Страница 7 из 86
— Может, пригласим кого? — предложил журналист, указывая на бутылку.
— Перестань. Ребята на режиме.
— По глоточку-то! Это же не футбол, не бокс. С горочки на лыжах.
— «С горочки»… — Вадим Сергеевич, рассердившись, опрокинулся на постель и задрал на спинку ноги. — А ты представляешь, с какой скоростью скатывается человек с этой самой горочки?.. Мировой рекорд сейчас на спуске больше ста восьмидесяти километров в час. Сто восемьдесят! Это же полет, почти свободное падение. Представляешь, что значит упасть на такой скорости? Мало того, что тебя издерет о лед. Тебя еще переломает. Ты видел горнолыжные ботинки? А лыжи? Так вот, еще недавно эти увесистые снаряды крепились к ногам намертво. И вот упади попробуй с таким грузом на ногах! Кости ломаются, как макароны. Ты не представляешь, что значит крученый перелом. Нога как мочалка, держится на одних лоскутках…
— Послушай, — взмолился журналист, прижимая к груди бутылку, — ты рассказываешь какие-то космические ужасы!
— Это уникальный вид спорта. Горнолыжник должен иметь стальное тело и электронный мозг. Да, да, не ухмыляйся — именно мозг. Здесь не годится это ваше… «сила есть, ума не надо». Нужен ум, да еще какой! На склоне парням приходится решать тысячи задач — тактических, технических, просто психологических, и на все им отводятся мгновения. Мгновения! Ты имеешь хотя бы понятие о трассе настоящих соревнований? Это бугры и колдобины. Лед. Самые дикие, самые невероятные повороты. И попробуй зазеваться хоть на долю секунды — на долю!.. — не обработать, как они говорят, какой-нибудь бугор или яму… Да вот увидишь завтра сам.
— И все-таки находятся люди, которые не только катаются, но ставят рекорды. Взять Тони Зайлера или этого… последнего… Жана Килли.
— Ну, это выдающиеся спортсмены! Победить на Олимпиаде во всех трех видах многоборья — это, я тебе скажу…
— Так кто спорит, старик!
Некоторое время журналист молчал, покачивая головой, и прислушивался к монотонному вжиканью напильника за стеной. Бутылку он держал в руке.
— Как перед сражением, да? Помнишь: «Тот штык точил, ворча сердито, кусая длинный ус…»
— Последние соревнования. В городе весна.
— Тебе много наливать?
— Ты пей сначала сам. Я потом…
— Вот уж оставь! На. Я тебе немного.
— Ну, твое здоровье.
Журналист проследил, как было выпито, улыбнулся.
— Я сейчас подумал: сколько же мы с тобой не общались, старик? Ты очень изменился. У тебя измученный вид.
— Да так что-то… Не обращай внимания.
Аккуратно налив себе, журналист хотел выпить и вдруг задумался, держа стакан на уровне глаз.
— Интересно… — проговорил он, медленно поворачивая перед собой стакан. — Я сейчас наблюдал за твоим Седым. У него черное лицо, породистая голова, совсем белая. Я думаю, ему уже немало? А?
— Наш возраст. Тридцать шесть. Может, тридцать пять. А может, тридцать семь или восемь.
— Я к чему это спрашиваю? Мне сегодня рассказали, что по делу ему давно уже пора утихомириться. А он все еще…
— Да, он парень крепкий. Я его люблю. Настоящий спортсмен.
— Однако карьеры, я гляжу, у него не получилось. Ведь он, кажется, так ничего и не достиг?
— Карьера! — усмехнулся Вадим Сергеевич. — Словечко-то какое! «Не достиг»… Да он достиг того, чего можно пожелать каждому! В спорте, дорогой мой, важны не одни медалисты. Медалей единицы, а спортсменов миллионы. И пусть многие не завоюют ни одной медали в жизни, — ни одной!.. — а все-таки каждый из них хоть раз да выиграет какой-то свой, важный только для него финиш. И вот как раз этими вроде бы незаметными победами и важен спорт.
— И все-таки что останется после него? Что вообще остается после таких? След на склоне? Но это, прости меня, все равно что след птицы. След чайки, альбатроса. Красивое мгновенье. Вжик — и все.
— Почему вжик? Хорошенький вжик! Тогда что такое вообще спорт? Ради чего эти люди живут, истязают себя на тренировках, ради чего они летят по склону навстречу, как иногда некоторые шутят, собственным похоронам? Нет, в спорте каждый победитель, кто не отступил, кто не поддался страху, унынию, даже старости. Да, да! И вот эти победы — самые важные.
