Сбиватели

Глаза Гарольда вспыхивают, ступив на пашню, он вспомнил про истории Брета.

– Фантастические истории! – выкрикивает Маринвилл. – Брет, ты расскажешь нам сегодня одну из них? Истории у тебя получаются не хуже бургеров.

– Мне как-то попалась кинза в бургере Брета, – говорит Пол. – Кинза.

– Я люблю кинзу, – говорит Гарольд. И, немного подумав, добавляет: – И финики.

– В бургере, Гарольд, – акцентирует Пол.

– Я люблю бургеры, – мечтательно говорит Гарольд.

– Мне иногда кажется, что этот парень слабоумный, – шепчет Пол Брету.

– Он просто любит поесть, – шепчет Брет Полу.

– Все жиртресты, – делает вывод Пол, – слабоумные.

Но Гарольд непробиваем.

– Бургеры и истории, – говорит он. Маринвилл обожает рассказы Брета, в них есть рыцари, кровь, смерть. – Сегодня будут истории, Брет?

– А ты взял повязки? – спрашивает Брет.

Гарольд останавливается и испуганно ощупывает карманы джинсов.

Повязки тоже придумал Брет. «Чтобы погрузиться в историю и отсечь себя от реальности темнотой» – так он говорит. И Пол с Гарольдом всегда послушно завязывают узлы на затылках. Пол настороженно следит за поисками Гарольда. В кулинарных изысках маленький Кауфман критичен – его мать работает поваром, – но рассказы Брета ему тоже нравятся, в них есть рыцари, схватки, доблесть.

– Есть! – кричит Гарольд и достает из кармана два чёрных платка.

Пол облегчённо выдыхает.

Картофельное поле близится к концу. Ребята проходят мимо громадного чучела с военной каской на соломенной голове, вместо правой руки у чучела ржавые садовые ножницы. Это Фриц Воронье Мясо. Сделал его Генри Салливан, имя дал Брет Салливан. Три головы поворачиваются на девяносто градусов: мальчики всегда оборачиваются, но чаще – останавливаются и подолгу разглядывают соломенного монстра. Пытаются уловить движение. Брет рассказал друзьям, что оно живое, но действует только ночью: весь день даёт воронам пообвыкнуть, посидеть, погадить на себя… а ночью ЩЁЛК – и рассекает одинокую прилетевшую птицу пополам своей железной рукой. Гарольд и Пол говорят Брету, что никогда не видели рядом с чучелом разрубленных ворон. Брет говорит им, что каждое утро убирает тушки, чтобы остальные птицы не заподозрили неладное. Генри говорит Брету, что его друзья – маленькие доверчивые идиоты, потому что вороны ночью не летают. Так или иначе, Фриц Воронье Мясо вызывает у мальчиков восхищение – от него веет древним и чем-то потусторонним. Такие вещи всегда привлекают детей.

Когда чучело скрывается из виду, друзья поворачивают головы, и перед ними выстраивается древний лес.

– Пришли, – говорит Брет.

Брет любит лес. Большую часть своего свободного времени он проводит именно здесь – на окраинах сосновника. Заходить вглубь Генри Салливан сыну запрещает, хотя и догадывается, что граница запрета – пятьдесят метров – все равно будет нарушена.

Брет, Гарольд и Пол переходят черту. Пахнет хвоей, мхом, сыростью. Пол наступает на ветку, и ребята слышат, как треск уходит во все стороны, затем тонет в привычных звуках леса – дятел, сойка, клёст. Сквозь кроны высоких деревьев во мрак чащи пробиваются лучи солнца, каждый луч превращается в прожектор из-за миллиона микроскопических частиц, парящих в воздухе. Мальчики поднимают головы и как загипнотизированные смотрят в эти столпы света. От переизбытка кислорода друзья ощущают лёгкое головокружение и приятную слабость по всему телу – лес наполняет их своим густым духом, дает осязать себя. Брет любит это первое прикосновение, от него бегут мурашки по затылку.

