Страница 52 из 86
— Ну, все? По коням? — спросил шофер. Буфетчице сказал: — Я скоро заскочу. Тут нам в одно местечко надо.
Опять пустыми коридорами в затихшем затемненном здании, мимо ночного сторожа, которого приветствовал запанибрата, провел Скачкова к ожидавшей за углом машине.
— Торопишься? — спросил Скачков, когда машина стала у больницы.
— Да что ты, Геш! Валяй, я подожду. Сумку оставь, — покараулю.
С пакетом и коробкой Скачков поднялся на высокое крыльцо, толкнулся в двери. Отворил плечом и очень удивился: в приемной на диване, на валиках дивана, на стульях по двое сидела смирно и ждала усталая команда, сегодняшний соперник. Так, значит, вот что за автобус стоит на улице, к которому такси подъехало впритык!
— Привет! — сказал Скачков негромко, поглядывая, где бы поместиться, и кто-то из ребят поднялся, уступая место.
Игра всех вымотала, все сидели тихо. Стал дожидаться и Скачков. В том, что Решетникова унесли, ни он и ни ребята не видели ничьей вины, — могло и так случиться, что не ему сейчас, а Лехе по дороге на аэродром пришлось бы попросить притормозить и забежать в палату на минутку… Поспешно скидывая на ходу халаты, из внутренних покоев показались двое. Все сразу поднялись и затеснились, и дверь не закрывалась, пока пустело помещение. Скачков, не глядя на часы, понял, что торопиться следует: до аэродрома, как ни нажимай, а верных полчаса, да там еще с билетами, — едва-едва успеют. Рейс был знакомый, многолетний, — завтра и они на нем же…
В палате, где лежал Решетников, с порога чувствовался нарушенный режим. Больные, плесневевшие от скуки, поворотились к новенькому. А тут еще Скачков. Его узнали тотчас и завозились, ожили на своих кроватях. На подоконнике, забытый всеми, еще, казалось, не остыл от всех волнений матча невыключенный маленький приемник.
Из операционной Леху привезли с ногой в бинтах и гипсе, похожей на большое белое бревно. «Да, худо дело, — поморщился Скачков. — Теперь как пить дать до конца сезона, а то и больше».
Медицинская сестра макала ватку в блюдечко и протирала Лехе воспаленное лицо. Он уже опомнился от боли, лежал затихший, утонул в подушках. Скачков остановился, подождал, пока управилась сестра.
Решетников узнал его не сразу: очень бледный, выбитый из жизни человек. Но вот глаза ожили, заметались, он быстро отвернулся и, стиснув зубы, щекою промакнулся о подушку.
— Ведь черт же его знал!.. — проговорил Скачков, покаянно касаясь руки поверженного Лехи. Подали табуретку, ткнули сзади в ноги, он сел, свалил на тумбочку пакет, коробку и подхватил сползающий с плеча халат.
Решетников собрался с духом.
— Ладно. Чего уж…
— Тут я вот апельсинчиков… — Скачкова раздражало, что пялятся на них, глазеют со всех коек.
— Вали в тумбочку, — равнодушно сказал Решетников, — там ребята еще принесли.
— А тут вот шоколад. Ты жуй, копи мощу.
— Теперь я накоплю! — невесело скривился Леха.
— Так вот же… — огорченно произнес Скачков и удержался, чтоб не вздохнуть, как по покойнику. Конечно, плохо дело, что и говорить. С ногой теперь до самого конца сезона, а там зима, а там… В их возрасте да вдруг такие перерывы! Он мог и сам сегодня оказаться здесь на коечке, и тоже понимал бы все, и тоже бы — щекою о подушку. А что поделаешь? Потом, хоть подлечишься, останется одно: костылик в руку и по билету на трибуну. И вот орет, беснуется битком набитый стадион, а ты с костыликом между колен, на руки подбородок, сидишь и смотришь, смаргиваешь глазом, и все как будто бы по-прежнему, но только нет, совсем другие топчут мягкое, ухоженное поло, где пролетела, отшумела навсегда твоя так быстро закатившаяся юность. А может, и так еще: не сразу соберешься с духом, сядешь на трибуну, а оставаться станешь дома, у телевизора, с ребенком на коленях… «Интересно, — подумал вдруг Скачков, — у Лехи-то…»
— У тебя кто: пацан, девчонка? — спросил он, будто знал, что кто-то у Решетникова есть, но только он забыл, кто именно.
Решетников поморщился и посмотрел на свою уродливо уверченную ногу.
— И пацан, и девка… Ревут сейчас. Видели же по телевизору!
