Подчинись мне, Софи

Запускаю ладони в волосы, немного оттягивая пряди и упираюсь лбом в прохладную поверхность. Что сейчас творится с моей жизнью? Еще каких-то пару месяцев назад я думала, чем займусь после окончания университета, куда поеду на отдых или, как сильно хочу семью и чтобы детки бегали, громко крича. А сейчас что? Сейчас я не знаю, что будет завтра…

Возвращаюсь как раз в тот момент, когда Давид выходит из палаты. Он не сразу успевает сменить настоящее лицо на маску сдержанности и я вижу, насколько он поражен, увиденным. Под глазами появились мешки, а взор растерянно метался по мне.

— Вот, держите. — протягиваю ему бумажный стакан, получая в ответ рассеянную полуулыбку.

— Спасибо. — делает глоток и пока мы отходим к окну, говорит: — Сколько вы уже не спали?

— Давид, я не усну, пока врач не скажет, что будет с Максимом. Он… он на самом деле в тяжелом состоянии, а еще эти медсестры ничего не могут сказать о его здоровье…

Мужчина снова пристально смотрит на меня, заглядывая глубоко в глаза, кажется, пытаясь найти ответ на свой вопрос. Проходит целая вечность, прежде чем он снова начинает говорить. Лучше бы молчал…

— София, вы будете нужны ему… — хмурит брови.

Ничего не ответив, я поворачиваюсь к окну. Нет, он пытается сделать то, чего боюсь больше всего — переубедить остаться. Думаю, Давид очень проницательный и понимает, что я уйду, ведь, как бы цинично не звучало, но это самый лучший шанс. Я сама пребываю на грани от того, чтобы забыть все, лишь бы с Максимом было все хорошо. Эта грань очень тонкая, но чертовский ощутимая. Словно черное и белое, добро и зло, огонь и лед.

Через некоторое время, мужчина отходит подальше, разговаривая по телефону, а еще через десять минут к нам подходит врач. Выглядит мужчина на самом деле, очень устало: глубокие морщины, синяки под глазами, тонкая линия губ. Мне не хочется думать о том, что это из-за новости, которую он сейчас скажет. Пока иду вместе с Давидом ему на встречу, успеваю накрутить себя так, что сердце колотит с бешеной силой.

Давид первым заводит диалог, начиная с дежурных фраз, которые я еще понимаю. Что-то о счете за лечение и самых лучших условиях, которые здесь могут быть. Спрашивает о возможности транспортировки заграницу и подобном. И когда затрагивает тему, состояния Максима, я затаиваю на самом деле дыхание, переставая дышать. Все вокруг сосредоточивается на голосе пожилого мужчины и даже биения сердца не слышно. Стараюсь оценить его эмоции, чтобы понять, что нас ждет, но многолетний опыт помогает ему держать маску сдержанности и непроницаемости. Матерюсь в уме…

Деовчки, эту главу я писала особенно легко. Сегодня наконец-то определилась с кульминационным моментом и развязкой истории. Нет, еще не скоро будет конец, ведь наших героев ждут новые испытания на пути к щастью… Надеюсь, заинтересовала вас и надеюсь, что вам понравится. В зависимости от того, во сколько прочитаете эту главу, желаю спокойно ночи/ продуктивного дня/ доброго утра. Какие ваши предположения о развитии сюжета?)

37

Врач что-то очень долго объяснял нам, иногда хмурясь при этом. Какие-то слова я смогла понять: «серьезно», «операция», «поддержка»… Пазл в голове складывался с трудом, но посмотреть на Давида боялась больше всего. Увидеть его эмоции было слишком просто. Он скажет правду — уверена, но вопрос в том, как повлияет на меня эта самая горькая правда…

Давид еще некоторое время о чем-то разговаривал с мужчиной, а потом они оба скрылись за дверью кабинета. Оставалось только нервно мерить шагами пространство. Казалось, Давид был там целую вечность и в тот момент, когда он наконец-то вышел, меня уже потряхивало от того, как успела себя накрутить.

Сразу же подбежала к мужчине, пытаясь что-то разглядеть за маской безразличности. Нет, его лицо, как всегда, было непроницаемым, и это сейчас раздражало больше всего.

— Давид… — стараясь унять дрожь в голосе, произнесла я. — Только правду.

Мужчина смерил меня долгим пристальным взглядом, будто размышлял, готова ли я услышать ту самую правду. Если сейчас вспоминать события, то на самом деле, все поняла именно по этому взгляду. Следующие слова лишь добили меня, ведь я была итак без сознания.

