно поучаствовал бы. Но теперь загонят дронами в горы, превратив в пещерных людей. Сотрут в порошок континент, оставив будущую житницу под паром полураспада. Жаль».