Страница 8 из 143
Тем не менее, мне нужно было ответить, поэтому я пробормотала:
— Это хорошо.
— Да, — согласился он. — Плохие соседи — отстой.
Учитывая нашу первую встречу, когда он должен был спасать меня от моего разъяренного, сквернословящего бывшего мужа, я решила ничего на это не отвечать.
Микки тоже не заострил внимания на этой теме.
Вместо этого, он сказал:
— Все еще не понимаю, зачем ты здесь, Амелия. — Его голубые глаза блеснули, и у меня в животе все затрепетало. — Но если ты боксируешь, то это шокирует меня до чертиков.
— Ах, да, — пробормотала я, затем прочистила горло и продолжила: — Я продаю кое-что из вещей и подумала, что пожертвую вырученные деньги в юношескую лигу бокса.
Еще одна улыбка от Микки.
— Фантастика.
— Домашняя распродажа. Джози поможет, — вставил Джейк, и Микки посмотрел сначала на него, потом на меня.
— У меня есть кое-какое барахло, которое я мог бы выставить. Скажи, когда это будет. Я сам его притащу.
Это не способствовало тому, чтобы я держалась подальше от Микки Донована, но если юным боксерам требовалось приличное снаряжение, то чем больше его будет, тем веселее. Так что, по крайней мере, для этого мне придется смириться.
— Конечно. Я дам тебе знать, — ответила я.
— И если тебе нужна помощь, я через дорогу, — предложил он.
Этого не должно было случиться.
— Спасибо, — сказала я, быстро взглянула на Джейка, протянула руку и продолжила: — Было приятно познакомиться. Я скоро позвоню вашей жене.
Он взял мою руку, сжал ее и ответил:
— Взаимно. Конечно, скоро увидимся.
— Да. — Я кивнула и заставила себя снова обратить внимание на Микки. — Рада снова видеть тебя, Микки.
Еще одна усмешка.
— И я тоже, детка.
Я кивнула, отвела глаза и пробормотала:
— До свидания, джентльмены, — и направилась к двери.
В ответ я получила «До скорого» от Джейка и «Пока, дорогая» от Микки.
Быстро проходя через зал, я послала неуверенную улыбку боксеру, который все еще тренировался, теперь уже не ударяя по мешку, как когда я вошла, а прыгая через скакалку.
Он рассеянно улыбнулся в ответ, но у меня сложилось впечатление, что он сделал это только потому, что мы встретились глазами.
Я продолжала двигаться по залу, он перестал обращать на меня внимание, и что-то в этом задело меня.
Он не был непривлекательным, хотя и не был таким великолепным, как Микки и Джейк. Я не могла определить его точный возраст, но предполагала, что и Микки, и Джейк были примерно моего возраста, и хотя боксер, прыгающий через скакалку, выглядел моложе, ему было далеко за тридцать, что было не так уж мало.
То, каким он был, меня не интересовало.
Я была женщиной в боксерском зале. У меня была грудь. Все было при мне. У меня были длинные волосы, густые и блестящие.
Но для него, мужчины лет тридцати пяти, на которого, в зависимости от предпочтений, женщина может и не обернуться, но в то же время он не был мужчиной, которого можно проигнорировать, я была ничтожеством.
Я была замужем за Конрадом уже шестнадцать лет. До этого мы были вместе целых три года. А в последующие три у меня на уме не было ничего, кроме обиды и мести. Я не думала о мужчинах, смотрящих на меня, потому что я не смотрела на мужчин.
Потом случился Мэн.
А на следующий день после моего приезда… Микки.
И тут до меня дошло, что этот боксер совершенно не обращает на меня внимания, что я понятия не имею, что обо мне думает мужчина. Я понятия не имела, смотрят ли на меня мужчины.
До тех пор, пока не поняла, что не смотрят.
Микки взбудоражил меня таким приятным образом, каким я не могла позволить себе чувствовать, и надеялась, что скрывала это.
Но либо он был феноменально хорош в том, чтобы скрывать это сам, либо я не волновала его ни в малейшей степени.
Я решила, что последнее.
