Страница 80 из 86
— О! — обрадовалась она. — А я уж думала сама к тебе идти.
— Всегда рады, Фаина Степановна. Что это за срочность такая?
Она стала рассказывать — решили они установить машины в швальню, уж больно жалуются старики, что трудно сшивать овчины. Машины купить есть где, механика нет. Не поможет ли Павел?
Желаемое само валилось в руки. Но Павел чуточку покуражился:
— Не знаю даже, что и сказать. Хозяйство же… На все время нужно. Туда, сюда — и день прошел…
Но постепенно стал сдавать и под конец шуточкой, с неловким смехом, осведомился:
— Стоит ли хоть браться-то за это? Время…
— Да нам это пустяки! — оживилась, не поняв его, Фаина Степановна. — На машины деньги давно есть. А потом — окупятся.
Павел порозовел от неловкости, но от своего уже решил не отступать.
— Да, Фаина Степановна, — похохатывал он, — я о себе говорю. Мне-то там — хоть на пол-литра перепадет?
И сразу почувствовал: Фаина Степановна осеклась, прицелилась на него прищуренными глазами, но не долго, — сморгнула.
— Вот видишь, — и долго стряхивала с папиросы пепел, — а ведь тогда отказывался. Понравилось. Но не бойся — заплатим, не обидим. Я слышала — твоя-то и переезжать не хочет. Что же решили делать?
Павел покраснел мучительно, до слез. Не помнил, как и вышел. «Нет, к черту все! Не хватало еще… Позорище, стыд какой… Узнали бы ребята! Тьфу!»
Дома его ждала счастливая присмиревшая Пелагея. Едва дождалась.
— Ну, иди. Смотри, — сдержанно теплилась она радостью.
— Ох, отстань только от меня, — отмахнулся Павел. — Не до этого…
У нее испуганно остановились глаза.
— Да, Павлик, да что с тобой?
— И не спрашивай, и не лезь, — отворачивался он. — Тут сквозь землю бы провалиться!
Она убито опустилась на стул, закрыла лицо.
— А я-то думала… Старалась. Для себя, думаешь, все? Для тебя же, все как лучше хочешь.
— Слушай, ради бога, перестань! И так тошно.
— Ну вот…
— Хорошо, чего у тебя там?
Пелагея притихла, всхлипывая, рассказала, что давно уж собиралась прикупить вторую корову. Вот, купила… Вела, радовалась… Думала, что и он…
— Одна-то корова на мне была, другую на тебя записала бы… И налогу бы никакого не было. Так ты…
Павел только руками развел:
— Вот… — и не договорил, задохнулся, выскочил из комнаты. «Теперь только козы не хватает!»
В темном сарае стояла покупка — высокая, крупной кости корова, жевала сено. На скрип двери она повернула голову и равнодушно выкатила на Павла сверкнувший антрацитовый глаз — совсем не признала в нем хозяина. «Тут и не распутаешься… Коровы эти, курочки, козы. Насос еще… — со злостью вспомнил он недавние свои восторженные надежды. — Уж хоть бы затопляло, что ли, скорей!»
В комнате, подав ужинать, Пелагея подошла сзади, припала к его сердито сгорбленной спине.
— Все-то ты недоволен, Павлик, все дуешься… А ведь тут твоих денег ни копейки, свои выкладывала.
Павел бессильно опустил ложку.
— Да разве я об этом!
— Все я вижу, все знаю, — прошептала она, глотая слезы. — Отдам я тебе эти деньги. Вот наторгую и отдам. — И ушла в горницу, на постель — плакать на всю ночь.
Осунувшийся, небритый Павел ворочался во дворе артели — монтировал моторы. Нужно было заканчивать их установку — и к черту. Не рад был, что и связался. После ссоры с Пелагеей он ходил туча тучей. Приплюхался было пронзительный дед — подержать, подать что, — но Павел так рявкнул на него, что тот молча, балансируя костылем, удалился чуть ли не на цыпочках. Фаина Степановна все эти дни наблюдала за ним издали, с крылечка, словно догадываясь, что с ним происходит; не подходила. Только вечером, когда Павел наконец закончил опостылевшую установку моторов, она вышла, остановила его и молча подала деньги. Накинув на плечи старенький пиджачишко, Павел так же молча взял деньги и, не считая, сунул в карман.