Древнюю чащу перед фермой Салливана рассекают две тропы. Гарольд, Пол и Брет стоят перед их началами: одна ведет налево, другая – направо. Раньше собиратели ягод, грибники и охотники ходили по обеим, но три года назад проход по той, что ведет направо, стал невозможен. Всё дело в ручье. Львиная Моча – так его окрестил Брет. Ручей пересекает тропу. Раньше поток был мощный, но не настолько широкий, чтобы человек не смог перепрыгнуть. И люди прыгали, потому что на той стороне ручья, в двухстах метрах к югу, находилось самое большое клюквенное болото. Люди прыгали через ручей с пустыми корзинами, а спустя час прыгали обратно с корзинами, наполненными до краёв красными ягодами. Клюква собиралась не поштучно, а гроздьями – мох болота был окровавлен её плодами. Но теперь всё по-другому. Многочисленных голосов собирателей со стороны болота уже давно не слышно, туда больше никто не ходит. Дело в том, что ручей набрал силу и мощь – сказались дождливые сезоны, которые пошли один за другим. Строительство моста через вышедший из берегов ручей никто не хотел финансировать, а все сваленные деревья-переправы уносило потоком, который успел прославиться своей яростью.

«Львиная Моча. – Трое друзей стояли у кустов акаций и справляли малую нужду, когда Брет решил пояснить, что к чему. – Лев ведь огромное животное? Огромному животному – огромную струю».

Ручей и вправду был длинным, широким и далеко не прозрачным. Матово-жёлтая масса бурлила от истока до устья.

Из-за недостатка средств провалилась первая затея – строить мост, а вторая – обогнуть ручей пешком – доказала абсурдность первой: когда собиратели всё-таки добрались до легендарного болота в обход, то не увидели ягод. Клюква скрылась под водой и загнила.

«Чего и стоило ожидать, – скажет Брет, стряхивая в кусты акации. – «Ушла, как «Титаник». Львиная Моча берет своё начало на болоте, и ручей – это только показатель того, что творится на самом болоте. Если ручей превратился в реку, значит, болото превратилось в море».

Собиратели ушли с затонувшего болота ни с чем. С тех пор оно перестало быть легендарным в плане ягод и стало легендарным в плане историй. А тропа, которая вела к ручью, заросла за ненадобностью. Что не дало ей исчезнуть окончательно, так это грибники, не оставляющие попыток обогнуть ручей в жаркую погоду, ну и, естественно, сам Брет, истоптавший все окраины леса. Хоть ручей и находится дальше разрешенных отцом пятидесяти метров, Брета это не останавливает: «Слушать рык Львиной Мочи я готов вечно. Дьявольски крутая штука».

И сейчас.

Брет стоит на перепутье двух лесных троп. Он поворачивает голову направо, вытягивает шею в сторону заросшей тропы и прислушивается. Пол и Гарольд следуют его примеру. Шелест листьев, стрёкот насекомых, пение птиц… и вот он, накрывающий все эти звуки утробным монотонным рыком. В жаркую погоду ручей, конечно, не так агрессивен, как в дождливую, но Брет удовлетворенно кивает – этот рёв он ни с каким другим не спутает. Салливану не терпится побыстрее добраться до ручья, и он знает, как это сделать.

– Вы видели задницу Бакса? – говорит он друзьям.

– А кто её не видел?

– Он всегда голым ходит, – соглашается Гарольд.

– Не в смысле меховую задницу, – уточняет Брет, – а прям сам анус.

– Ну да, – кивает Пол. – Здоровенный такой бледно-розовый кратер.

– Как двадцатипятицентовик! – Все и так знают, какого размера двадцатипятицентовик, но Гарольд настолько возбуждён своим сравнением, что показывает кольцо из большого и указательного пальца: – Вот такой!

– Хорошо, что вы в курсе, – говорит Брет. – Потому что на юго-востоке этого кратера, – говорит он Полу, – прямо на кромке этого двадцатипятицентовика, – говорит он Гарольду, – расположился клещ. Причём настолько здоровенный ублюдок, что сам Генри Салливан не решается его вытащить. А вы знаете моего отца.

– Генри Салливан не из робких, – соглашается Пол.

– Крутой мужик, – кивает Гарольд.

– И это только подливает масла в огонь, – говорит Брет.

– В какой такой огонь? – спрашивает Гарольд.

– В огонь азарта. – Салливан прижимает корзину к груди, делает шаг в сторону заросшей тропы, той, что ведёт вправо, а затем срывается с места и кричит уже на ходу: – Кто последним прибежит к поляне у ручья, тот вытаскивает клеща из задницы Бакса!

Пол без лишних слов срывается следом. Гарольд, отчаянно взвизгнув, – последним. Лесная тропа заросшая и узкая, так что к поляне у ручья после пятиминутного забега мальчики прибегают в таком же порядке: Брет, Пол, Гарольд.