— Да нет, это-то я все понимаю. Все это азбука, старик. Я другое хочу сказать. Возьмем конкретно Седого, его судьбу, его надежды в молодости и вот что он сейчас… Ведь это, если говорить откровенно, финиш. Большой, окончательный финиш.
С минуту они помолчали.
— И все-таки это спорт, — возразил Вадим Сергеевич. — Вот подожди, завтра сам увидишь. О, завтра должно быть очень интересно! Вот посмотришь.
— Ты надеешься — он выиграет?
— Что значит выиграет? Важно, что он не проиграет. И вот за это его уважают. Да таких и следует уважать.
— Ах, черт, как об этом хочется написать! По-настоящему. Я уже вижу, как все это ложится. Понимаешь — вижу, чувствую! Нет, ты этого не чуешь. Ты человек вообще какой-то… без эмоций. Сухарь, деляга, узкий специалист. Погряз в своих аппендиксах и переломах. Я, конечно, понимаю… но не это же главное, старик. Не это!
Вечернее уединение, вино и задушевность собеседника настроили его возвышенно. Ему захотелось обличать и каяться. Сейчас, когда он столкнулся с миром людей, живущих смелостью, дерзанием, порывом к подвигу, ему впервые показалось, что сам он живет слишком обыденно, неинтересно, погрязнув в быте, в мелочах, в каких-то повседневных добываниях. Хотел квартиру в центре — и добился Немало сил ухлопал, чтобы пробить в издательстве книжонку очерков, — кажется, удастся тоже. Теперь неплохо мебель поменять… Бывали у него интрижки, урывочный и тайный грех на стороне, и совестно потом перед терпеливою стареющей женой. Или компанией давнишней соберутся, усядутся вокруг графинчика, селедки с луком и, пьяно, преданно уставившись глаза в глаза, самозабвенно и нестройно заревут: «Говоря-ат, не повезет, если черный кот дорогу перейдет…» Как-то не так все, не хватает чего-то… такого… настоящего…
Вовремя спохватившись, он удержался и ничего не сказал, не выдал. Схватил бутылку и нахлестал себе в стакан, однако отхлебнул расчетливо и скупо и долго после этого сидел задумчиво, почесывался и моргал, — понемногу приходя в себя.
— Ты все-таки хорошо сделал, старик, что взял меня с собой. Какой-то мир другой здесь, не так, как там, у нас. Да, да, я это сразу заметил. Твоего Седого взять. Он же ровесник мне, но ты сравни нас, посмотри на меня. Посмотри! — С бутылкой и стаканом в руках журналист повернулся и поднял локти, показывая себя, толстенького, с задранной на брюхе курткой. — Ископаемый! Вообще я сегодня очень много размышляю. Даже в дороге. Ты заметил, кстати как шли эти двое впереди нас?.. Вот невнимательный ты, старик! И это беда твоя, беда. Ну, да я не об этом… Мне сейчас хочется послать все к черту, отрешиться, запереться и засесть за настоящее. Понимаешь? Засесть, никого не видеть и не слышать и трахнуть вдруг, как из пушки. Романище! О человеке! А? Не напечатают только.
Он снова сунулся выпить, прикинул — не много ли? — и отставил стакан.
— Почему ты молчишь, старик? Ты чем-то расстроен? Так поделись, облегчи душу. Я же вижу, чувствую — ты какой-то не в себе…
Вадим Сергеевич в задумчивости теребил себя за кончик носа.
— Слушай, а тебе никогда не хотелось написать о человеке, который мечтает ходить? Просто ходить. На своих на двух.
Журналист фыркнул:
— Что-нибудь такое… из Маресьева? А? Эх, старик, старик, ты безнадежно испорчен классикой. Сейчас, дорогуша, двадцатый век. Сейчас читатель ждет, чтобы его дернули рашпилем по нервам. Понимаешь? Вот возьму и трахну пьесу! А? Причем совсем без героев. Какие к черту герои? Сидит на сцене женщина и треплется по телефону. Женщина и телефон. И все! Представляешь? Например, такая вот женщина, как эта Марина… Или еще лучше — один магнитофон… Кто-то взял и рассыпал пленки. Порвал, перемешал — вакханалия. И вот включают эти обрывки. Чужая жизнь — кусками, кусками. Причем самыми нелепыми — страшными, смешными. Ты представляешь?