Порубежье

— Коня съел, а вот ладью свою подставил, и я ее беру в плен, всего одним пешим! Вот так!

— Как так?! Так же не честно!

— Честно-честно, то тебе не карты. Из рукава не вытащишь!

Водяной внимательно посмотрел на рукава своей белой рубахи с вышивкой — красиво!

Вот уж десять лет носит людскую одежу, а всё никак не привыкнет, красиво! Всё Варвара это, дайте ей боги счастья, а дочкам женихов хороших!

Вспомнил о Варваре, вспомнил еще о муже Варвары — кузнеце-ковале местном, Фроле, и ему не хворать! Воровато оглянулся по сторонам водяник и выудил из прибрежной осоки полуторалитровую бутыль с кристально чистой жидкостью.

— Во!.. Старый, от Фролушки гостинец!

— Вот тебе твоя-то Марыська за энтот гостинец выдаст! — усмехнулся мельник.

— Да кто ж такая лярва, что ей скажет?! — с глубокою укоризной молвил водяник, мигая синими глазками.

— Вот уж точно не я. — Мельник, не уступая водяному в ловкости, вытащил с прибрежной стороны зарослей осоки пару берестяных чарочек. — Наливай!

— И уж точно не я! — грянул рядом молодецкий голос.

— Тьфу ты, пакость! Славен! Напугал-то! Вадик, наливай на троих! Чего выпучился? Богатыря не признал? — И уже Славену: — Чего крадешься как тать?! Не на чужой, чай, стороне! У себя ить дома! Где сотоварища-то оставил? Надысь я втроем вас видал, как положено.

— Да не серчай, дедушко, что напугал, видать, в привычку уже вошла дядькина выучка…

— Во-во! — подхватил водяной. — Рогдай-то вообще как тень ходит, даже не ходит — перемещается! И детки его такие! Вона давеча младшие коней купали, только что плескались, ржали сами как кони — и бац! Только кусты колыхнулись — и нет их! Держи-ка чарочку, богатырь! Куда ж побратимы-то твои делись?

— Да куда ж им деваться? Иван покуда в граде стольном, а быть может, уже сюда едет, на Порубежье дозором ходить, как и положено. Засиделся, пишет, в палатах, тошно ему. Последний раз по осени на подвиги ходили.

— Это когда разбойник Соловей объявился? — понимающе кивнул водяной.

— Так и есть. Славно побились тогда, душевно. Сейчас тихо пока. Вадька отцу подсобляет, надо крышу поправить. Посеют уж без него, хлебороб из Вадьки неважный вышел. — Славен опрокинул в горло чарочку, хекнул…

— На вот, держи огурчик, закусывай, богатырь. — Мельник протянул черного хлеба краюшку и соленый огурец.

— Да, хлебороб из Вадьки не получился, зато вой знатный! И не просто вой, сама матушка-земля его признала.

— А что, часто такое быват, дедушка, что мать-земля воя признает? И что это получается?

— Быват не часто, на моем веку точно не помню, но и Морозушко говорит, тоже только по юности такого богатыря видал, да и то тот был сед как лунь и правнуков имел уже. А получается-то, что силу дает великую богатырскую мать-земля. Волю крепкую. Душу чистую…

— Нет, — перебил мельника водяник. — Душу чистую изначально иметь надобно, чтобы мать-земля приняла, и не только это…

— А что еще, дядько Вадим?

— А пошто я-то знаю? Я не Макошь…

Уяснив, что тайн мирозданья перед ним никто открывать не собирается, по крайней мере сей момент, Славен затронул еще одну наболевшую тему:

— А вот ты говоришь, дедушко, что тот богатырь, которого Мороз Стрибожевич молодцом еще видал, тот богатырь правнуков уж тогда нянчил?

— Хох, эко ты его вежливо величаешь! Стрибожевич!.. Наливай давай… Вадик. Тебя-то, водяник, как по батюшке? Деда лесного ты, Славен, просто называй: дедушко или дед Мороз. Волхв он, и ни к чему отца его поминать всуе.

— Правильно богатырь говорит, вежество проявляет. А что Морозко с батюшкой так подфартило, не повод его не величать! А по отчеству я Водунаевич, стало быть, буду!

— Ах-ха-ха! Водунаевич! Ты это только что придумку родил? Или загодя готовился? Водунаевич! По отчеству! Ты батьку-то своего и в глаза не видал, поди?

— Батюшку-то нет, не довелось, а матушка моя, Кострома, баба красивая, вечно молодая да ветреная. Мне-то даже имечка не дала, «солнышко мое» зовет. Я у нее последний пока ребятеночек.

