ЛЯДЬ

– Если что-то не так, давайте, пожалуйста, пройдём в отделение, вызовем понятых и пройдём все необходимые формальности, – третья и заключительная универсальная фраза, демонстрирующая похвальную готовность следовать авторитету мундира, но, в то же время, не допускающая его на оставшиеся пока законными семьдесят два килограмма личности. Тут же предложение идти, а не ехать – то есть совершить во имя беспочвенного, как уже и без того выяснилось, подозрения набор трудозатратных движений. Подчеркнув тем важность и осознанную необходимость бессмысленных действий. Иными словами, то, чего и добивается от своих граждан всякая порядочная власть, подсознательно реагируя на такие сигналы благожелательно. Поверх чего накладывается неумолимая арифметика потраченного времени в противовес отсутствию элементарного КПД от столь вопиюще порядочного товарища. А то, глядишь, и какого-нибудь юриста-патриота со знакомствами. Не бог весть какими, но простому сержанту в анархии правоохранительной системы только ленивый карьеры, при желании, не испортит.

– Благодарю, – в ответ на возвращающееся удостоверение личности, – до свидания, – непосредственно в процессе такого общения Арик мог без помех размышлять о чём-то ином, декламировать стихи или пребывать в кратковременном полудрёме. От государства в ответ ему полагалось стопроцентное доверие до лицензии на РПК включительно. Единственно жизнеспособный симбиоз нормальности и сумасшествия. Где стороны лишены очевидной предрасположенности, оставаясь лишь занявшими свою нишу участниками процесса.

– Сигарета во рту – осмысленность жизни. Не так уж и мало, – курил он всегда с упоением, втягивая дым насколько хватало лёгких, задерживая на пару секунд и затем громко выдыхая, – каждая затяжка есть совершенно определённый – куда точнее, чем все стрелки мира, – жизненный цикл. Та же медитация, даже техника дыхания соблюдается, но с добавлением прекраснейшего из наполнителей. Как же хорошо, непосвящённому трудно и представить. Я не про курильщиков, конечно, а про тех, кто умеет. Если мужчина курит на ходу, будь уверена, что перед тобой неисправимый середняк. Женщины такие вообще безвкусные, лучше и не проверять.

– Предположим, но отчего тогда куришь эту дрянь?

– Папиросы, – на этом мысль и закончилась.

– Забытая эстетика? – изучив повадки, она научилась поддерживать и разговор.

– Хвалю, подруга, растёшь. Не совсем. Ничего больше нет. Остался только Рим и вкус Житана. Всё остальное ушло. К тому же, попади мы на приём к английской королеве, тебя за эдакое убожество во рту погонят взашей, а меня уж точно напоят чаем.

– Ты разве пьёшь что-то без запаха помоев?

– Никак нет, следовательно, мешочек с заваркой всегда при мне. Герметичный, – поспешил он успокоить. – Следовательно, и не воняю. Посмотри в окно, не зря же мы сидим на веранде. Вот на этого, с беляшом наперевес. Гордый совладелец магазина канцтоваров для компьютеров.

– Чем этот-то плох?

– Ничем. Но неужели ты готова поверить, что он настоящий. People with once and forever faces.

– Арик, милый, я слишком много кого исключительно реально внутри себя ощущала, чтобы не поверить.

– Какой кошмар, нет, в самом деле, существа глупее женщины. Как жаль, что мужчины и вовсе беспробудно поверхностны. Никто не хочет смотреть глубже, видеть, различать. Суть вещей хотя бы, уж не говорю про нечто посерьёзнее.

– На тебя, следовательно, вся надежда.

– Не передразнивай. И лучше приведи в следующий раз с собой подругу.

– Зачем?

– Вы будете общаться, а я в вашем обществе пить.

– Но ты не пьёшь.

– Мой бог, когда же это кончится! А вот возьму и начну. Вдруг я всю сознательную жизнь грезил напиться в компании двух молодых прекрасных дам… И заблевать всё это веселье к матери, – добавил он, подумав.

– Чёртовой? – улыбнулась в ней против воли оскорблённая собеседница.

– У меня такая мать, что никаких чертей не надо. Ладно, что нового?

– Да много всего, пополнение у нас в артели, ещё одна…

– Вот и хорошо, – закончил Арик экскурс в будни полусвета.

