Порубежье

— Кто-кто, да кто бы то ни был.

Софа подумала и внесла условие — старых они пугать не будут, непраздных, беременных, баб не будут, праздных тоже не будут, но выборочно. Вот Кутью следовало бы пугнуть, сказать, чтоб так не орала на всё село, когда детки пару яблочек решат у нее в огороде сорвать. Или Варвару, чтоб не ходила и не рассказывала тем, кому не надо, а именно деду Морозу и тетке Марысе, как оне бегали с Власенькой драккары смотреть и даже на один забрались. Сказать, что, мол, типун на языке вскочит.

Софья еще размышляла, а ноги сами несли обратно к требищу.

Власенька семенила следом. Ага, значит, слезы твое слабое место, подруга? Мы запомним…

Пришли как раз вовремя, пока нет никого, осмотрелись — валун огромный лежит, плоский сверху, как сковородка, из осины, которая тут когда-то росла, вытесан стан девушки с рогом в деснице, голова ее кикой убрана, а шуйцей веретено держит.

— Говорят, — Власенька перешла на суеверный шепот, — раньше барин тут жил, злой-презлой, и хотел он людей погубить, а Макошь заступилась, свила ему такую судьбу, что барин враз утопился, а Макошь здесь стоять осталась, где люди ей требы клали, и стоит по сей день!

— Ага, сейчас косы за спину перекинет и пойдет как живая! Не говори ерунды, Власа. — Софа нежно погладила потрескавшееся кое-где дерево. — Сама только что сочинила? Горазда ты больно сказки сказывать.

Власа засопела. Раньше, бывало, Софочка открыв рот ее слушала! Подруга между тем продолжала:

— Этого идола дядька Рогдай здесь аккурат перед моим появлением на свет поставил, в благодарность Макоши, что вернулись оне с богатырями к своим семьям.

— А…

— Тихо! Идет кто-то. Мужик. Нет, парень. Сидим тихо.

Что привело Ивана на это место, и сам сказать не смог бы. Теперь, стоя перед рукотворным идолом, он забыл всё, что хотел сказать, спросить, непонятное ощущение заполняло душу. Глаза защипало.

Царевич рухнул на колени. Что-то говорил, доказывал, просил прощения, роняя крупные слезы. Да неважно, любил он свою жену или нет, но он делил с ней и кров, и хлеб, и постель, а значит, людьми так было сговорено, или богами уготовано, он должен был защитить ее. Не защитил. Слезы вышли, стало легче, словно по голове кто-то погладил, и голос прозвучал, женский, низкий:

— Не грусти, Иван, о том, в чем ты не волен был. Размотался клубочек судьбы ее, сына тебе оставила, предназначенье выполнила. А лада твоя хоть и рядом сейчас, — в кустах на капище вздрогнула всем телом Софья, — но не время еще… Обожди…

У царевича облегченье настало, как будто кто-то чистой тряпочкой с души всё поганое стер.

Иван улыбнулся, положил требы несколько колосков (а откуда сейчас, в червень, больше-то взять?), постоял немного…

Софья тащила Власеньку прочь от того чудного места подальше!

— Софа, нет, ну это правда не ты вещала?

— Каким местом? Ты видела, чтобы я рот открывала?

— Поляна рассказывала, что некоторые люди умеют чревом вещать…

— Я не человек! — Если Софочка начинает козырять своей нечеловеческой сущностью, то дело плохо.

— Софа, Софочка, что ж ты так обиделась?

— Я и не думала обижаться! Слыхала, что Макошь сказала?

— Чтоб не убивался он?

— Да нет!

— Царевичем его назвала?

— Да не в этом дело!.. Ты слыхала, что Макошь сказала, что рядом судьба его?

— Ну, не судьба, а лада, любовь, значит, — поправила дотошная Власа.

— Ну, пусть любовь, будто не одно и то же.

— Не одно и то же, — сказала просвещенная подружка, — особенно у царевичей.

— Ладно, пошли уж…

— Постой, ты о чем думала? Что это ты рядом стояла? Нет, ты подожди, сначала ты бежишь как ненормальная, потом тебя не оттащить оттуда… Ох, не нравится мне это, подруженька.

— Что вам не нравится, красны девицы? — жизнерадостно молвил Иван-царевич, выходя на тропинку.

— Ах ты, черт старый! Напужал-то! — Власенька на правах близкой знакомицы «каравай не водила», вела себя бесцеремонно.