Фаина Степановна долго смотрела ему вслед, потом неизвестно к чему произнесла:
— Ну, вот и еще один.
И по-женски пожалела Пелагею.
Павел, смутно решаясь на что-то окончательное, быстро шагал домой. Стешку он заметил еще издали и хотел разминуться с ней по другой стороне улицы. Было не до разговоров, не до зубоскальства. Но бойкая девка не постеснялась перейти дорогу.
— Уж не на свиданье ли опаздываешь?
Павлу ничего не оставалось, как остановиться.
— Чего тебе?
Стешка удивленно заиграла бровями:
— Ничего себе — хорош кавалер! Ты что, всех так встречаешь? У-у, какой злой! Павлик, ты чего? Тебе бы радоваться надо — с покупкой. Совсем куркулем становишься!
И умолкла, прикрылась рукой, испугавшись остервенело дернувшегося Павла.
— Я б тебе сказал!.. — выдохнул он, уничтожая ее бешеными глазами. — Взяли привычку!..
Пелагея стояла во дворе с ситом корок и голосисто звала гусей: «Тега, тега, тега…» Крупные, заматерелые за лето гуси вразвалку тянулись во двор. Старый гусак с костяной шишкой на клюве стал в самой калитке и о чем-то гортанно предостерегал проходившую мимо него стаю. Павел с ходу пнул гусака в бок, и тот отлетел, обиженно загоготал. Стая брызнула врассыпную.
Пелагея, бросив сито, кинулась к Павлу:
— Чего это он тебя? Уж не укусил ли? Да я его тогда…
Павел проскочил мимо.
— Никто меня не кусал. Отстань.
Скинув пиджак на ступени крыльца, он направился в огород, к колодцу — умываться.
— Господи, уж и гуси ему мешают! — горестно воскликнула Пелагея, собираясь заплакать.
Начерпав кадушку, Павел с наслаждением окунул голову. «Фу-у, дела… Вот и лето проходит, а искупаться так и не пришлось».
Над деревней показался самолет. С оглушительным треском он поплыл над самыми тополями, сделал над деревней два круга. Задрав мокрую голову, Павел смотрел на его зеленое брюхо, легкие крылья этажеркой и почти различил лицо летчика. Холодная вода текла Павлу за ворот, по груди.
На улице восторженно визжали ребятишки:
Самолет улетел к горам, потом вернулся снова, уже на порядочной высоте. Павел видел, как летчик прощально помахал рукой. Еще минута, две, и самолет стерся на блеклой синеве вечереющего неба — ушел, полетел в сторону широких дорог.
Павел насухо вытер голову и долго стоял, бездумно глядя под ноги. По двору беспризорно бродили гуси, обиженный Павлом гусак теребил валявшееся на земле сито — все добывал какую-то прилипшую корку. В сарае тихонько замычали непоеные коровы.
На улице Павел увидел разноголосую толчею баб и ребятишек; пронзительный голос покрывал все:
— А какой цель хотел ероплан? План. Да. Зачем? Чтобы зато… — что? — затоплять. Верно.
От этой группы, едва только Павел показался из ворот, отделилась неузнаваемая в сумерках фигура и направилась к нему. Когда она подошла поближе, Павел узнал Стешку.
— Слушай, — робко коснулась она его локтя, — ты чего сегодня рассерчал? Ведь честное слово…
— Ничего я не серчал, с чего ты взяла? — Павел недовольно дернул плечами. Стешка пошла рядом.
— Ты подожди, Павлик…
Он фыркнул:
— Вот Пелагея тебя увидит. Она тебе…
— Боялась я ее! — заносчиво вскинула голову Стешка.
— Смотри…
— Ну это ладно. Ты-то что — обиделся?
Павел усмехнулся. Спросил:
— Ты сестру там не видела? Хоть бы домой ее отпустили на денек.
— А кто ее держит? Сама старается. Анна у тебя правильный стала человек.
— Пусть хоть проститься придет. Теперь когда еще удастся.
Стешка насторожилась:
— Проститься? С кем? Павел, ты чего?
— Ладно, ладно, это я так.
— Да постой, куда ты? — Павел остановился. Стешка пыталась заглянуть ему в глаза. — Ну, перестань. Приходи сегодня в клуб. Танцы будут.
— Вот, вот, — издевался Павел. — Мне сейчас как раз только танцев не хватает.