– Замечательно, – не страдая комплексами, она не привыкла и обижаться. – Так как насчёт проникновения, – он испуганно поднял брови, – в суть вещей?

– Беда, – вздохнул он тяжело, – найти бы кого сведущего, страсть как неохота самому лезть. Рад, что не спрашиваешь. Правильно, туда нырнул и там остался, вот и вся история. Знаешь, иногда хочется с катушек поехать, но мы ведь и так живём в дурдоме, к чему усугублять.

– Или приукрашивать.

– Недурно, – развеселился кавалер. – Не подлить ли вам ещё, милая леди? Вино порой оказывает спасительное действие… – закончив многоточием, он едва удержался на границе оскорбления, так что получилось весьма эффектно. – А как ты хотела. Обязательно, обязательно нужен контраст. Особенно когда говоришь комплимент. Комплимент ведь, по сути, и есть завуалированное оскорбление. Лесть качествам, которые столь не очевидны, что требуют столь яркого освещения. Но в редких проблесках света становится только темнее. К вящей радости вашего покорного слуги, юмор способен нивелировать любую степень порочности, следовательно, и капля сарказма, растворённая в баррели отменной слащавости, придаёт искомому напитку требуемую утончённость. Ведь решительнее всего унижает женщину бестактность.

– Все стоят у забора и видят один и тот же забор. Так, помнится, ты в прошлый раз выразился, эстет хренов. И что же делать, отвернуться, наверх посмотреть?

– Не знаю, я просто глаза закрыл. С чего вдруг вопрос?

– Не знаю, как ты любишь говорить. Всё хорошо, местами феерично, как надо и как задумывалось. Есть подозрение, что лучше уже не будет.

– Тогда пусть лучше будет хуже. Чем никак. Когда-то и она была молода. Змеевидной татуировкой падая по телу вниз. Лет через двадцать о себе так скажешь, именно в третьем лице. Раньше понимание всё одно не придёт, следовательно, не забивай голову.

– Сколько тебе лет?

– Сорок. Но я давно уже умер.

– Сколько тебе на самом деле лет?

– Не знаю. Не помню. Достаточно. Жизнь длиной в потухшую сигарету. Не так уж и мало.

– Чем же ты столько лет занимался?

– Поиском истины.

– Нашёл…

– Если в чём-то нет красоты, то какая в этом может быть истина.

– Грустно?

– Выкладывай, – резко прервал он монотонный диалог. – Для чего ко мне сегодня привязалась?

– За мной ухаживает…

– Кто, маньяк? Послушай, я не хотел бы никого убивать, но заказать, если дело серьёзное, могу. Только сразу договоримся: без сантиментов, фальшивости искренних переживаний и…

– Восклицательный знак.

– Достойно, – Арик оживился стремительно, будто проснулся. – И давно?

– Нет. Я решила вести иногда от скуки дневник, и тот стал со мной говорить. Сам понимаешь, кому кроме тебя о таком расскажешь.

– Вполне себе фаллический символ, – задумался врач. – Чего хочет, войти в тебя орфографически?

– Ничего. Говорит только. Вроде тебя, как бы собеседника ему не хватает, точнее, слушателя. Я бы и подумала, что… как бы выразиться, фантазия тобой навеяна, но ничего к тебе не чувствую совершенно. Без обид, пока нет…

– Скорее наоборот, – теперь уже перебивал он. – Не вникая в детали сейчас, поверь. Определение всегда тривиально. Здесь не исключение. Итак: он говорит о чём-нибудь, чего ты не знаешь?

– То есть?

– То есть он образ нахватавшейся вершков смазливой шлюхи или он образован, галантен, осведомлён?

– Речь грамотная, правильная. Не скажу, чтобы изысканная, но…

– Прочла что из моего списка?

– Всё почти.

– Ясно, про речь забыли. Факты какие-нибудь, даты, события?

– Нет, всё в общих чертах, повторюсь, словоблудство в твоём духе, но я могу в следующий раз записать.

– Не вздумай. Говори, постарайся спросить о чём-нибудь – но аккуратно и не настаивая. Предварительный анамнез следующий. Всё окажется или плохо – но не фатально, с этим можно работать, или чрезвычайно плохо. В последнем случае это… – он поднял на неё глаза – непривычно мутные зрачки без содержимого; мысль горела в них, – это очень хорошо.