Ребятеночек нескольких сотен лет от роду, важно надул щеки и продолжил:

— А вот братца старшенького Дунаем назвала и говорила, что это коротко от батюшкиного имечка.

— А батюшка-то у тебя кто, дядько водяник? И где он сейчас?

— Так это, человече он был, парень, стало быть, человече. Нет уж его давно.

Помолчали.

Славен, выждав паузу, вновь свернул разговор к интересующей его теме.

— Так говоришь, были у него правнуки?

— Вот ведь привязался! И что за печаль тебе до того богатыря сородственников?

— Не сородственников, а правнуков. Если были правнуки, стало быть, и внуки были, были внуки — были, видать, и дети, были дети, вестимо, и без бабы не обошлось, — обстоятельно пояснил Славен, опрокинул чарочку и похрустел огурчиком.

Собутыльники его замерли немой сценой. Первым обрел дар речи водяник:

— А ты, мил человек, с каким тут интересом? За побратима переживаешь или на свой аршин меришь?

— Чего мне на свой-то мерить? Не время, видать, еще деток прижить. И воструха с домовухой так и сказали. А за побратима — да, беспокоюсь… — Славен смущенно опустил глаза. — А не может ли так быть, что матушка-землица на себе Вадьку поженила… Ну что вы глаза повытаращивали? Не смотрит он на баб, вот вообще не глядит! Как нет их для него!

— Кхм… А это… Может, он, того, на парней глядит? — с осторожностью поинтересовался более просвещенный в людских пороках водяной.

Теперь Славену пришла очередь закашляться, он читал о непотребстве таком в книжках греческих, но на своего друга и побратима такое не примерял.

— Да нет, дядько водяник, уж точно скажу, этого нет.

— Эх вы, люди ученые. Никто богатыря нашего не неволит ни в чем, матушка-земля — она, наоборот, за то, чтоб плодились люди, и не только люди, все мы дети ее. Просто у каждого человека природа своя. Вот ты, Славен, ты ж тоже на баб не смотришь?!

— Ну так у меня Поляна есть! Жена!

— А вот у Вадьки нет. Не встретил еще. Вот и не смотрит. Ты же тоже не смотрел ни на кого, пока Поляну не встретил.

— Так мне и годов-то было, дядько. Только-только в возраст входить начал… Хотя да, не смотрел! И сейчас не смотрю… Вон оно что!.. А я уж было обеспокоился… Ванька-то наш не такой.

— Ваньку хоромы да скоморошьи девки попортили. Хотя тоже еще не встретил свою ладу, — вставил свой грошик водяник.

А мельник, захмелев на весеннем солнышке, поделился догадками:

— Знаю, кажись, я ту «скоморошицу». Знатно она мечом маш… — и прикусил язык, переводя разговор на другую тему. — Вот скажи-ка ты нам, богатырь земли русской, правда ль неспокойно стало на границе? Правда ль говорят, что быть опять войне со степняками? — Мельник пропустил вовнутрь чарочку.

— И да и нет, дедушко. На границе не поймешь, вон вои приграничные, что с дозором ходят, весточки покамест не прислали, видать, пока спокойно, да и я только из тех мест, к нам не лезли, но в степи пасмурно было. Но мое разумение то, что не от степняков идет угроза. Цари заморские войско подсобрали и вроде как к нашим рубежам тянутся, так тянутся, что и степняков подавили. Не зря мы тогда с посольством ездили замиряться со степняками, теперь будем вместе против вражины стоять. Надеюсь. Только войска не видать как такового. То там ущипнут степняков, то тут. Да еще норовят так следы попутать, будто бы наши вои это. Поссорить нас, стало быть, хотят. И не только с суши идут. Думаю я, что и с моря нагрянут вороги. — Славен опрокинул чарочку и поднес к носу рукав. — Эх, крепка! Вот я бы так и сделал! И суши, и с моря. Ты скажи, дядька Вадик, ничего там про урманина не слыхать? Как ушел он на морские границы, так и ни слуху ни духу. Уже не только жена, но и батя мой тревожится.

— Да жив-здоров ваш урманин, и вся его разбойничья шай… команда жива, и корабли целы, чай, до дому уж плывут. Через пару недель будут. Ну, месяц от силы.

— Что, прям так и целы? Драккары-то?

— Прям так и целы. Не были ни в одном сражении, никого не ограбили, не обобрали и идут налегке. Я тебе больше скажу: от морского царя пришли вести, что на всем Синем побережье некого больше грабить. И войско там уже не соберется, не осталось ни одного хидмана, общего дома по-ихнему… Ни одного человека. Драккары на берегу рассыпаются на сухие доски. Черная смерть там прошла!