Ученик мага

Хафиз Джан запнулся в нерешительности, но все же продолжил.

– Мой учитель… он уехал из Газиабада много лет назад. Кажется, сейчас он живет в Калькутте. Съезди к нему. Он научит тебя всем фокусам и иллюзиям, какие только есть на свете. Его зовут Хаким Феруз.

В тот вечер на скромной кухне Хафиза Джана для нас был приготовлен еще один роскошный пир. Но сосредоточиться на еде я не мог. Все мои мысли занимало предложение пуштуна. По мне, так лучше бы остаться в Бурхане, чем ехать неизвестно куда в погоне за призраками. Конечно, перспектива учебы у такого именитого волшебника меня привлекала, но что, если он откажется взять меня в ученики?

Раздумья не давали мне спать по ночам, а пиршества между тем становились все более и более изобильными. Каждую трапезу пуштун посвящал победе в очередной битве, где наши предки сражались бок о бок. На четвертый вечер блюда с пловом были уже такими тяжелыми, что сыновья Хафиза Джа-на едва могли их поднять. Под горами риса обнаруживались маринованные голуби – изысканное афганское лакомство. На пятый вечер подали целиком зажаренного на вертеле барашка. Ломтики нежнейшего мяса выкладывались на слой особым образом приготовленного риса – с шафраном, кардамоном и кедровыми орешками.

Прошла без малого неделя, а я по-прежнему не находил себе места от раздумий. Тем временем жена Хафиза Джана день и ночь хлопотала на кухне, она даже перетащила туда постель. Если так пойдет и дальше, Хафизу Джану всей жизни не хватит, чтобы расплатиться с долгами, да еще и потомкам придется платить по процентам. Надо было немедленно что-то предпринять. Я умолял своих радушных хозяев не готовить еду в таких диких количествах, но при моих попытках обсудить вопросы питания Хафиз Джан вскидывался, будто готовая к атаке королевская кобра.

– Разве вправе мы, простые смертные, не воздавать почести победам наших предков? – спрашивал он.

Я боялся, что Хафизу Джану придет в голову повторить легендарные мусульманские пиры своих бедуинских предков. Свадебные пиры, которые устраивают жители пустынь, по праву считаются самыми изобильными во всем мире. Сначала рыбу фаршируют вареными яйцами, потом этой рыбой набивают цельные тушки кур, а курами фаршируют жареного ягненка. Ягненок зашивается в брюхо жареной верблюдицы, и в таком виде блюдо подается на стол.

Не в силах больше выносить такого обжорства я уходил побродить вокруг усыпальницы Джана Фишана Хана. Неделя изобильных пиршеств осталась позади, и я, наконец, стал всерьез задумываться о будущем путешествии. С каждым днем мысль разыскать учителя Хафиза Джана нравилась мне все больше. К тому же, еще одна неделя чревоугодия в Бурхане, и я так отъемся, что не смогу ходить. Я, конечно, боялся, что Феруз и разговаривать со мной не станет, но все же решил поехать в Калькутту.

Сидя на полюбившемся мне месте у входа в усыпальницу, я размышлял о том, что мне делать дальше. Тут подошел Хафиз Джан. Он был явно чем-то обеспокоен. Не успел я спросить, в чем дело, как он заговорил:

– Тахир Шах, – он часто обращался ко мне по имени и фамилии. – Я знаю, что ты много думаешь о моем предложении поехать к Хакиму Ферузу.

Я кивнул.

– К нему, конечно, стоит обратиться. Он потрясающий наставник. Лучшего не найти… Но берегись!

Пуштун выпучил глаза.

– Феруз – безжалостный учитель, – сказал он. – Если он возьмет тебя в ученики, то сломает – такая уж у него методика. Он требует от учеников, чтобы те работали, как проклятые… Ему нравится наблюдать, как они ломаются. Поэтому не ходи к нему, если не уверен в себе.

– А если мне договориться только о начальном курсе?

Хафиз Джан смертельно побледнел, глаза у него налились кровью, подбородок дрожал. Я ждал его совета. Пуштун воздел руки к небесам.

