Страница 18 из 86
— Любуетесь? — спросил Корней Иванович, небрежно кивнув на клуб. — Ничего клубишко… Копеечку нам, правда, стоил, да… что поделаешь?
Был он грузен и, как показалось Константину Павловичу, неряшлив, но, присматриваясь к новому человеку, проявлял крайнюю деликатность — взглядывал изредка, как бы мимоходом и неназойливо. Разговаривая, слазил в карман за кисетом, свернул цигарку — все это не торопясь, настраиваясь на душевный разговор.
— Вложили мы в него, нечего сказать, — говорил Корней Иванович, облизывая краешек завертки и принимаясь оглаживать цигарку заскорузлыми, нездоровой полноты пальцами. — Да ведь никуда не денешься. Теперь без клуба нельзя. Народ наелся, его на культуру стало тянуть. Дай клуб, дай рояль… Ну, думаю, нате вам… Нет, — он снова взглянул на клуб, — ничего, не жалеем.
Он стоял с готовой цигаркой, и приезжему, чтобы окончательно закрепить знакомство и расположить к себе председателя, требовалось поднести спичку или зажигалку — смотря кто чем богат, — но не знал этого Константин Павлович, да и, к сожалению, не курил. Корней Иванович пошлепал губами с приклеившейся цигаркой, незаметно бросил на художника сожалеющий взгляд и полез за спичками сам. Но, видимо, что-то еще располагало его к гостю, если он не ушел, вежливо приподняв картуз, а остался стоять, неловко навалясь всей тяжестью грузного тела на деревяшку. Молчал и Константин Павлович, соображая про себя, что, судя по сизым, нездоровым щекам председателя, ему помимо клуба и о себе не мешало бы позаботиться — в Кисловодск, скажем, съездить или еще куда, да и на диету переходить полегоньку; вон и руки опухли от нездоровья же.
— Я слышал, на побывку приехали, — не вынес молчания Корней Иванович. — Доброе дело… Дом, он тянет.
Константин Павлович не ответил.
— А что, не взялись бы вы нарисовать нам картину? — неожиданно бодро предложил Корней Иванович, и художник догадался, что этот разговор и был целью председателя, как раз с этой своей мыслью он спрашивал вчера о нем у Дарьи. — Такую, чтоб — знаешь! — за душу брала! — и даже кулаком потряс энергично, выражая этим высшую степень того, как должна взять за душу картина. — Мы бы ее честно говорю! — мы бы ее в самый передний угол повесили в клубе. А что? Если хорошая картина, не жалко и переднего угла. Вот давайте-ка попробуйте? А?
Константину Павловичу стало неловко от простодушного предложения председателя. Чтобы не обидеть его усмешкой, он поспешно кашлянул, прикрывая рот ладонью, и с минуту рассматривал свои начищенные штиблеты. «А и халтурщики же, видать, мотаются у них по деревням!»
Приняв его молчание за раздумье, Корней Иванович ободряюще хлопнул его по плечу:
— Да что тут думать-то? Рисуй, и все. И не говори мне ничего! — поспешно вставил он, увидев, что Константин Павлович поднял голову и хочет что-то сказать. — Рисуй. Рисуй и не думай! Ну, если уж на то пошло, то я тебе скажу… — он хитровато прищурился и придвинулся ближе. — За нами не пропадет. Понял? Могу тебе даже гарантию дать. Много не обещаю, а худо-бедно… да, в общем дорогу оправдаешь. Ну, договорились? — и, надеясь на благодарность приезжего, потратившегося в дороге человека, протянул покровительственно хозяйскую руку.
В душе Константин Павлович расхохотался над этим жуликовато щурившимся пухлощеким мужиком. В Москве, совсем недавно, его просили оформить спектакль в одном из ведущих театров. Предложение он получил после того, как жестоко и решительно разобрал все, чем занимался лучшие годы своей жизни, годы после огромного успеха «Расставанья». И наотрез отказался от предложения театра, не чувствуя в себе достаточного душевного влечения для этой в общем-то лестной для каждого художника работы… Теперь, чтобы не обидеть Корнея Ивановича, он деликатно сказал, что приехал не для заработка, а со своей определенной целью, что пусть его извинят, но он не может принять этого предложения.
Константин Павлович старался говорить как можно убедительнее, честно глядя в доверчивые и не ожидавшие отказа глаза председателя. По мере того как он говорил, в глазах Корнея Ивановича пропадала жуликоватость. Он оскорбленно убрал протянутую руку, крякнул и приподнял над большой потной головой видавший виды картуз.
