Страница 3 из 11
– Какой же здесь стоит жуткий холод и непереносимая вонь! – зябко прошептала Аврора. – Как же здесь можно не то, что выжить, а хотя бы не замерзнуть?
– Хм… Ну, скажем, выжить здесь довольно сложно, но не замерзнуть можно: заключенные скоро приходят к тому, что согреваться вполне можно в своих же отбросах. Поэтому здесь и стоит такой не самый приятный запах. Но это, поверьте, далеко не самое неприятное здесь… Идемте же.
И они проследовали за начальником по коридору, минуя страшные клетки, в которых прикованными цепями к стене держались одичавшие люди. Многие из них внешностью своей походили на зверей: взлохмаченные, грязные, смрадно пахнущие, они мычали что-то нечленораздельное, издавая временами такие жуткие звуки, что походили то на рев, то на мычание, а то на хрип издыхающей собаки. Некоторые с лихорадочными глазами подскакивали, бросались к решеткам, скребя их длиннющими ногтями, и выли, изламывая их до самого основания. В других клетках, по другому Аврора не могла их назвать, люди в беспорядке валялись, оборванные, почти нагие, закрывая в безнадежном отчаянии руками головы, в бессилии проклиная недостижимые небеса и свою распроклятую жизнь. Некоторые, свернувшись в клубок, немощно смотрели куда-то невидящим взглядом, более не обращая внимания на все окружающее, казалось, отрешившись полностью от этого мира, уйдя из него бесследной тенью. А в одной клетке девушка, на свой страх и ужас, мельком увидала два каких-то сплетенных тела, булькающих и дергающихся, будто в смертных конвульсиях. Трепеща, не в силах вынести всего этого, она невольно схватила Сервия за край тоги и закрыла глаза.
Начальник тюрьмы шел с факелом впереди совершенно спокойно и был так же безмятежен, как будто при прогулке по весеннему лесу.
– Старайтесь не выказывать ужаса и отчаяния. Есть такие, что, подобно голодным псам, почуют ваш страх – в них же его с избытком накоплено; и они с радостью поделятся им с вами.
Сколько они еще так шли – о том Аврора не могла бы сказать: в этом склепе заживо захороненных людей она потеряла всякое понятие о времени. Ей начинало казаться, что она пребывает здесь уже целую жизнь, и воспоминания о прожитых годах – не более чем ее собственный бред, такой же, как и всех остальных, что оказались в этом аду. Бредни о лучшем мире, о лучшей жизни – все это вымысел. Разве это могло быть с ней на самом деле, когда она воочию видит гораздо более реальный мир, существующий на самом деле?
Извилистый коридор, петляющий в недрах Тарпейской горы, переплетения ходов, трепетное мерцание факелов, безумные пляски теней, клетки с горящими во тьме глазами людей, их тянущиеся кривые, страшно исхудалые руки с дрожащими костяшками пальцев, тошнотворная вонь, гниение плоти, сплошное разложение и смерть, смерть еще при жизни, и мерный стук падающих капель ледяной воды о каменный пол, и что-то жутковатое за углом, и снова клетки… У Авроры начала кружиться голова, в глазах поплыли пятна цвета крови, где-то в ушах разрослось нескончаемое гудение и стрекотание, сердце колотилось и прыгало так, как никогда в жизни, а руки, держащие край тоги Сервия, начали слабеть. Мужчины же, казалось, не могут почувствовать весь ужас происходящего, а Аврора была уверена, что вот-вот упадет в обморок, если бы они вдруг не остановились перед очередной клеткой, в глубине которой забился человек, и начальник не сказал:
– Пришли. Заключенный Лутаций?! – он крикнул в клетку.
Какой-то мужчина вынырнул из ее глубины и предстал перед взглядами всех, освещаемый тусклым светом факелов. Его совсем новая, неизношенная туника лучше всяких слов свидетельствовала о том, что он здесь совсем недавно. Узник был среднего роста, с неподвижным лицом, черты его имели сходство с восточными – он походил на жителя степей: волосы темного цвета были прямы и, спадая, торчали в разные стороны; лоб низкий, нос приземистый, в глазах виднелась мягкость и слышался шелест травы, зоркость охотника и беспокойство жертвы – все в них слилось; рот не давал повода говорить об общительности. Да, это был Лутаций – Аврора узнала его, хотя в то утро видела лишь мельком, и вдобавок была потрясена всем, что случилось тогда.
