Страница 23 из 27
Ворон недовольно переступил с лапы на лапу. В последние годы... нет, последнюю сотню лет все больше избегал людей. Зверей тоже избегал, но с теми проще, они свое присутствие не навязывают, не пристают с вопросами, мелкими просьбами, глупыми пожеланиями.
Каркнул хрипло:
-- Приветствую сына Стрибога... Что в мире новенького?
Юноша судорожно хватал широко открытым ртом воздух, грудь ходила ходуном.
-- Дай... отды... шаться... Я ж не ветер, как мой отец... только сын ветра...
-- Сын северного ветра, -- сказал ворон с легкой иронией. -Доблестный Аварис. А северные ветры покрепче южных и всех прочих. Верно?
-- Не знаю, -- ответил Аварис сердито.
-- Гм... А как говорят о себе!
-- Южные тоже говорят.
-- Да, в этом вы все хороши.
-- Я только наполовину ветер. Земное меня тянет вниз.
-- Ну-ну, я бы сказал, какое место тебя тянет... Что слышно, говорю?
Аварис молчал, всматривался в черного ворона со страхом и надеждой. Когда заговорил, голос был хриплым от горя:
-- Я сегодня узнал в вирии... Узнал то, что ты наверняка знаешь давно.
-- О чем ты?
-- Аристей, о каком предназначении шла речь? Что великий Род хочет от своего мира?
Аристей нахохлился еще больше.
-- Жареный петух клюнул?... У нас всегда так. Только ради этого надо бы смешать все в кучу и начать сначала...
-- Какой ты жестокий, Аристей.
Аристей равнодушно молчал. Аварис посмотрел на Город, такой прекрасный и полный жизни.
-- Это все должно исчезнуть?
-- Как и весь мир.
-- И мы?
-- А чем мы лучше?
-- Аристей... Ты знал и ни слова?
Аристей молвил с холодным равнодушием:
-- Что толку от знания? Миром правит другое.
-- Что? -- спросил Аварис с надеждой.
-- Чаще всего звериная сила. Это еще понятно. Но иной раз такое, что я только удивлялся долготерпению Рода. Будь я богом... давно бы все порушил.
Аварис смотрел воспаленными измученными глазами.
-- И тебе ничего в этом мире не жаль? Даже этого Вечного?
Аристей покачал головой.
-- Нет.
-- Ты прожил здесь всю жизнь!
-- Аварис, только молодых пугает смерть. Я видел, как поднимались и рушились города, как возникали новые народы и рассыпались в пыль царства. Мне и себя не жаль. Все настолько одинаково, что в смерти хоть какая-то новизна... А так мои прожитые годы похожи на барханы.
Аварис зябко, несмотря на зной, передернул плечами.
-- Ты говоришь, как бог!
-- Потому что им тоже все едино. Они жили слишком долго. Мир мог бы попытаться спасти разве что молодой бог... только что родившийся... но даже он бы не успел.
С башни было видно, как на площади и на ближних улочках играли детишки в стукалку, катались друг на друге, носились с воплями. Трое пьяных гуляк вразнобой орали песню. Степенные прохожие гуляли по главной улице, заглядывали в окна, искали то ли новых развлечений, то ли новую журку. Из кузнечного ряда поднимались дымки, несли опрятные запахи железа и пота, из хлебных рядов вкусно пахло горячими булочками.
На дальнем краю площади пели и плясали бродячие музыканты. Помост, где сожгли невесту Маржелю, уже исчез, а черное пятно гигантского костра затоптали, затерли подошвами. Сквозь реденькую толпу неспешно протискивались на конях трое огромных людей нездешнего сложения.
Аристею почудилось, что признал троих из Леса. Недавно разговаривал с ними, когда в личине ворона посетил остров Буян. Далеко же забрались снова!
Аварис заметил их тоже.
-- Странные люди... Как ты думаешь, кто они?
-- Невры, -- равнодушно ответил Аристей. -- Невры из Большого Леса.
-- Ты их знаешь?
-- Я многих знаю. Эти как вышли в звериных шкурах из Леса, так и прут, как лоси, через белый свет. Разве что камень на железо сменили... Ого, у рыжего каков Жезл! Я не думал, что он еще существует.
Слабая искорка интереса погасла в темных глазах Аристея так же быстро, как и вспыхнула. Аварис сказал с болью:
-- Потому мир и гибнет, что те, кто мог бы спасти... или попытаться спасти... не шелохнут и пальцем.
-- Аварис, -- сказал Аристей равнодушно, -- поживи с мое.
-- И что будет?
-- Увидишь хоть часть героев, каких видел я. Уразумеешь, что я когда-то был тобой, а ты мною -- нет.
-- Как это?
-- Мне было двадцать лет, как сейчас тебе. Я тебя понимаю.
Но как сможешь ты понять меня? Точнее, когда?
Аварис проводил взглядом три могучие фигуры.
-- Мне кажется, они кого-то ищут.
-- Люди, -- бросил Аристей.
-- Что?
-- Человек всю жизнь чего-то ищет. Этим и отличается от богов.
Три дальние фигурки в звериных шкурах растворились среди узких улочек и редких прохожих. Головы странных пришельцев еще долго маячили над толпой, такие разные между собой, их скрыл угол улицы.
Аварис сказал печально:
-- Мне кажется, скажи им сейчас, что мир обречен, что ни боги, ни звери... они и тогда будут искать.
Аристей не ответил. Погасшие глаза без выражения смотрели на веселящуюся толпу.
Невры медленно двигались через скопления людей, сворачивали к базарам, лавкам. Таргитай жадно рассматривал веселые раскрашенные лица. Ноздри трепыхали от запахов восточных блюд. От зверских побоев поленьями уже отошел, зажило как на волке, вчерашнее забыл, глаза были устремлены в будущее, где причудливо сплелись жажда побить злых богов и желание вкусно поесть.
Рядом настороженно ехал Олег. Глаза сузились, будто ломился через песчаную бурю. Кулаки стиснул так, что костяшки побелели, словно пролежали под ракитовым кустом не один десяток лет. Мрак и Таргитай не чувствуют обилия магии, разлитой в воздухе, а ему щиплет кожу, будто изгрызли комары. От древних стен всегда веет магией, она не только хранится в них, но и зарождается, однако здесь тревожнее: опасно близко проскальзывают острия направленной магии. Кто-то враждебный усиленно ищет их?
Мрак продвигался через город, нацелившись всеми чувствами только на Аристея. Темные глаза вроде бы равнодушно скользили поверх голов, но цепко выхватывали непривычное, неожиданное, что можно связать со странным оборотнем: перекидывается не в благородного волка, а в птаху!
Он пристально вгляделся в сгорбленного мужика с длинными черными с отливом волосами. Чем-то смахивает на ворона, только рожей из дурней не вышел. А ворон -- птица мудрая, вещая. Должно быть общее между ним и человеком. Личины разные, а душа одна. Среди скоморохов искать тоже не стоит. Ворон веселья не любит, не сорока.