Джейк был женат, но он даже не обратил внимания на мои волосы.
А у меня были хорошие волосы.
Более того, боксер, прыгающий через скакалку, едва взглянул на меня.
На мою тачку, да.
На меня — нет.
Я села в машину и не тратя время постаралась поскорее убраться с этого места, подальше от Микки, спрятав острую боль от понимания того, как глубоко это ранит, как они заставили меня почувствовать себя старой и уже не первой молодости, ничтожной, телом, проходящим через спортзал, которое не принадлежало ни женщине, ни мужчине, ни кому-то еще.
Я вела машину, решительно настроившись на путь до дома (который, увы, находился через дорогу от Микки).
И пока я ехала, я заставила себя думать о том, как мне посчастливилось найти местную организацию, которая могла бы использовать деньги, которые я заработаю от своей прежней жизни.
Я ехала также обеспокоенная участием Микки.
И, выходя из машины у себя в гараже, я удивилась, когда мой телефон зазвонил.
Дверь гаража опускалась, я достала телефон из сумочки, делая это с некоторым трепетом.
Негласно, я прекратила отношения с Робин, моей лучшей подругой в Ла-Хойе. Потому, что она была очень похожа на мою мать, подталкивая меня к случайным актам стервозности, чтобы сделать жизнь Конрада (но в основном Мартины) несчастной.
Во время моей поездки по стране я также решила, наряду с пониманием того, что мои мать и отец были спусковыми крючками, что Робин оказывала на меня плохое влияние.
Она тоже звонила, и я бы написала ей. Я напишу ей, когда настрою компьютер. И согласно моему плану, если я не смогу подстроить нашу дружбу к чему-то более здоровому для меня, мы, в конце концов, станем лишь знакомыми. Если она заговорит об этом, я буду винить расстояние.
Я не восприняла это спокойно и легкомысленно. Одна только мысль о потере Робин причиняла боль, и я ненавидела это. Мы с Робин были подругами в течение многих лет. Мы познакомились на вечеринке, когда Конрад стал вести практику с ее мужем. Она была красивой и веселой, и она любила моих детей так же, как я любила ее детей. Мы много времени проводили вместе. Мы делились друг с другом всем. Полностью доверяли друг другу. За сорок семь лет она была единственной женщиной, ставшей мне сестрой, в которой я всегда нуждалась.
Последние годы остальные мои друзья сторонились меня, поскольку мои случайные акты стервозности продолжались (и продолжались), так что Робин была единственной, кто у меня остался.
Но ее муж ушел от нее на два года раньше моего, и не ради медсестры, а ради инструктора по пилатесу. Таким образом, Робин довела свои акты стервозности до искусства, поскольку оттачивала навыки задолго до того, как я вошла в игру.
Она была моим наставником, очень хорошим, и мы продолжали наши махинации, делая это с ликованием, которое, как я только недавно поняла, скрывало наше отчаяние.
Она все еще пребывала там, и жила своей горечью, в то же время, подстегивая мою, ни на миллиметр не приближаясь к тому месту в своей жизни, где она задумалась бы об этом, прошла мимо и вернула свою жизнь.
Но чтобы спасти свою семью, я должна была сделать именно это. И для этого мне пришлось оборвать с ней все (почти) связи.
Чтобы начать все заново.
Так что звонок мог быть только от мамы, что-то такое, что выходило бы за рамки ее обычного образа действий.
Или, если бы она поторопилась, это был бы отец, сердитый на меня за то, что я не отвечала на мамины звонки, и не только готового, но и способного поделиться этим со мной, разрезая до костей своими точно нацеленными ледяными кинжалами, сводящими меня на нет.
Я не знала, что делать с тем фактом, что на экране не было ничего, кроме номера, который я не узнавала.
Мама не стала бы играть в игры. Не стала бы добираться до меня через уловки. И папа никогда не звонил мне ни с чего другого, кроме своего мобильного, потому что это потребовало бы усилий, чтобы найти мой номер, который он не потрудился бы запомнить. Он никогда бы не сделал такого усилия, даже чтобы позволить себе свое любимое развлечение — доставать меня.