Взгляд у Лутация был удивленный и обеспокоенный, глаза часто моргали даже от такого бледного света. Он пытался разглядеть пришедших к нему людей и сразу признал Аврору, как только посмотрел на нее. Аврора пришла в себя и чувствовала много лучше. Силы возвращались, желание вновь разжигало в ней былую решимость, глаза прощупывали Лутация. Он еще тогда, в первый раз их встречи, пусть и такой нежеланной для нее, вызвал доверие, и когда он ее уводил с места стычки, то хоть она и вырывалась поначалу, но после чувствовала себя, словно под охраной стража, ответственного за ее жизнь, но никак не в руках злодея. И тогда она ничуть не страшилась. Сейчас в этом жутком месте это чувство лишь усилилось: нечего было опасаться подлости со стороны этого человека. Даже заточенный в темнице, он был более достоин доверия, чем многие из тех, кто оставался на свободе, и кого она знала. И в таких вот скверных условиях он не потерял своего достоинства. Во что он верит – она не знала, но такая стойкость вызывала уважение. Аврора набралась смелости и повернулась к Сервию и начальнику, оставшимся позади – она невольно сделала шаг вперед, когда увидела заключенного. Тихо, но тоном, не допускающим возражений, попросила:
– Можно мне побыть с ним внутри? Мне надо остаться с ним наедине на несколько минут. Можно это устроить, господин начальник? Сервий, а ты не будешь возражать? Заверяю тебя, что со мной ничего не случится: он – мой знакомый. Мне надо с ним поговорить так, чтоб никто не мешал.
И она посмотрела сначала на начальника, который полез доставать связку тяжелых ключей, затем – на Сервия, кивнувшего ей головой в знак своего согласия. Звякнули ключи, дверь из стальных прутьев протяжно крикнула, вызвав вдалеке вопли сопровождения, и Аврора скользнула вовнутрь легко и бесстрашно, воодушевленная близостью того часа, когда она, возможно, узнает местопребывание Квинта.
Еще минуту назад, вновь увидав Лутация, внутренне Аврора начала диалог с ним: в своем окружении она знала многих мужчин с разными характерами и при желании могла расположить к себе и обольстить любого из них. В своем умении и мастерстве она не сомневалась, но вряд ли они помогли бы в столь унылом и безрадостном месте. Когда желание выбраться отсюда занимает и ум, и сердце, вызвать к себе симпатию, расположить могло только одно – свобода. Она же не то, что не способна была освободить узника, но и себя в эту гнетущую минуту ощущала пленницей.
Пообещать свободу? Но что-то в ней заупрямилось и воспротивилось обману. Одно дело – пообещать, и совсем другое – выполнить обещанное. Аврора терялась в догадках, как поступить более верно. У нее была только одна возможность, и надо было ей воспользоваться, во что бы то ни стало. Помощь пришла так, как она не ожидала – по наитию: желание заговорило в ней и заглушило голос ума. Она перестала думать, перестала подбирать бесчисленные знакомые ей способы влияния на мужчин – она стала чувствовать и, отбросив всевозможные маски, заглянула в глаза Лутацию с надеждой и мольбою. В ней говорило одно желание, одна просьба терзала ее сердце, ей ничего не было нужно, кроме как увидеть Квинта, и она сострадала Лутацию – это сопереживание он прочитал в ее широко открытых глазах.
– Здравствуй, Лутаций. Вот мы и свиделись снова, – она взяла его за руку и мягко увлекла за собой, в глубь камеры, во тьму, где только их голоса и мысли были бы значимы. Она была уверена в нем: что-то ей говорило, что, как и Квинт, он не похож ни на одного знакомого ей мужчину.
Начальник и Сервий тем временем стали неподалеку и общались о своих делах.
– Я не ожидал тебя здесь увидеть, – с болью в голосе сказал Лутаций.
– А я бы хотела, чтобы эта встреча произошла при солнечном свете! Но этого все не происходило, а увидеть я тебя хотела, и вот я здесь!
– Твое появление дивно вдвойне, разве не советовал тебе Квинт покинуть Рим? – последние слова он произнес шепотом, словно боясь, что кто-то их услышит.