— М-м-м, кроме переломов руки и тазовой кости, у Максима Александровича внутреннее кровоизлияние и тяжелое сотрясение мозга… — Он резко замолчал, видимо оценивая мою реакцию.

На самом-то деле, я стояла неподвижно с каменной маской на лице, но то, что творилось внутри, невозможно описать ни одним словом, ни на одном языке в мире. Впервые в жизни я почувствовала такие яркие эмоции. За маской непроницаемости, прятался целый ураган, способный разрушить все на своем пути, а на его пути встала именно я…

— Но ведь это излечимо и не смертельно… — шепчу, от того как сильно сел голос.

— Да, конечно, София, это все излечимо, но… — замолчал. — Это не все…

— Скажите это уже, Давид.

— У него сломан позвонок и необходимо сделать сложную операцию. — понизив голос до неузнаваемости, Давид продолжил. — Очень маленький процент того, что он вновь сможет ходить…

Все, что могла сделать — громко выдохнула. Почувствовала, словно душа вылетела из тела, и смотрела на меня со стороны. «Очень маленький процент того, что он вновь сможет ходить…» — продолжало набирать громкости в моей голове. Как я смогу бросить его в таком состоянии? Как уйду, не терзая совесть своим поступком? Но смогу ли забыть то, что было, то что он сделал? Смогу ли помогать ему без желания сделать так больно, как было мне?

Я все продолжала молчать, смотря на мужчину, словно он говорил на другом, непонятном мне языке. Дышала громко и со свистом.

— Что дальше? — совсем растерянно спросила, хотя уже сама знала ответ от себя.

— Операция.

***

Прошло три дня…

Три дня, что казались мне вечностью нескончаемой. Три дня почти без сна и еды. Три дня возле стеклянной перегородки между мной и ним. Я словно проживала не свою жизнь, а фрагмент из фильма. Словно не я стою на границе выборов и словно от этих выборов не зависит моё будущее. Я смотрела на него часами и искала в себе ответ, готова ли я? Нет ответа.

Вчера Максима прооперировали. Пять часов я сидела под дверью операционной, и ждала приговора. Да, именно так я назову это, ведь операция должна была расставить все точки над «і». Романовский был на грани между смертью и жизнью.

Врач вышел с усталой улыбкой на лице и сообщил, что операция прошла успешно и с дня на день мужчина должен прийти в себя. Впервые я рыдала с надрывом в подушку ночью, давая эмоциям полную свободу. Я плакала целую ночь, сотрясаясь от громких всхлипываний. Уснула уже почти под утро, когда солнце только-только поднималось над горизонтом. Казалось, я только закрыла глаза, как в соседней комнате послышались громкие крики и шум.

И все бы ничего, если бы это не была палата Максима. Никогда еще, я так быстро не поднималась с кровати, как тогда. Сорвавшись с места, рванула в коридор. С каждым шагом звуки усиливались. Крики, мат, громкий звук бьющейся посуды. Открыла рывком дверь, застывая на месте.

Он пришел в себя… Максим был жив… Рядом с его кроватью стоял Давид и со своим фирменным безэмоциональным выражением лица, смотрел, как сидя на кровати, мужчина рушил все вокруг. Ломал аппаратуру, элементы декора звонко разбивались об стену. Повернув голову в мою сторону, Давидом столкнулся со мной глазами. Максим уже знает обо всем… Сразу поняла, заглянув во взгляд мужчины. Он медленно вышел ко мне, пока Максим продолжал крушить все вокруг, но не мог подняться с кровати.

— Он знает? — севшим голосом спросила.

Тяжело вздохнув, Давид сказал:

— Максим Александрович, не чувствует ног. Пришлось ему все рассказать…

Продолжение:

— Черт…

В тот момент я откровенно растерялась. Кажется, первый раз в жизни, так сильно и безысходно. Смотрела через прозрачную преграду на то, что творилось с Максимом и не могла поверить в правдивость происходящего. Словно принимаю участие в съемках дурацкой сопливой мелодрамы. Что делать? Бежать к нему, чтобы успокоить или же убегать, но прочь. Подальше отсюда, давясь собственными слезами и чувством вины. Вот он, за каких-то жалких пару метров от меня, но я и шага сделать не могу. Тысячи хаотичных мыслей пронеслись в голове, пока сердце разрывалось на куски. Это не паника и не страх. Тогда, что?