— Ну, тогда извиняйте, если так. Мы ведь от простоты души. А коли воздухом приехали дышать, так дышите, запасайтесь. У нас его тут пропасть.
Повернулся грузной оплывающей спиной и пошел прочь, сильно припадая на деревяшку.
Поглядев ему вслед, Константин Павлович вздохнул: ну вот, не успел приехать, а уже конфликт. Но почему он не догадался раньше подарить родной деревне какую-нибудь из своих работ? Вот уж это никуда не годилось! Надо, надо подарить. Вот вернется домой и пришлет. Обязательно!
Он собрался идти обратно, но увидел вчерашнюю босоногую девчонку, которую однорукий Серьга окликал Танькой. Константин Павлович узнал ее по загнутым, как рожки, косичкам. Похоже, что Танька давно уже разыскивала председателя, — звонко окликнув его с другой стороны улицы, она подбежала к нему. Корней Иванович сердито остановился и смотрел на подбегавшую Таньку зверем. Константин Павлович не расслышал, что сказала девушка, но по гневному жесту председательской руки понял, что Корней Иванович отказал ей в чем-то коротко и наотрез. Танька всплеснула руками и стала настаивать, но Корней Иванович, сделав несколько шагов, поворотился к ней всей тучной фигурой. Константин Павлович видел его сизые прыгающие щеки и злые припухшие глаза… Корней Иванович тоже обратил внимание, что за их разговором наблюдают, и сказал девушке что-то такое, от чего она сразу сникла, понурилась, а едва председатель похромал дальше, она в сердцах плюнула ему вслед.
Константин Павлович подождал, пока девушка не поравняется с ним. Она шла медленно, все еще переживая обиду и покусывая косичку. Но глаза ее, как заметил Константин Павлович, уже светились любопытством и то и дело посматривали на него. Завести разговор, таким образом, оказалось совсем не трудно.
На расспросы Константина Павловича девушка не стала таиться и тут же выругала ухромавшего куда-то по своим делам председателя:
— Черт безногий! Из-за копейки подавиться рад. Мало ему все.
И она рассказала художнику о своей обиде. Дело, как уяснил теперь Константин Павлович, касалось все того же трактора, о котором говорили по дороге со станции однорукий Серьга и учитель. Оказывается, учитель деревенской школы Борис Евсеевич, воспользовавшись ликвидацией МТС, уговорил председателя купить старый никудышный трактор, брать который никто из колхозов не хотел. Уговорил он Корнея Ивановича тем, что разбитый трактор сослужит ученикам добрую службу на уроках труда. Корней Иванович поломался, но, прельстившись дешевкой, деньги дал. С грехом пополам тракторишко доставили в школу, стараниями Бориса Евсеевича откуда-то появились недостающие детали, и ребята сами отремонтировали и пустили машину. «Эге», — тут же смекнул Корней Иванович и наложил на трактор свою пухлую хозяйскую руку. Он не мог допустить, чтобы такая необходимая в колхозе машина служила, как он говорил, «для забавы». А ребята, как рассказывала Танька, уж совсем настроились получать дипломы трактористов. Вот и получили…
— С этим безногим чертом получишь, как же! Такую даль таскались в МТС, чтобы только за руль дали подержаться. А тут… А вы правда картины рисуете? — вдруг быстро спросила она, бросив на художника наивный горячий взгляд.
Константин Павлович снисходительно усмехнулся и повел бровями. А Танька смутилась, опустила голову и принялась чертить по пыли корявым некрасивым пальцем босой ноги. Трогательная тень ложилась от ее ресниц на загоревшие тонкие щеки, и по-детски торчали рожки косичек.
— Случается, знаете ли, иногда, что и рисую. — Константин Павлович не нашел ничего лучше, как перейти на шутливый тон.
— Ой, я так люблю картины! — с неожиданной силой призналась Танька, не замечая иронии художника. — Вы знаете, сколько я их уже собрала? Из всех газет и журналов вырезаю. И открытки… Ведь Корней Иванович хоть и скупой, а на книги денег не жалеет. Не верите, — у нас клуб все московские журналы выписывает. Да! Я вот не знаю, вы видели или нет такую картину. Видно, муж… или там парень работал на целине. И к нему приехала жена. Он ее встретил и, видно, рад-радехонек. Выскочил из кабины, схватил ее на руки и — так держит, так держит!.. Не видели?