— Да-а… — вздохнул Скачков и помолчал. Представил, как переживают за отца мальчишка и девчонка, а жена, быть может, сейчас бежит на телеграф, на переговорный, а может быть, ждет не дождется, когда откроют утром кассы Аэрофлота.
— Ну, поправляйся. — Придерживая за полы наброшенный халат, он встал. — Я еще забегу. Тебя ж не скоро…
— Бывай! — Решетников чуть шевельнул покоившейся на подушке головой и приподнял ладонь. Скачков пожал ее без всякого усилия. В белье больничном, на больничной койке Решетников казался слабосильным, хотя всегда был мускулистым, будто литым парнищем килограммов на восемьдесят пять.
— И здорово-то, знаешь, не того… — попробовал Скачков утешить на прощанье. — Оно, конечно, хоть кого коснись, но все же…
— Иди, иди, — с усмешкой покивал Решетников. — У нас же знаешь: при любой погоде.
— Вот именно!.. Ну, будь здоров. Я как-нибудь еще зайду.
— Когда летите? Завтра? — Решетников беспомощно заозирался, пытаясь приподняться и лечь повыше. Скачков вернулся и подбил подушку. — Спасибо, Геш… А что, Сухой у вас так и не просыхает? Какую он вам штуку проворонил! А? Безногий бы забил.
Скачков уже не помнил зла: матч выиграли все равно. Представил пьяного, несчастного Сухого и — жалко стало.
— Что сделаешь? Кончаемся мы, Леха. Все кончаемся.
— Футбол-то не кончается!.. Ты обратил: какие пацаны растут! На воротах у вас стоял: откуда только взяли! И тот, по краю, — тоже ничего.
— Белецкий? Белецкий ничего. Играть будет.
— И здорово будет. А нашего усек? Как он мне выкатил на гол! Это же уметь, сообразить же надо… Вот будут пацаны играть! А? Куда нам!
Вот, самый стариковский разговор. Скачков опять присел на краешек. Вчера, когда домой летели и в самолете оказались рядом, Степаныч начал жаловаться, что надо бы набрать команду ребятишек, да некому их поручить. Похоже, он его сговаривал. А что, он взялся бы, — в неутомимых, как волчата, пацанах воспитывать уверенную мудрость стариков. Возьмется он, пожалуй. Они народ чудесный, ребятишки, и дело с ними у него пойдет.
— О тренерской не думаешь? — спросил Скачков, вставая.
— Да как сказать… Конечно, хорошо бы, да ведь не просто все. У вас Степаныч как — прижился? Он молодец старик, таких парнишек откопал.
— Ну побежал я. Будь здоров! — Скачков занес с улыбкой ладонь, Решетников свою подставил, — они ударили, тряхнули крепко, как будто расставались там, на поле, после финального судейского свистка.
— Так сколько там? — спросил Скачков, когда приехали, остановились у подъезда и он открыл легонько дверцу, чтобы при свете лампочки увидеть цифры на таксометре.
— Да что ты, Геш! — обиделся шофер. — Скажешь тоже!
— Брось, брось! — запротестовал Скачков. — Вот еще!..
— Ладно, давай тогда рублевку, что ли.
— Возьми вот… — Скачков вывернул карман и быстро сосчитал, что у него осталось. — Два… Сколько тут? Вот, два с полтиной. Бери, бери — нечего!
— Ну, спасибо, Геш! Бывай здоров! Летите завтра?.. Ни пуха ни пера. Болеть будем!
— Ладно, к черту, — суеверно проворчал Скачков, вытаскивая за собой из машины сумку.
Высоко вверху во всех окнах квартиры горел свет, и он только сейчас подумал о гостях и спохватился, как долго задержался после матча.
Дверь он отомкнул бесшумно, неслышно приоткрыл, но не успел ступить через порог, навстречу вылетела Клавдия, уже навеселе, нарядная, очень красивая.
— Приветик! — накинулась, не дав поставить сумку. — Ты попоздней не мог? Что случилось?
Из комнаты, откуда она выскочила, наплывал табачный дым, смеялись и галдели там подвыпившие гости. Скачков, устало поднимавшийся на плавном тихоходном лифте, с порога угадал тот ералаш в квартире, когда все за столом перемешались, пьют без тостов и курят, курят без конца, гася окурки где попало. Сама Клавдия была возбуждена, глаза блестели. Скачков догадывался, что завелись они еще все там, на стадионе, а сразу после матча расселись в несколько машин и к ним: шуметь, горланить, праздновать.