Даже стыдно за нее, подумает еще этот добрый молодец, что она, Софья, тоже вести себя не умеет. Девушка залилась румянцем и поклонилась низко, в пояс:

— Здравым тебе быть, добрый молодец, куда путь держишь?

Иван-царевич окинул взглядом эту девушку-подростка с синими глазами и толстой черной косой. Чья такая?

— Эх, девоньки! Знал бы я, куда меня клубочек заветный ведет…

— Какой клубочек?

— А что, нету? Видать, укатился… И что мне, бедному добру молодцу, делать?

Девочки поняли шутку и заулыбались.

— Вы, подружки, знаете сказку про Беляночку и Розочку? Это не про вас случайно?

— Нет, добрый молодец, а ты случайно не стрелу тут ищешь?

— Нет, красны девицы, жениться еще не надумал!

— А чего ждешь, добрый молодец?

— Да вот жду, когда ты подрастешь, краса ясноглазая, приеду на вороном коне и увезу тебя в высокий терем!

— Я дождусь тебя, добрый молодец… — серьезно ответила Софья.

— Ну а пока не след моей невесте одной с подружкой по лесу ходить, да еще на ночь глядючи. — Иван усмехнулся. Тоже мне «невеста», в куклы бы еще тебе играть. Точно! Пришлю тебе куклу из стольного града — то-то ты обрадуешься! — Идемте-ка, девоньки, провожу я вас.

«Девоньки» переглянулись, прыснули со смеху.

— Да знаю я про ваши «дорожки неведомые», даже сам по ним хаживал, но лето-то какое! Пойдемте, девицы, чином провожу вас.

— Идем, добрый молодец. А вдруг медведь встретится? И съест тебя, — съехидничала Власа

— Дядька Рогдай всех медведей распугал. Он тут единоличный хозяин. И еще я жилистый, невкусный.

Софа окинула взглядом богатырскую фигуру Ивана: уж скорее кряжистый, чем жилистый. И губы алые… сладкие, наверное…

Иван тем временем снял кафтан и накинул Софье на плечи.

— Замерзнешь ведь, птица-синица, вечер прохладный, вон на Власе-то и летник, и душегрея, а ты в одном сарафане.

— Да не мерзну я, добрый молодец, но спасибо тебе… А скажи, как имя твое, а то я тебя не знаю.

Власа громко фыркнула, демонстрируя осведомленность о составе царской семьи. Конечно, там у них и Вадька, и Славен постоянно бывают.

— Иваном меня зови, красна девица.

— А меня Софьей зови, добрый молодец… А что ты в наших краях — дела пытаешь аль от дела лытаешь?

— …Чтоб мир обресть,

Увидеть свет.

Там счастье есть.

Там горя нет.

Идем туда,

Где ветер в грудь.

Где нам звезда

Укажет путь. (А. Ляйс)

Иван лукаво улыбнулся. Софья поощрительно произнесла:

— Я люблю стихи, а ты знаешь еще?

Иван подумал немного.

— Это стихи одного мудреца…

Глава одиннадцатая

— Эх, Костя, Костя! Вечно же ты вляпаешься в какое-нибудь гуано! — рассуждал сам с собою Константин, купец из порубежного Лукоморья. — И говорила ведь тебе матушка: сиди на своей жо… или поезжай вон во Владимир-град! Нет! Приспичило же тебе связаться с этой солью! И ладно еще так отделался, спасибо, Баты подсобил, и людьми, и лошадьми, вон как бодро двигаются теперь с заводными! Спасибо Баты, пусть ему там хорошо будет, в его басурманском раю! Вовремя предупредил, а сам не уберегся… а ведь ждал, наверное, чего-то такого, не зря же почти весь свой табун отдал, потом, сказал, сочтемся. Резонно надумал: если всё обойдется, так он и потом свое от Кости возьмет, а если нет… так пусть лучше Косте достанется, чем врагам да предателям. А вон ишь как повернулось: едут с нами два сына его да дочь… Айгуль.

Купец обернулся на старую арбу, которая выделялась в обозе, как индюк среди курей на птичьем дворе. Вот, отказались пересесть на телегу, а двухколесная арба не только не привычна, но и неудобна для наших дорог… Да ладно, чего уж там, еще одна ночевка, два дня пути — и вот она, крепость Новая.

Там сдаст он своих гостей воеводе, и пусть тот дальше сам решает. Наверняка в столицу отправят, к царю. Царь-то хлеб да соль заключил со степняками, приветит, чай, сироток, не простого они рода, тоже княжьего…