– Да ты с ума сошел! – взревел он. – Ты просто представить себе не можешь, о чем ты говоришь! Хаким Феруз – это тебе не какой-то там заурядный преподаватель. Учиться у него сможет не каждый. Одного мимолетного увлечения магией тут мало. Нужно по-настоящему сильно захотеть попасть к нему в ученики. Да и не учеба это вовсе, а… образ жизни, работа на износ, бесконечная череда упражнений под руководством отпетого садиста. И пока он терзает других, ты только и думаешь о том, как тебя угораздило сюда попасть. Большую часть времени он заставляет тебя изучать всякую ерунду. Пока ты у него в обучении, ты не научишься никакому «волшебству». Знаешь, по зрелом размышлении я решил, что тебе не стоит с ним связываться. Твоя жизнь слишком драгоценна.

– Послушай, уважаемый Хафиз Джан, – возразил я. – Мне не верится, что твой учитель – Хаким Феруз – может быть таким жестоким.

От бессилия пуштун обхватил ручищами голову и замычал. Я испугался, как бы при воспоминании об учителе он не впал в истерику.

– Молчи! – вопил он. – Молчи… ни слова больше, не смей даже произносить это имя вслух!

– Какое имя?

– Хакима Феруза, разумеется!

– Почему? Что плохого в том, что я произнесу его имя вслух?

Хафиз Джан разгладил бороду и огляделся по сторонам.

– У него повсюду шпионы – вот почему. Феруз знает, кто чем занимается. Я могу не знать, где он сейчас находится, но абсолютно уверен, что он осведомлен о мельчайших подробностях моей жизни.

– Но вы же с ним больше двадцати лет не общались.

– Неважно, – пуштун сплюнул. – Я же говорил – он не простой смертный. Он волшебник.

Послушать его, так Феруз был не учитель, а мучитель. Неужели он и впрямь настолько ужасен? Был только один способ проверить.

Хафиз Джан не оставлял попыток отговорить меня от этой «глупой затеи». Он всячески меня запугивал, в надежде, что я передумаю.

– Пообщайся с ним всего один день, и у тебя кровь застынет в жилах! – то и дело повторял он. Или: «Он будет безжалостно тебя критиковать… такая уж у него манера. Ему в радость, когда другие несчастны».

Чем больше пуштун уговаривал меня вернуться домой, тем больше мне хотелось поехать в Калькутту и встретиться с великим учителем, с Хакимом Ферузом.

Я и сам не заметил, как это случилось, но, в конце концов, Хафиз Джан сдался. Одним прекрасным утром – было уже довольно поздно, и солнце показалось над крышей усыпальницы Джана Фишана – он подошел ко мне. Я сидел на полюбившемся мне месте у порога и читал. Пуштун молча протянул мне кулак. Когда он разжал пальцы, на ладони у него оказался потертый кожаный мешочек. Внутри был какой-то странный красноватый камень.

– Вот, – сказал он. – Когда-то мне дал его Феруз. Отдай камень ему, и он поймет, что это я тебя прислал.

– А что это?

– Безоар.

– Что-что?

Хафиз Джан рассматривал камень на свет.

– Он оберегает от ядов, служит талисманом и считается символом искателей знания. Говорят, этот безоар извлекли из зоба орла.

Я завязал шнурок от мешочка у себя на шее, и пуштун повел меня за ворота, туда, где был расстелен огромный афганский ковер. Нас ждал отнюдь не банальный пикник с бутербродами и салатом, а полноценный обед на свежем воздухе. Размах пиршества были поистине устрашающим.

Хафиз Джан запустил руки в гору риса и, поморщившись, – извлеченная из риса жареная птица была еще горячей – вручил ее мне. Кажется, это была дикая утка, чей полет на юг был оборван метким выстрелом из охотничьего ружья.

– Халифа Ашпаз! – провозгласил пуштун, вгрызаясь в тушку второй утки. – Халифа Ашпаз – великий гиндукушский повар. Это его рецепт!

Пир длился часа четыре – было съедено немало баранины, уток, кур и невероятное количество риса. Казалось, я наелся на всю оставшуюся жизнь. К концу трапезы я едва мог двигаться. Хафиз Джан явно сошел с ума. Похоже, он собрался закормить меня до смерти и сам умереть от переедания. Я решил положить конец этому безумному обжорству и твердо заявил, что хватит с нас еды, а то кому-нибудь станет плохо.

Хафиз Джан уставился на меня в изумлении, меж бровей у него обозначилась глубокая складка. Но потом широко улыбнулся и, потирая руки, вопросил: